Вдохнуть душу в прошлое

22.04.2015

Сергей Глезеров

Источник: territa.ru

У Александра Радищева в его знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву» можно встретить свидетельство, как он, поглощая кофе, страдал, что ему приходится пользоваться продуктом, добытым американскими невольниками. «Кофе, налитый в твоей чашке, и сахар, распущенный в оном, были причиною слез, стенаний, казни и поругания...». Сейчас мы пьем кофе и не испытываем угрызений совести... Почему у каждой эпохи свои духовные ценности, а у разных поколений меняются оценки одного и того же события? На эти и другие вопросы помогает ответить историческая психология. О том, что представляет собой эта отрасль научного знания, мы беседуем с доктором исторических наук профессором Сергеем ПОЛТОРАКОМ – президентом Международной ассоциации исторической психологии имени профессора В. И. Старцева.

– Сергей Николаевич, что же это за наука такая, что она изучает?

– Психологию отдельных людей или общностей в различные периоды истории. Без этой науки нам будут непонятны мотивы человеческих поступков, а также ценности людей, живших в конкретное время в том или ином регионе. Иначе говоря, наши знания о прошлом окажутся с крупным изъяном.

Историческая психология дает возможность показать человека прошлого не как какой-то механизм (пошел туда-то, сделал то-то, завоевал тех-то), а как личность, наделенную характером, воспитанием, эмоциями. Мне представляется, что это инструмент, позволяющий вдохнуть душу в прошлое, которое предстает перед нами в виртуальной форме. Персонажи прошлого перестают быть просто фигурами или пешками на шахматной доске. Они предстают перед нами живыми людьми.

Выдающийся английский историк первой половины ХХ века Дж. М. Янг утверждал, что он старается «вчитываться» в тот или иной период истории до тех пор, пока не услышит, как жившие тогда люди начинают говорить. Это не мистические рассуждения, а вполне научный подход к исследовательской деятельности. Историк обязан целиком, в том числе и эмоционально, погружаться в изучаемый период. Иначе все его работы будут отдавать схематизмом и поверхностностью суждений.

– А может ли историческая психология изменить наши устоявшиеся представления о событиях?

– Вполне! Предположим, речь идет о Крымской войне. Мне ее история особенно близка, поскольку на ней воевал мой прапрапрадед штабс-капитан Напольский. Что мы знаем о той войне? Воины Русской армии героически обороняли Севастополь от французов и англичан. Воевали и в других местах. Мой предок, кавалерийский офицер, бился, например, за Евпаторию и Саки.

Но давайте обратимся к «Севастопольским рассказам» Льва Толстого, воевавшего на той войне в чине поручика. Один из самых удивительных сюжетов, описанных Львом Николаевичем, – короткое перемирие, объявленное, чтобы похоронные команды русских и французов убрали трупы с поля боя. Пока шла их печальная работа, солдаты и офицеры противоборствовавших войск вышли из своих укрытий и свободно общались друг с другом.

Офицеры беспечно болтали по-французски, во время разговоров находили общих знакомых в Париже. Наши офицеры через французских просили передать им привет. Солдаты – народ попроще, языками не владели. Но это не мешало им угощать друг друга табачком. Русский мужичок добродушно посмеивался над крупноносым французом... Казалось бы, о чем воевать?

Но вот звучит сигнал о прекращении работы похоронных команд, и те, кто только что непринужденно любезничал, начинают вновь убивать друг друга. Попробуйте обойтись тут без исторической психологии!

– И в то же время ее до сих пор нет в перечне каких-либо классификаторов...

– Ничего страшного! Существуют же специальные исторические дисциплины, которые еще недавно именовали вспомогательными. К ним обычно относят палеографию, хронологию, нумизматику, сфрагистику, геральдику, метрологию, а также историческую генеалогию и историческую географию. Но если в них исследователи испытывают потребность, то вполне естественно, что им может пригодиться и историческая психология.

Кроме того, говоря о специальных исторических дисциплинах, мы всегда помним о нумизматике, но почему-то гораздо реже имеем в виду филателию, филокартию, филумению. А между тем марки, открытки, этикетки спичечных коробков не хуже, чем монеты или, скажем, печати, могут повествовать об истории!

Вообще мне иногда кажется, что историческая психология похожа на невидимку. Все исследователи о ней знают, но никто толком никогда не видел. У нее нет никаких точных характеристик, что привлекает в ряды исторических психологов очень разных людей – от историков, философов, культурологов, социологов до представителей технических профессий.

В то же время нельзя сказать, что историческая психология нигде и никем не признана. Авторы многих диссертаций, в том числе и докторских, оперируют этим понятием, ссылаются на публикации по исторической психологии, рассматривают сквозь ее призму различные сюжеты. Об исторической психологии преподаватели истории говорят студентам вузов, правда, чаще на вводных лекциях. В то же время, насколько мне известно, эта наука пока нигде не преподается.

Одним словом, никто ничего не имеет против исторической психологии: ни чиновники, ни историки, ни медики, ни представители всех других научных специальностей. Несколько лет назад мне довелось выступать с обстоятельным докладом об исторической психологии на ежегодном пленарном заседании Санкт-Петербургского союза ученых. Доклад был принят с большим интересом, коллеги отнеслись к проблеме очень дружелюбно. Но дальше дело не пошло.

– Есть ли у исторической психологии «близкие родственники»?

– Конечно! Например, так называемая психоистория, которая очень популярна в ряде государств, в частности в США. Но психоистория делает акцент на социальную составляющую, что, на мой взгляд, существенно сужает исследовательские возможности...

Вообще же я в шутку называю историческую психологию вечно молодой наукой. Хотя попыткам заниматься исследованиями в этой сфере уже примерно сто лет, ученые практически не продвинулись в ее разработке вперед ни на шаг. Вероятно, это связано с тем, что до сих пор не сформированы понятия. На первый взгляд, это сугубо техническая проблема, но на самом деле все куда сложнее: мы не можем найти эффективных подходов к тому, чтобы познавать внутренний мир людей, которых уже нет с нами. До сих пор исследователи, работающие в области исторической психологии, действуют словно на ощупь, применяя чаще, чем в других областях исторической науки, не слишком широко известные методы исследования.

– Например?..

– Да хотя бы метод эмпатии, при использовании которого ученый сам словно встраивается в изучаемую эпоху, невольно лично переживая то, что могли переживать его персонажи. Это удивительно интересно! И в то же время это очень сложно, поскольку требует от исследователя не только высокой квалификации, но и редких личностных качеств, например богатого воображения.

– А какими источниками пользуются специалисты в сфере исторической психологии?

– Они используют ту же источниковую базу, что и история в целом. Но акценты несколько смещены. Особую ценность представляют мемуары, дневники, переписка и произведения художественной литературы. Вспомним знаменитое произведение Ильи Эренбурга «Оттепель», название которого дало имя ни много ни мало – периоду в советской истории.

В этой повести много «мелочей», имеющих большое значение для познания внутреннего мира советских людей. Мне, например, кажется очень любопытным, что Черчилль не выходил из головы героя «Оттепели», даже когда литературный герой, зрело-перезрелый мужчина за пятьдесят, вдруг по-юношески влюбился.

Есть там такие строки: «Соколовский долго не отдавал себе отчета, почему его привлекает Вера Григорьевна, но однажды, проснувшись задолго до рассвета, сказал себе: да ведь она моя любовь, поздняя, единственная! Всю жизнь мечтал о ней, ждал ее. Не скажу ей никогда об этом, приду завтра или через неделю, буду молчать или заговорю о Журавлеве, о жизни на Марсе, о Черчилле, о черте – все равно о чем, только этого не скажу». Вроде бы и речь-то не о Черчилле, но коль упоминает его герой повести в такой важный для себя момент, значит, даже в обыденной жизни советского человека Черчилль был тогда фигурой не последней...

Историко-психологические реконструкции зачастую бывают нужны, чтобы домыслить ситуацию. Однажды в одном из московских архивов я обнаружил вполне обычный документ – план боевых действий подразделений Красной армии осенью 1919 года в районе деревни Лопухинки, что примерно в 40 км от Ораниенбаума. Необычность документа состояла в том, что план был составлен на бумаге великолепного качества – обложке французского иллюстрированного журнала. Согласитесь, необычный материал для того времени!

Мне было известно, что в этой деревне располагалась усадьба помещика Геринга, славившаяся своей библиотекой. Сопоставив все это с другими сведениями, с высокой степенью вероятности можно было предположить, что владелец усадьбы не стал вывозить из имения свою библиотеку, что усадьба, а, стало быть, и библиотека, располагавшаяся на краю деревни, вполне могла быть красноармейским штабом, в библиотеке которого, скорее всего, проходило планирование предстоявшего боя.

– Как вы оцениваете нынешнее состояние исторической психологии в России?

– В мае 1997 года в нашем городе проходила научная конференция «Поиски исторической психологии». В ней принимали участие не только российские, но и иностранные ученые. В конце ноября того же года в Петербурге состоялась учредительная конференция Международной ассоциации исторической психологии. У ее истоков стоял доктор исторических наук профессор Виталий Иванович Старцев. К сожалению, он слишком рано ушел из жизни, но ему удалось сформировать научное сообщество, ядро которого совместно трудится уже около двадцати лет.

Однако, хотя ученые Ростова-на-Дону, Москвы и Краснодара добились несомненных успехов, в целом развивается это направление исторического знания довольно вяло. Причин несколько. Во-первых, и это самое главное, все дело в квалификации исследователей. Нет сомнений в том, что историческая психология во многом должна использовать опыт психологии как таковой. Но психологи очень редко увлекаются исторической наукой...

В то же время историки, стремящиеся работать в сфере исторической психологии, в подавляющем большинстве имеют смутное представление о психологии как науке. Именно эта, по существу, кадровая проблема и является главным препятствием на пути развития исторической психологии.

Во-вторых, по состоянию на сегодняшний день историческое сообщество, к сожалению, вполне удовлетворено качеством развития исторической науки. Многие мои коллеги до сих пор действительно не считают важным изучать «состояние души» людей, живших в прежние времена. Такая задача в принципе не ставится в большинстве научных работ. Думаю, так будет недолго. Довольно скоро историки уже не смогут удовлетворяться «плоскостным» отображением исторических событий: потребуется более объемное представление минувшего.

Сегодня у многих исследователей обращение к исторической психологии считается признаком хорошего вкуса. А некоторые видят в ней просто моду...

Все новости