Русская Жорж Санд

Творчество писательницы Марко Вовчок, уроженки Липецкой области, сегодня малоизвестно читателям, а вернее — читательский интерес к ее книгам невелик. А между тем это была плодовитая сочинительница, всю жизнь посвятившая литературному труду. Еще в 90-х годах позапрошлого века вышло прижизненное восьмитомное собрание ее сочинений (так называемое «саратовское»). Идея издать прозу Вовчок принадлежит Николаю Чернышевскому, в то время ссыльно-переселенцу, жившему в Астрахани. В советское время Институтом литературы имени Тараса Шевченко Академии наук УССР в Киеве дважды, в 1955-1956 и 1964-1967 годах, выходили наиболее полные собрания сочинений писательницы. Избранное же в одном, двух и трех томах издавалось неоднократно во многих городах Украины, в Москве.

Жизнеописание ее также не осталось без внимания исследователей. Вышли, насколько мне известно, три книги о Марко Вовчок: ленинградца Евгения Брандиса, роман киевлянки Оксаны Иваненко «Мария», а также наиболее подробная и хорошо документированная работа ее правнука Бориса Лобач-Жученко. Писатель Виктор Конецкий так сообщал в «Комсомольской правде» 29 сентября 1995 года о нем: «Умер самый старый моряк русского флота, последний выпускник Петербургского морского корпуса, яхтенный капитан, литературовед, правнук классика украинской литературы Марко Вовчок… Он умер в 95 лет».

 

Были публикации и в «Липецкой газете». В частности, елецкие краеведы В. Горлов и В. Фалин в 2009 году сообщали об обнаружении местонахождения усадьбы родителей будущей писательницы. Ниже мы попытаемся уяснить, почему творчество 
М. Вовчок, принадлежащее к так называемому революционно-демократическому направлению русской литературы, не находит широкого читательского отклика. Причин тому немало, и причем весьма серьезных. Но вначале проследим, как дворянская девочка из имения под Ельцом превратилась в классика украинской литературы. И уточним происхождение псевдонима, получившегося из фамилии будущего мужа Марии Александровны — Марковича. Читать надо с ударением на первом слоге, Марко Вовчок, что по-русски значит Марк Волчок.

Детские годы

В сохранившейся метрической книге церкви Вознесения Господня села Казаки, теперь Елецкого района, записано: 10 декабря (старый стиль) 1833 года у майора Александра Алексеевича Вилинского и его жены Прасковьи Петровны родилась дочь Мария. Усадьба Вилинских находилась близ села Екатеринского, неподалеку от Казаков. Поиски «на местности» позволили локализовать координаты усадьбы — исчезающий поселок Березовский «в шести километрах от Казаков в сторону Ельца и в полукилометре на север от железной дороги». Когда-то земля эта и усадьба принадлежали елецкому помещику Петру Данилову. По преданию, его жена, бабушка будущей писательницы по материнской линии, происходила из рода польских князей Радзивиллов. Предание интересное, поскольку впоследствии оно отра­зилось на мировоззрении уже зрелой Марии.

 

При последующем разделе имения между четырьмя детьми его часть и усадьба перешли «в вечное потомственное владение Прасковье Петровой дочери Вилинской» и ее сестре Екатерине, которая, выйдя замуж, навсегда покинула деревню в 1840 году. Прасковья Петровна — мать писательницы. С будущим мужем Александром Вилинским (писалась фамилия и Виленский, и Велинский) она познакомилась в 1826-1827 годах, когда Сибирский гренадерский полк дислоцировался неподалеку от Ельца. Бравый капитан-гренадер сделал предложение пятнадцатилетней девушке, родители охотно благословили брак, и свадьба состоялась. Александр Александрович прожил недолго: в 1840 году уволился из армии по состоянию здоровья и вскоре умер, не дожив до сорока лет. У вдовы на руках остались сын и дочь, а уже овдовев, Прасковья Петровна родила третьего сына. Произошло это в усадьбе двоюродной сестры Варвары Дмитриевны Писаревой в Знаменском Задонского уезда. С разницей в четыре дня там же у хозяйки родился мальчик, будущий критик, нигилист и «ниспровергатель» Пушкина и всей дворянской культуры Дмитрий Писарев. Младший брат писательницы, тоже Дмитрий, также писал очерки и рассказы на охотничью тематику.

 

Род Вилинских имел две линии — ярославскую и орловскую. Майор Алексей Вилинский, дед писательницы по отцу, был тульским дворянином, а прадед — священником. То есть оба рода, давшие миру писательницу Марко Вовчок, были русскими. Превращение ее в классика украинской литературы произошло при сочетании ряда жизненных обстоятельств. Поскольку мать часто отлучалась из имения к месту квартирования полка, где служил муж, Маша воспитывалась бабушкой, тоже Марией Александровной, в духе патриархальном и строгом.

 

Радостью для девочки были приезды отца: он играл для нее на клавесине, много рассказывал о воинской службе. Обладая, видимо, душой поэтической, он умел это делать увлекательно. Особенно запали в душу впечатлительной дочери рассказы о Черниговщине, где летними месяцами стоял полк, о красоте степи, о нарядах и песнях жителей. Впоследствии она так и считала, что отец родом из Черниговщины.

 

О детских годах в деревне брат Дмитрий Вилинский писал: «У нас в деревне остались памятки того, что старшие брат и сестра жили в Екатерининском. Тут был и Валерочкин прудик, и Машина елка. Наша древняя старуха, кухарка Катерина, часто рассказывала мне про сестру, величая ее умницей и красавицей…»

 

Мать, как и бабушка, была строгой воспитательницей, особенно настаивала на знании французского, «без которого нам, детям, нельзя было шагу ступить, — писал Дмитрий Александрович. — И я хорошо помню, как нам приходилось вымаливать французскими фразами прощение русскому человеку (то есть дворовым. — В.П.) за какую-нибудь провинность…»

 

Интересная деталь: привитый с детства аристократизм остался на всю жизнь в характере революционно-демократической писательницы, которую называли русской Жорж Санд.

На хлебах

После смерти отца Прасковья Петровна с дочерью приехали в Знаменское имение Ивана Ивановича и Варвары Дмитриевны Писаревых. Борис Лобач-Жученко, уточняя место крещения двух Дмитриев — Писарева и Вилинского, — обнаружил, что оба они крещены в церкви села Ивановский Чемерешник, также называвшегося Знаменское и Яблоново. Село расположилось на речке Каменка, неподалеку от впадения ее в Дон, километров в двадцати от Задонска. Надо сказать, неподалеку жили и другие родственники — семья Бехтеевых. Все эти поместья на Дону елецким дворянам дарованы были Петром Первым.

 

Итак, три родственных семьи, давших Российской империи православного поэта Сергея Бехтеева, литератора-нигилиста Дмитрия Писарева и революционно-демократическую писательницу, ярую антиклерикалку, атеистку Марко Вовчок, жили неподалеку друг от друга, на благословенной земле Верхнего Дона.

 

Вскоре Прасковья Петровна вернулась в Екатерининское, оставив дочь на попечение двоюродной сестры. Ее обучали французскому, письму, арифметике, игре на рояле. Частенько устраивали домашний театр, где Маша декламировала стихи Пушкина. Домой возвратить ее помешали серьезные обстоятельства: Прасковья Петровна встретила в Ельце некоего Дмитриева, человека авантюрного склада, да к тому же вдовца с двумя детьми. Выдавал он себя за отставного капитана. Он увлек вдову, они обвенчались, и новоиспеченный муж стал хозяйствовать в Екатерининском. Как выяснилось, Дмитриев был сыном крепостного, но, став «барином», проявил необычную жестокость к крестьянам. Да и хозяином оказался никудышным: закладывал и перезакладывал имение, а разорившись окончательно, удрал невесть куда, оставив на руках Прасковьи Петровны еще одного ребенка.

 

А Машу из Знаменского отдали в лучший по тем временам пансион Заугорской в Ельце. В Госархиве Орловской области хранится ведомость об успехах и поведении пансионерок — у Маши Вилинской, двенадцати лет от роду, успехи были неплохие, пятерки и четверки.

 

Когда заканчивался срок обучения, у тетки с матерью встал вопрос о дальнейшем воспитании Маши. Вспомнили о родственниках в Харькове, списались и выбрали один из частных пансионов. В нем было три класса: Машу зачислили сразу во второй. Занятия шли по французскому, немецкому, английскому, русскому языкам и литературе, арифметике, истории, географии, Закону Божию. Биографы отмечают преобладание в пансионе дочерей богатых украинских панов-помещиков. Здесь-то и состоялось более серьезное сближение Вилинской с украинской мовой, песнями, сказками и легендами. И, очевидно, стало формироваться атеистическое мировоззрение. Но из пансиона ей пришлось вскоре уйти: затравили дочки помещиков, ведь Вилинская была им не ровня, нищая…

 

Вернувшись в 1847 году на Рождество в Знаменское, она заявила: в Харьковский пансион не вернется. Как не поедет и в Екатерининское, разоренное Дмитриевым.

«Ридна ненько» Украина

Выход предложила старшая сестра матери Екатерина Петровна Мардовина, муж которой, секретарь Судейской палаты по гражданским делам, сумел упрочить положение семьи и даже исхлопотал звание потомственного дворянина. Маша переехала в дом Мардовиных в Орле, где была неплохая библиотека: она перечитывала боготворимого ею Пушкина и в то же время увлекалась «романами ужасов» англичанки Анны Радклиф.

 

Желая укрепиться в свете, Екатерина Петровна начала устраивать литературные вечера с чтением, музицированием, обсуждением общественных вопросов. Среди посетителей салона были чиновники, помещики, молодые ученые. Бывали братья Якушкины, один из которых, Павел Иванович, стал крупнейшим собирателем фольклора. Он ввел в окружение и Петра Киреевского, тоже фольклориста, стал регулярным посетителем дома Николай Лесков.

 

А однажды в салоне тетки появился ссыльный по политическому делу украинец Афанасий Маркович, своими интересами упрочивший сложившийся в доме Якушкиных литературно-этнографический кружок, членом которого был, кстати, и елецкий дворянин Михаил Стахович. Маркович был приглашен в дом Мардовиных, а затем стал постоянным гостем, обратив внимание на красивую девушку. Они сдружились. Его увлеченность фольклором заразила и Машу, она стала записывать песни, передавая их П. Киреевскому — в его сборники «Песни, собранные Киреевским».

 

Спустя время Марковичу разрешили покинуть Орел. Он уехал на Украину для подыскания места службы. Службы не нашел, но, вернувшись в Знаменское, где в то время жила Маша, предложил ей венчаться и ехать с ним. Венчались они в имении Петра Киреевского, там же состоялась и свадьба. А потом молодожены отправились на Украину.

 

Так Мария Александровна попала в живой океан украинской речи и словесности. Перед ней во всей своеобразной красоте открылись просторы Малороссии. Где они только с мужем не побывали, а в душу навсегда влилась напевная мова. Жизнь, несмотря на бытовую не­устроенность, наполнялась неподдельным интересом к собиранию фольклора: тут она была неизменной помощницей Афанасия Васильевича. Вскоре в Киеве, в сборнике «Народные южно-русские песни» появляются первые произведения, записанные ею в селах и хуторах Киевщины.

 

А затем семья перебирается в городишко Немиров, куда Мария Александровна приехала не только с основательным знанием украинского языка, но и запасом впечатлений для будущих рассказов и повестей. Первые двенадцать рассказов она послала украинскому писателю и историку Петру Кулишу — за подписью «Марко Вовчок». Кулиш издал их в Петербурге, в сборнике на украинском языке. А затем из-под ее пера выходит повесть «Институтка», которую очень ценил Тургенев и впоследствии перевел на русский язык. Писала свои рассказы Мария Александровна и на русском, чем вызывала яростное негодование «щирого» националиста 
Кулиша, упрекавшего ее в отступничестве и потакании «москалям».

Литературно-бытовой калейдоскоп

Войдя в мир литературы, Марко Вовчок объективно вовлеклась в круг лиц и событий того сложнейшего периода русской истории, дореформенно-пореформенной России. Дело даже не в рубежном 1861 году, когда было отменено крепостное право. Общество, подмороженное после подавления восстания декабристов, вновь пришло в движение. Остановиться, чтобы одуматься, не было ни желания, ни разума: «передовых» людей все сильнее увлекал «прогресс», желание перемен. Каких? Куда, собственно, звала коллективная мысль прогрессистов — Герцена, Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Бакунина, того же Писарева? По ком звонил «Колокол» Герцена? Об этом никто не задумывался — «шестидесятники» XIX века жаждали европейских «свобод», которые непременно надо было насадить в России. Философ Евгений Трубецкой в сборнике «Вехи» накануне перемен начала ХХ века писал: «Увлечение Россией воображаемой помешало нам рассмотреть как следует Россию действительную и, что еще хуже, русскую национальную идею...» На те же грабли в XX веке наступили мелкотравчатые диссиденты и тоже «шестидесятники».

 

Эта болезнь русского общества, похоже, неискоренима, она уходит во времена Иоанна Васильевича IV Грозного. Вспомним его полемику с перебежчиком и, по сути, предателем складывающейся русской государственности князем Курбским. А уж радикализм разночинско-народовольческой интеллигенции, революционных демократов XIX века оказался предтечей «комиссаров в пыльных шлемах». Только до основания, а затем... А что «затем» — не ведал никто, даже умнейший Герцен. Были иллюзии об устройстве лучшей жизни, оторванные от земли. Было много горячих, искренних, а по сути... пустых слов и эмоций.

 

В этом-то кружении и прошла долгая писательская жизнь Марии Маркович. Она обладала удивительным качеством привлекать к себе внимание, чему способствовал, безусловно, и ее талант. Из переписки Ивана Тургенева (он перевел на русский и издал в 1860 году «Народные рассказы» Вовчок) и воспоминаний литератора, критика Павла Анненкова можно почерпнуть такие сведения о Марии Александровне. В июне 1860 года, будучи в Париже, Тургенев пишет Анненкову: «Здесь также и Марко Вовчок. Это прекрасное, умное, честное и поэтическое существо, но зараженное страстью к самоистреблению: просто так себя отрабатывает, что клочья летят!». Тургенев, как и Некрасов, вел активную переписку с ней. «До той минуты, — пишет Анненков, — когда Тургенев открыл в Марко Вовчок наивную способность поглощать благодеяния как нечто ей должное и требовать новых, не обращая внимания на свои права на них...»

 

Среди ее друзей и знакомых были Шевченко, Герцен, Добролюбов, с Писаревым она одно время жила до его гибели, будучи ему троюродной сестрой. Тургенев, Лесков, Аксаков, Чернышевский, Некрасов и многие другие известные литераторы и общественные деятели XIX века — вот ее окружение.

 

Пребывание в кругу эмансипированных личностей сказалось и на личной жизни, смене увлечений — при живом муже и после его смерти. Особую роль в направленности ее творчества сыграли воинственный атеизм, долгие годы проживания в европейских городах, оторванность от быта и уклада имперской России, того образа жизни, который вели все «консервативные» слои населения — от простого крестьянина или городского обывателя до великих князей. Неприязнь к «мучителям народа», к монархическому устройству страны, к Богу, наконец, — все это толкало к одному: к раскачиванию государственных институтов, к террору и, в итоге, к гибели империи.

 

Кстати, и своего сына Богдана она воспитала «революционером». После окончания Петербургского университета он стал активным членом народовольческой организации. В 1874 году принимал деятельное участие в студенческой демонстрации в Петербурге, где, по воспоминаниям критика Дмитрия Овсянико-Куликовского, «выступал тогда совсем юный Г. В. Плеханов и где весьма энергично действовал боксом, сражался с городовыми Б. А. Маркович». В 1878 году Богдан Маркович по заданию организации жил в селе Муравени Данковского уезда, работая учеником кузнеца и «просвещая» крестьян.

 

Народ, тысячу раз оплаканный в произведениях писателей революционно-демократического, «прогрессивного» течения, первым стал жертвой при воплощении их идеалов в реальной жизни. Но это «революционеров» не волновало — важно было раздуть пожар! Тут на ум приходит вот какая аналогия: времена первохристианства, когда христианские общины, следуя заветам Иисуса, жили среди враждебного окружения язычников. Они чтили власть, не звали к свержению ее, но свято блюли апостольские заповеди. Вот как, например, писал Тертуллиан в обращении к язычникам: «Христианин никому не враг, а тем более императору, зная, что он поставлен императором от Бога и что должно его любить, уважать, оказывать ему почести, молиться о здравии его и о спасении государства, пока мир стоит». Напротив, «прогрессисты» XIX века жили язычниками среди христианского, православного мира и мечтали этот мир переделать под заимствованные извне идеи.

 

Но каким же идолам поклонялись они? Кумирами агрессивного русского революционно-демократического общества были творцы утопий — западные социалисты. Зримым воплощением их целей стала картина Жака Делакруа «Свобода на баррикадах».

 

Произведения Марко Вовчок — это тоже художественное переосмысление западных социальных утопий на российской почве.

* * *

Последние годы жизни Мария Александровна Маркович жила в Саратове, Ставрополе, Нальчике. Здесь, в пригороде Нальчика, 10 августа (нового стиля) 1907 года она завершила свою бурную земную жизнь. После настойчивых ходатайств ее похоронили на собственном участке «под любимой старой грушей»: язычество и тут взяло верх. Над склепом и насыпью установили чугунный крест художественного литья (явно не по завещанию покойной), который простоял два десятилетия и затем был снесен. В 1947 году, к сорокалетию кончины писательницы, на могиле установили ее бюст. В 1955 году в доме открыли ­библиотеку и музей, а в 1978 году в Нальчике возвели памятник.

Все новости