О депортации калмыков узнавали окольными путями

В частном музее-мемориале казачьего сопротивления, расположенном в подмосковном Подольске, в конце августа открылась выставка, посвященная казакам-калмыкам области Войска Донского. Там же и в те же дни состоялась презентация сборника рассказов, сказок, повестей Санджи Балыкова «Заламджа», изданного на средства музея. Книга требует, конечно, отдельного освещения. Её подготовила Елена (Долма) Ремилева из Мюнхена. Впрочем, произведения Санджи Балыкова издавались и ранее: сборник рассказов «Сильнее власти» – в Мюнхене в 1976 году, при поддержке Ремилевой, и повесть «Девичья честь» – там же в 1983-м (оригинал) и в Элисте, спустя 10 лет.

В этом году Национальный театр Калмыкии впервые поставил спектакль по повести Балыкова, имевший большой успех.

Имена казаков-калмыков, эмигрировавших в годы гражданской войны за пределы России, в советское время были под запретом. При большевиках их называли не иначе как белоказаками, белоэмигрантами, а то и предателями, коллаборантами. И до сих пор отношение к ним неоднозначное. Историкам пора бы уже расставить все точки над «i», но, вероятно, почти 25 лет после Советов – слишком малый период для осмысления? Или советское прошлое не отпускает и довлеет в науке по-прежнему? Между тем не все из эмигрировавших калмыков сотрудничали позже с гитлеровцами, но все они стали заложниками того смутного времени.

Предлагаем интервью с Еленой Ремилевой, которое она любезно согласилась дать еще до презентации в Подольске книги Санджи Балыкова.

– Елена Сарановна, когда вы впервые посетили Россию, Калмыкию? На праздновании 550-летия эпоса «Джангар» или ранее?

– Раньше не было возможности попасть в СССР. Да, в 1990 году в первый раз я приехала на праздник «Джангара». Радио Liberty («Свобода») оплатило мне поездку, и я написала репортаж об этом юбилее.

– Какие чувства испытываете каждый раз, приезжая на родину предков?

– Я родилась в Бельгии, поэтому особых чувств не могу испытывать, тем более работая на радио Liberty, я знала о том, что творилось в Советском Союзе. Поэтому много любви у меня нет. А родина моих предков – это станица Потаповская в Дубовском районе Ростовской области, бывшая кочевая Болдыревская сотня. Сейчас этой станицы нет. К ней ведет дорога, и более ничего. Только дорога. В никуда. Или в воспоминания. В километре от этих мест протекает река Сал, видела я и два кургана вдали. Сегодня рядом лишь развалины, заросшие бурьяном. Это все, что осталось от станицы. Видно, что здесь когда-то жили люди… Ну, что я могу чувствовать? Об этом я напишу во второй книге.

– Когда вы лично узнали о трагедии – депортации калмыков? Что слышали в те годы о ней от других людей – старших родственников или знакомых?

– Узнала об этом после войны, как и большинство тех, кто был вне Калмыкии, а первым о трагедии написал, наверное, Шамба Балинов. 7 января 1948 года он опубликовал в калмыцкой еженедельной газете «Обозрение» статью «Черная годовщина» о том, что для калмыков наступили черные времена.

Лиза Ремилева, судьба которой очень печальна, приезжала во время войны в Германию к моему дяде Дорже Ремилеву. Он и мой папа – двоюродные братья, но были за границей записаны как родные, тем более фамилия одна. У дяди был старший брат Шарду, а Лиза его дочь. Она вернулась с мужем в Россию после войны в 1945 году. Потом от нее – ни слуху, ни духу. Позже мы узнали подробности о ссылке от Лизы – только тогда, когда она вернулась в Калмыкию в 50-х годах.

А тогда Лиза с мужем не ведали, что народ и все родственники сосланы. Прибыв в 1945-м из Мюнхена в Москву, они решили далее ехать в Элисту, но встретили калмыка, военного, которого вызвали в столицу для вручения медали. Не издевательство ли это?! Народ сослан, а его представителя вызывают для награждения. Этот офицер сказал: калмыков нет в Калмыкии, подождите, я сейчас получу медаль, и поедем вместе в Томск. Там Лиза нашла свою мать и устроилась на работу. Потом на нее кто-то написал донос, и Лиза 10 лет провела в печально знаменитом Ванино. В этом порту был не только транзитно-пересыльный лагерь, но и целый комплекс зон, в том числе женская тюрьма.

– Европейская пресса писала тогда о трагедии калмыков?

– Что вы! Германия была в разрухе, вся страна на колесах, кочевала. Кто будет писать о сталинской депортации народов?

– А бельгийская, французская? Пусть не сразу, но хотя бы в конце 1940-х годов?

– Фашисты оккупировали почти всю Европу, каждая страна после войны приходила в себя. Поэтому о депортации писали гораздо позже. А в 1945-46 годах было не до калмыков. Конечно, я слышала разговоры между родственниками, дядя Доржа и Шамба Балинов об этом говорили, возмущались жестокостью режима, сославшего весь народ неизвестно куда.

– Каким было ваше детство? Каково вообще быть эмигрантом? Вам приходилось учиться в разных странах. Как вживались в новую среду, как складывались отношения с окружающими?

– Какой из меня эмигрант! Я родилась и выросла в Европе. Детство у меня было замечательным, я играла на папиной конюшне, каталась на лошадях, свободы было достаточно. У папы было много лошадей и других животных. В 1938 году мы переехали в Югославию, устроились у дяди и тети на окраине Белграда. Был праздник Зул, и дядя повел меня в хурул. Это был единственный буддийский храм в Европе, ставший позже знаменитым. Сейчас его нет. Живя среди калмыков, я выучила их язык и познакомилась с буддизмом. Дядя и тетя между собой говорили на родном. Тётя хорошо шила, к ней приходили калмычки заказать платья, и, конечно, беседы велись на калмыцком языке. Я все понимала, но не говорила, однако позже в Америке стала общаться на родном языке.

Поступила я в основную школу в Белграде несколько позже, должна была уже годом ранее учиться. Данара Нарановна Уланова (Баянова) была моей учительницей. Основную ступень школы закончила в 1942 году, уже при фашистах. В Белграде разразился голод, несколько калмыцких семей переехало в провинцию, в Банат, поскольку там был хлеб, можно было разжиться молоком, а меня оставили в интернате, чтобы закончить учебный год – оставалось 3-4 месяца.

Потом пошла в немецкую школу, проучилась 8 месяцев. Позже Шамба Балинов пригласил дядю в Берлин на работу. Когда мы выехали в Берлин в апреле 1943-го, союзники уже совершали авианалеты, бомбили город, все школы были эвакуированы. Дядя сказал мне: тебе надо учиться дальше, поедешь к Улановым в Прагу.

Бадма Наранович Уланов, выпускник Санкт-Петербургского университета, работал юристом, был председателем Калмыцкой культурной комиссии и редактором журнала «Улан залата». После экзамена меня зачислили в пражскую гимназию. Первый год я жила у Улановых, поскольку в интернате не было места, а на второй перешла в интернат. У интеллигентов Улановых, конечно, была библиотека, много книг, которые я с удовольствием читала.

После рождественских каникул в январе 1945-го года вернулась в Прагу продолжить обучение, но наша гимназия стояла нетопленная, закрытая, директора арестовало гестапо, притом Красная армия наступала, и мне пришлось забрать вещи и возвратиться домой, в Берлин. Можете представить: все годы войны из-за бомбёжек ночные поезда ездили без света.

Все поезда шли с восточного фронта забитые солдатами. Меня провожали Улановы. Мы простояли на вокзале часа три, так как вагоны были перегружены. Куда мне еще с чемоданом? Улановы простились и оставили одну. А мне было 14 лет. Уже стемнело, подошел еще один поезд, переполненный, но кто-то из окна протянул руки, и меня втянули в вагон. Ехала среди солдат, сидя на каком-то тюке под окном, кто-то угостил меня бутербродом. Меня никто не встречал, утром я приехала к дяде и тете. Авиация союзников усердно, днем и ночью, бомбила город, мы не успевали подняться в свою квартиру, приходилось сразу спускаться в бомбоубежище.

Помню, что в первых числах февраля наступил Цаган Сар. Утром на дворе чуть приморозило, выпало немного снега и появилось солнце. Был чудный день. У нас почему-то собралась молодежь – девушки что-то шили, но кончилось все авианалётом, и наш дом сгорел... Мы не знали, где будем ночевать. Дядя и члены нашего комитета нашли нас в соседнем подвале и повели пешком через горевший, разрушенный Берлин в комитет, где мы провели пару ночей на столах. Все эти дни и ночи союзники бомбили без конца, в городе невозможно было оставаться, тем временем Красная Армия наступала, войска находились в 40 км от Берлина. И в течение еще 2-3-х дней все калмыки выехали из Берлина на юг Германии.

– Какую роль в вашей жизни сыграл отец? Что он говорил чаще всего? Выполнили ли вы его заветы?

– Он много не говорил, он щелчки больше давал (смеется). Моим воспитанием и образованием дядя занимался, он больше старался, все-таки учитель, работал воспитателем в пражском калмыцком пансионате. А папа же военный! Хотя если бы он мне сказал идти с ним на край света, я бы пошла. Папа для меня был непререкаемым авторитетом, я его очень любила. Жаль, он рано умер, ему было только 49 лет.

– Отмечала ли ваша семья калмыцкие праздники? И как сейчас?

– Всегда, как я помню из детства, мы праздновали Зул и Цаган Сар. В Сербии и Болгарии точно, в Югославии даже Урюс Сар отмечали. В Праге было военное время, и этого всего не было. А здесь уже забыли. Последний Урюс мы праздновали в апреле-мае 1945 года в лагере беженцев Хохенфурх. Хотя я стараюсь каждый год отметить, сделать борцыки. Если мне не лень, конечно (смеется).

– Как долго вы работали над большой книгой «Ойрат-монголы. История европейских калмыков»? Что вдохновляло, а что мешало? Мне сказали, что вы ее много раз переписывали.

– Четыре раза, хватит и этого. Лиза Ремилева прислала мне как-то брошюрку Горяева и Борисенко «Гражданская война: калмыцкий исход», изданную в Волгограде в 1996 году. Я прочла, и меня в пот бросило: как будто революция не такая страшная! Это ужас! Страна была ввергнута в хаос, братоубийственную гражданскую войну; единый народ разделился. Из-за этой революции я за границей. Меня возмутили некоторые пассажи этого труда. Может, отчасти и это подстегнуло к работе. Я вытащила архивы из подвала. Ранее хотела их рассортировать по темам и передать университетам. На пенсии хотелось больше времени посвящать себе, но настала, наверное, пора всё вспомнить, оценить и взвесить. Правда, заставить себя сесть и писать – трудно.

Думала три месяца, и совесть сказала: у тебя есть архивы и много источников, а ты ничего не делаешь. Начала стучать на машинке. Один американец, который интересовался историей калмыков, увидел и удивился: «Есть же компьютер! Как можно книгу на машинке писать!» Когда я уходила на пенсию в конце 1995 года, на станции «Свобода» только появились компьютеры, поэтому на них не успела поработать. Американец принес мне старенький компьютер, и я переписала на нем текст, потом переделывала четыре раза. Выслала рукопись монголоведу Клаусу Загастеру – он поддержал.

В итоге работала 7-8 лет. Каждый раз появлялось что-то новое, книга распухла. К примеру, новое о Чингисхане тоже пришлось вставить в книгу. Шамба Балинов хорошо писал, и не опубликовать еще раз его статьи я не могла. Так книга и увеличилась. А мешать мне ничто не мешало. Единственно – Араш Борманжинов заболел, инсульт, лишился дара речи, и мне не с кем было посоветоваться по некоторым вопросам. Обращалась я к бывшему коллеге, украинцу по национальности, историку Андрею Ребету. Он часто поддерживал советами, приговаривая: «Пиши, як треба!»

– Было ли у вас желание приехать в Калмыкию навсегда?

– Мне уже 82 года. Возраст не такой, чтобы начинать жить сначала. Нужно успеть написать книги.

– Успехов вам!

Все новости