Тайная стратегия фельдмаршала Кутузова

— 200 лет назад, 16 (28) апреля 1813 года, в прусском городке Бунцлау (ныне — польский Болеславец) на 67-м году жизни умер от пневмонии главнокомандующий русской армией фельдмаршал Кутузов. Его набальзамированное тело по растекшимся от весенней распутицы дорогам везли в Петербург к месту вечного упокоения под сводами Казанского собора. Бесчисленные толпы выходили отдать дань памяти полководцу, впрягались в катафалк, порой на руках несли гроб. Это была истинно всенародная слава. Государь Александр I повелел сохранить вдове пожизненно полное фельдмаршальское жалованье и выдать из казны более 300 тысяч рублей на покрытие долгов покойного. Так не чествовали еще ни одного военачальника России. Но история этого скорбного и славного шествия сохранила рассказ об эпизоде, в достоверности которого, впрочем, историки сомневаются. Говорили, что император посетил в Бунцлау умиравшего полководца и просил по христианскому обычаю у него прощения. «Я-то прощаю вас, ваше величество, — будто бы ответил фельдмаршал. — Простит ли Россия?» Современникам были вполне понятны эти слова, нам — нет.

Саратовский историк Юрий Леонидович Епанчин объясняет, что разномыслие императора и его главнокомандующего имело глубокий политико-мировоззренческий характер и уже тогда разделяло русское общество так же, как делит его и по сей день.

Мудрый старец-полководец, знакомый многим по роману Льва Толстого — фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, — вошел в этом образе во многие кинематографические работы, посвященные эпопее 1812 года. Утвержденный в разгар противоборства с гитлеровской Германией орден Кутузова стал одной из высших полководческих наград. В советской исторической науке усиленно разрабатывалась тема «контрнаступления Кутузова» как высшее проявление полководческого гения. На вооружение была взята фраза Сталина: «Как полководец Кутузов на две головы выше Барклая». На защите одной диссертации оппонент произнес: «Товарищ Сталин учит, что Кутузов на две головы выше, чем Барклай, а у вас получается, что только на одну». Глава Института военной истории генерал-лейтенант Павел Жилин, ставший во времена брежневского «застоя» монополистом работ о 1812 годе, утверждал, что полководческий гений Кутузова превосходил гений Наполеона. С развитием гласности появились критические сочинения. Николай Троицкий в монографии «Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты» в противовес официозному глянцу не поленился выудить из источников весь «компромат» на вознесенного до небес полководца. Позиция Троицкого выражена четко и конкретно: Кутузов при всех его достоинствах не был великим полководцем, равным, а тем более превосходящим Суворова или Наполеона.

Но как бы ни оценивать полководческие таланты Михаила Илларионовича, именно к Кутузову осенью 1812 года фактически перешла вся полнота власти в стране на театре военных действий. Как он этого добился — ни один из историков до сих пор не объяснил. Александр I, как сам он говорил, «против своей воли» наградил фельдмаршала орденом Святого Георгия 1-й степени. «Этот старый сатир» (слова царя) на время затмил императора и не только выпихнул Наполеона из России, но и перехватил бразды правления из рук правительства. Безусловно, он стал народным героем, и память о нем, в отличие от многих царей и императоров, сохранилась прочно. Почему?

Феномен Кутузова нельзя рассматривать вне идейных исканий российского общества. Россия при Александре I представляла собой редкий случай национального возрождения без модернизации, а Кутузов волей обстоятельств стал олицетворением этого процесса. «Спасение России» действительно стало его миссией. Обреченность Наполеона на поражение была понятна фельдмаршалу с самого начала, и поэтому он не проявлял в военных вопросах особой активности. Его задача была в другом — в умиротворении России, недопущении внутренних распрей. Перед нами — не примитивный властолюбец, а мудрый политик, исподволь направляющий течение событий в необходимое русло.

Какую Россию «спасал» Кутузов? Многое говорит о том, что полководец проводил альтернативную императорскому правительству национальную политику, основанную на изоляционистских принципах. В свое время академик Евгений Тарле пытался реконструировать систему неафишируемых взглядов фельдмаршала. Он исходил прежде всего из логики характера самого Кутузова, предполагая, что столь масштабная личность могла преследовать не только военно-стратегические, но и чисто политические цели. Реконструкция последних выглядит примерно следующим образом. Кутузов понимал, что окончательный разгром Наполеона, устранение его с политической арены — отнюдь не в интересах России, так как это приведет к усилению Англии. Отрицательное отношение фельдмаршала к Англии зафиксировано в источниках. Кутузову претил дух этой страны, стремление англичан воевать чужой кровью, он даже проговорился в разговоре с начальником штаба Леонтием Беннигсеном, что ничуть бы не огорчился, если бы «этот остров провалился на дно». Поэтому Наполеона следует основательно потрепать, но не уничтожать. Французский император, потерпев фиаско в России, уже не посмеет нарушить спокойствие северного колосса; самой же России влезать в европейские дела и платить за это кровью своих солдат нет никакого смысла. В противоборстве Франции и Англии она, таким образом, сможет занять место «третьего радующегося». В этом случае стремление фельдмаршала уклоняться от сражений, которые могли бы разом решить всю кампанию (Вязьма, Красный, Березина), приобретают черты глубоко продуманной политической стратегии.

Михаил Илларионович не был одинок в своих взглядах. Он принадлежал к поколению военных и государственных деятелей, выдвинувшихся в годы правления Екатерины II. Не случайно это время называют «золотым веком русского дворянства». Великая императрица, немка по происхождению, сделала много для развития русского общества, выдвигая на руководящие посты не иностранцев, а представителей национальной элиты. Это очень способствовало осознанию дворянством национальных интересов. Все помнят имена Петра Румянцева, Григория Потемкина, Александра Суворова. Во второй половине XVIII века идеи просвещения взаимно переплетались с растущим чувством русской самобытности, осознанием собственных государственных и культурных задач. В наполеоновскую эпоху эти настроения проявились во взглядах так называемой «старорусской партии», той части русской аристократии, которую можно причислить к националистам и изоляционистам.

Наиболее крупными фигурами среди них были министр иностранных дел граф Николай Румянцев (сын фельдмаршала), государственный секретарь адмирал Александр Шишков, московский губернатор граф Федор Ростопчин. Из властителей дум к ним примыкали историк Николай Карамзин и публицист Сергей Глинка. Главным стержнем их концепции был тезис о том, что Россия, говоря современным политическим языком, региональная держава и у нее нет интересов на Западе. Европа не должна быть для русских ни приманкой, ни указчицей. Все цели русского государства сосредоточены исключительно на востоке, они не должны распространяться дальше Дуная, Кавказа и черноморских проливов. Дальнейшее распространение влияния грозит России не приобретениями, а серьезными потерями. Государство должно сосредоточиться на внутренних задачах — развитии торговли, экономики, подъеме культурного уровня населения. Канцлер Румянцев сообщил по секрету американскому послу Адамсу, что «негоже великой империи радоваться тому, что лучшими продуктами ее экспорта являются пенька, сало, пчелиный воск и чугун». Николай Карамзин был близким человеком в салоне великой княгини Екатерины Павловны. Именно через нее была передана Александру I его «Записка о старой и новой России», осуждавшая либеральную политику императора, его стремление освободить крепостных крестьян и ввести представительные учреждения, ограничивающие абсолютизм. Шишков стал известен в 1812 году как автор патриотических воззваний. Он также вошел в историю в качестве страстного ревнителя чистоты архаичного русского языка.

Некоторые «староруссы» высказывали и откровенно крамольные мысли. Распространены были толки о чужеродности царствующей династии, об ущемлении интересов исконно русских аристократических родов. Засилье иностранцев в армии и в бюрократическом аппарате, немецкие уставы и копирование чужих мундиров и знаков отличия давало «основания полагать, что в кровь Романовых попал немалый немецкий и потому «ядовитый элемент». В августе 1809 года князь А.А. Прозоровский, глубоко разочарованный внешней политикой Александра, писал князю С.М. Голицыну, своему приятелю из числа «старорусских» аристократов и ветерану екатерининских войн, что если Наполеон по-прежнему будет дурачить Россию и ослаблять ее, то Прозоровские и Голицыны, несомненно, так или иначе сохранят свои имения, но «дом Гольштейнов больше не будет восседать на российском престоле».

Кутузов не был замечен в подобных высказываниях. Напротив, он находился в круге особо приближенных к царствующей фамилии, отличался раболепием. Михаил Илларионович являлся убежденным монархистом, но у него, похоже, не было никаких личных симпатий к конкретным монархам. Он одинаково прислуживал и Екатерине, и Павлу, и Александру. Выражал восторги и преданность, а переходя к каждому следующему, ничуть не сожалел о предыдущем, рассматривая каждого нового держателя скипетра как источник для наград и пожалований. При этом Михаил Илларионович использовал свое приближенное положение для извлечения выгод не только для себя лично и для своих родственников, но и для многочисленных подчиненных и протеже. Это позволило ему обрести немалый круг сторонников.

Будущий фельдмаршал не отличался твердостью в отстаивании собственной точки зрения. Известно, что, командуя союзной русско-австрийской армией, он был противником Аустерлицкого сражения. Но он не предпринял никаких серьезных усилий, чтобы убедить императора Александра и военный совет в ошибочности решения дать битву «корсиканскому чудовищу» на моравских полях. Верхом независимости некоторые историки выставляют тот факт, что главнокомандующий спал в момент ожесточенных прений. Александр Павлович после аустерлицкого разгрома потерял к Кутузову доверие, подозревая, что последний намеренно «оконфузил» его перед Европой.

Недостаток твердости Кутузов компенсировал фантастичностью своих донесений. Не то чтобы военачальник беззастенчиво лгал, но что-то утаивал, о чем-то умалчивал, передергивал, чрезмерно восхвалял одних, замалчивал заслуги других. Хорошо известно, что, уже отступив с Бородинского поля, Кутузов послал донесение о победе над Наполеоном. За победу он получил чин фельдмаршала и 100 тысяч рублей золотом. Однако, когда Петербург торжественно отпраздновал долгожданную победу, там вдруг узнали, что результатом «победоносного» сражения почему-то стало оставление Москвы. Но дезавуировать «победу» был уже не в силах даже сам император.

Существует мнение, что Михаил Илларионович вообще был противником генеральных сражений, считал их совершенно ненужными. И Бородинскую битву дал исключительно как уступку общественному мнению: неудобно было все-таки сдавать столицу совсем без боя. Подтверждением такого предположения можно считать поведение русского главнокомандующего в ходе сражения. Кутузов находился на значительном удалении от театра военных действий и чисто физически не мог контролировать ход событий. Да он и не стремился к этому. В приказе главнокомандующий объявил, что предоставляет Барклаю де Толли и Багратиону полную свободу действий. «Нами никто не командовал», — подводил итог дня генерал Николай Раевский. Ночью, когда все русские воины готовились к продолжению сражения, — они получили внезапный приказ об отступлении, принятый главнокомандующим единолично.

Кутузов последовательно продолжал избегать решающего столкновения с Наполеоном на протяжении всей кампании. Под Малоярославцем он удерживал своих генералов от участия в сражении. Только после многочисленных настойчивых просьб главнокомандующий разрешил 7-му пехотному корпусу Раевского выдвинуться на боевые позиции. Характерно, что первым из-под Малоярославца отступил вовсе не Наполеон, а Кутузов. Французский император счел этот маневр за ловушку, за желание русских окончательно оторвать его от операционной линии, и предпочел за лучшее быстро отступить к Смоленску.

Поведение фельдмаршала не могло пройти незамеченным для его окружения. В Главной квартире заговорили о том, что главнокомандующий строит неприятелю «золотой мост». Подобную точку зрения выражали Леонтий Беннигсен и Роберт Вильсон — основные критики и противники Кутузова. Причем англичанин ссылался на откровенные слова самого главнокомандующего, сказанные еще при Малоярославце: «Лучше построить неприятелю pont d’or («золотой мост»), как вы изволите выражаться, нежели дать ему coup de collier («сорваться с цепи»). Кроме того, повторяю еще раз, я не уверен, что полное изничтожение императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займет не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество ее будет нестерпимо».

Старательно избегая генерального сражения, русский полководец методично выигрывал две войны — «малую» и информационную. Фельдмаршал расширил партизанское движение, рассылал многочисленные «партии» (армейские партизанские отряды) на коммуникации противника, поощрял активное сопротивление населения, заботился об увеличении количества иррегулярной кавалерии (казаков, башкир, татар), практически бесполезной в «правильном» сражении, но незаменимой в вылазках, разведке, сторожевом охранении. В результате армия Наполеона оказалась облепленной этими соединениями, как «волк на псарне». У многих французских мемуаристов, переживших отступление, создалось впечатление о вездесущности «орд дикой Азии» (так они называли казаков).

Но русские оказались талантливыми противниками и в «новейших информационных технологиях». При ставке Кутузова находилась походная типография во главе с профессором Тартуского университета Андреем Кайсаровым. Типография постоянно выпускала листовки, сводки, донесения, приказы и обращения главнокомандующего. Отдельные материалы на иностранных языках распространялись между интернациональными соединениями наполеоновской армии. Публикации походной типографии оперативно реагировали на текущие события, крепили уверенность в победе среди воинов и гражданского населения. Издавались и литературные памфлеты патриотического характера. Со штабом сотрудничали ведущие писатели — Василий Жуковский, Иван Крылов, Петр Вяземский, Сергей Глинка. Пропагандистским целям служили также письма Кутузова и его штаба, рассылаемые по окрестным губерниям, казалось бы, с практическими целями, но заранее рассчитанные на достаточно широкое прочтение и общественный резонанс.

Для скорейшего изгнания противника русский полководец применил особую тактику — параллельный марш. Это не было преследование вражеской армии в обычном понимании, а скорее ее сопровождение, конвоирование. Основная часть русских войск двигалась параллельно наполеоновским корпусам, прикрывая южные губернии. Причем зачастую российские соединения не только не отставали от противника, но и забегали вперед, не пытаясь при этом отрезать ему путь.

Наиболее способных и активных генералов Кутузов старался держать при себе, выказывая им всяческие знаки внимания. Например, после Малоярославца главнокомандующий намеренно задерживал Раевского при штабе. Так продолжалось до 22 октября, когда произошло сражение под Вязьмой. В этот день Раевский находился рядом с Кутузовым, который с Главной армией расположился в 6,5 км к юго-западу от Вязьмы, в селе Быково. Несмотря на благоприятное положение, главнокомандующий даже не попытался нанести удар по противнику. «Он слышал канонаду так ясно, как будто она происходила у него в передней, но, несмотря на настояния всех значительных лиц Главной квартиры, он остался безучастным зрителем этого боя». Раевский был обескуражен поведением Кутузова, боевой генерал не мог принять его стратегии и явно выражал сожаление: «Мы пропустили случай отрезать всей армии задний корпус». Генерал вынужден был признать правоту противников Кутузова: «Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост». Раевский не желал разбираться в тонкостях кутузовской мысли. Сразу после Вяземского сражения он поставил вопрос ребром: «У меня две дивизии, одна при вас, другая в авангарде то у Платова, то у Милорадовича. Где, ваша светлость, прикажете мне находиться?» Кутузов, опасаясь обострения отношений, вынужден был вернуть дивизию Ивана Паскевича и вновь предоставить Раевскому самостоятельное командование, но ничего не забыл: больше за всю кампанию Раевский не получил ни одной награды, в то время как его менее принципиальные сослуживцы были осыпаны почестями.

А вот командующий авангардом Михаил Милорадович оказался вполне удовлетворен объяснениями хитроумного фельдмаршала, который в очередной раз запретил ему ввязываться в бой: «Взгляд старика таков: если мы доведем неприятеля до отчаяния, это будет стоить нам ненужной крови: но если мы позволим ему бежать и окажем ему достойное сопровождение, он сам себя уничтожит за несколько дней. Вы знаете: люди не могут питаться одним воздухом, снег — не самое уютное место для бивуака, а без лошадей французы не смогут везти еду, снаряжение и пушки». За понятливость Милорадович был произведен в одного из главных героев войны.

Достигнув в декабре Вильно, Кутузов объявил войну оконченной «за полным истреблением неприятеля». Эта оценка сохранилась во всей последующей историографии. Боевые действия 1813—1814 годов преподносились в качестве малозначительного довеска к кампании 1812 года. Император Александр придерживался противоположной точки зрения. На его взгляд, нельзя было терять ни дня в этот решающий момент, когда Наполеон максимально ослаблен, в Европе поднималось восстание против его империи, а авторитет России был несказанно велик. Армия должна была устремиться в Германию для того, чтобы привлечь Пруссию и Австрию на сторону России. Незадолго до своего отбытия из Петербурга Александр сказал одной из фрейлин своей супруги, что мир может быть подписан только в Париже. Прибыв в Вильно, он заявил собравшимся там генералам, что их победы освободят не только Россию, но и Европу.

Подобная перспектива не нравилась Кутузову. Его раздражение предстоящим походом в чужие земли разделяла и часть офицерского корпуса. Александр Шишков вспоминал, что, прибыв с императором в Вильно, он имел разговор с Кутузовым. «Оба сошлись на том, что после потрясения, испытанного Наполеоном в 1812 году, едва ли он стал бы вновь нападать на Россию, а «сидя в Париже, что плохого мог он нам сделать»?» Когда Шишков спросил Кутузова, почему он не воспользовался всем своим авторитетом, чтобы внушить этот взгляд Александру, Кутузов ответил, что он попытался, но, во-первых, император смотрит на вещи под иным углом зрения, обоснованность которого он не может всецело отвергать, и что, во-вторых, когда император не мог опровергнуть доводы фельдмаршала, Александр обнимал и целовал Кутузова, который в такие минуты начинал плакать и соглашался с императором.

Российский император был настроен решительно. «Наполеон — или Я, Я — или Наполеон! Вместе нам не царствовать», — заявлял он. Но Кутузов в 1812 году добился столь непререкаемой славы, что Александр I сохранил за ним должность главнокомандующего для грядущей войны за пределами России. Войны, необходимости которой сам фельдмаршал не усматривал. Скорая смерть в апреле 1813 года избавила его от выполнения дела, в полезность которого он не верил.

Все новости