Хозяин фамилии

Герой Сталинграда Андрей Хозяинов умер шестнадцать лет назад. А полтора месяца назад его сын Леонид получил от отца удивительное послание. Ничего мистического: просто отцовский архив все время хранился у мамы. Этой зимой в возрасте девяноста лет она отошла в мир иной. Сын стал разбирать родительские бумаги и среди них увидел красный блокнотик с отцовской надписью: «Леониду».
На аккуратно пронумерованных
страницах кратко излагался путь рода Хозяиновых: в середине шестнадцатого века (времена Ивана Грозного и покорения ханской Сибири) несколько новгородских семейств получили разрешение поселиться на диких неосвоенных берегах северной реки Печоры и ее притоков.
Один из притоков — полноводная Ижма, вдоль нее притоны поселенцев, в том числе и Хозяиновых, самого большого рода.
«Об этом говорили старожилы и мой прапрадед Пелагий, родившийся в 1765 году», — написал отец и далее перечислил все колена Пелагия: сын Семен, внук Георгий, правнук Осип, ставший отцом автора блокнота, то есть Андрея Хозяинова, родившегося в 1918‑м все там же, на Ижме.
Георгий, например, имел пять тысяч оленей; число запредельное. Простой поселянин, не князь, не феодал. Но двухэтажный его дом отапливался семью голландскими печами, хозяйство — верста на полверсты (что-то около полуста гектаров) — огорожено добротным крашеным забором.
Оленьи шкуры шли на местные замшевые заводы, оттуда — в столицы-матушки. Уморила оленей в 1886 году сибирская язва — помер и хозяин, а сын его Осип остался сиротой.
Описывать жизнь за жизнью не наша задача, каждая жизнь есть целая вселенная, тем более, что семилетний сирота вовсе не погиб, как случается даже в нынешние продвинутые времена, а был отослан на учебу в Соловецкий монастырь, потом стал почтенным почтовиком и родил уйму детей, в том числе и будущего десантника-североморца Андрея, прославившегося в Сталинграде.
Наша задача — понять, почему в годы, когда дети отрекались от отцов, воин-пролетарий хранил память о своих хозяйственных предках, чтил землю Коми.
Пять кошмарных ранений, волгоградский музей, до сих пор начинающий свои экскурсии со слов об Андрее Хозяинове, защитнике сталинградского элеватора; газетные почитания, добрые слова генерала Чуйкова об этом храбром десантнике, командире пулеметного взвода… а Андрей после войны душой рвался на не знавший боев Север, к рекам, полным семги, к людям, полным вольности.
Живя в Орле с сорок пятого, женившись на русско-бродской селянке Рае Басовой, родив в пятьдесят втором сына Леонида, фронтовик съездил-таки и к Ижме, привез оттуда древнюю икону Георгия Победоносца; теми иконами тайно был завален весь чердак дедовского дома.
Леонид, в то время железнодорожник, впитывал рассказы стареющего отца, мало-помалу проникался исследовательской жилкой. Громадный толчок дали и воспоминания мамы.
Так получилось, что если по отцовской линии шли малоудобные факты об оленеводческих предках-«кулаках», то по материнской того хлеще — о деде-шофере, возившем царскую семью.
Тут нет сенсации: автор сих строк лет десять назад уже писал о том редкостном орловце Якове Басове, о его драгунском басе, оглашавшем Исаакиевский собор, о царе, задумчиво расспрашивающем своих шоферов: «как тяжко жить русской деревне».
Можно дополнить строками о том, что в тридцать седьмом у Якова Тимофеевича отобрали все фотографии царских дочерей, но самого не посадили, что он узнал о расстреле царской семьи лишь в сорок третьем от офицера-историка.
Спецслужбы все знали о Басове, в восемнадцатом уехавшем из взбаламученного Питера в орловское село Лимовое; на его блестящем кабриолете однокашник Гиль возил теперь Ленина… Знали и не трогали, поскольку после революции Басов стал тих, как вода. Его даже не раскулачили вместе с целой четвертью лимовчан.
Остался у Басова сундук с золотым двуглавым орлом, подаренное Николаем Вторым пасхальное яйцо Фаберже, добротные костюмы от царских поставщиков француза Де Мулена и англикоса Брионе.
Это в Лимовом, где селяне до сих пор говорят: «сестриса, братес, куриса на погребсе яйсо снеслася». Естественным образом костюмы погорели вместе с домом, яйцо разбилось, орел улетел.
Правда, сундук и посейчас цел и еще фото бравого царского шофера тринадцатого года с трогательной оборотной надписью «Братсу…», но с правильной буквой «ять».
Когда листаешь эпохи, годы сжимаются до размера дней, даже минут. Текучее время то бурлит, то как бы дремлет; в его неостановимом кровотоке особенно слышны долгие пульсы. Средневековый новгородско-мангазейский путь к Печоре спокойно выводит в нашу Орловию; Леонид Андреевич всматривается в родные имена Хозяиновых, оглядывается на Басовых — и тем обращается вглубь себя нынешнего.
Квартира, словно музей перед открытием, забита вырезками, книгами, фото; икона семнадцатого века на задних распорках в виде ласточкиного хвоста, с передним потемневшим позолоченным фоном — кажется, эти колдовские вещи шепчут о стойком протопопе Аввакуме из печорского Пустозерска.
Всё в одной жилке вечности. Зря говорят: «дети до поры, а внуки до смерти». Эта бытовая поговорка приучила нас помнить свой род не дальше дедушек-бабушек и считать свою жизнь свершённой целью мирозданья.
Прозренье приходит поздно. Никогда не знавший своих истоков вдруг видит, что тоже всеми забыт. Вспомните, сколько раз это с вами было.
А Хозяинов всегда со своими древними родичами.

Все новости