«ПОМОГИТЕ УЗНАТЬ, КТО Я»

Текущая неделя (с 24 по 30 октября) в Муроме выдалась насыщенной мероприятиями, проходящими под знаком памяти жертв политических репрессий в СССР. Во всех городских школах организовали классные часы, посвященные трагическим страницам советской истории. В библиотеках развернули книжные выставки. Активисты детской организации «Новая цивилизация» встречались с самими пострадавшими, правда, в большинстве своем, уже с их детьми, тоже вынесшими на своих плечах ужасы сталинского лихолетья. Все эти мероприятия, которые традиционно заканчиваются митингом на аллее в центре города у мраморного памятника жертвам репрессий, организовали члены городской общественной организации «Мемориал», которая активно работает в Муроме с начала девяностых годов прошлого столетия.

На конец восьмидесятых - начало девяностых годов как раз падает очередная и, пожалуй, самая большая волна массовой реабилитации безвинно репрессированных. Началась публикация их списков, людям разрешили знакомиться с документами, а именно - делами, которые были заведены на них или их родственников в 20-50-е годы. Тогда-то автору этих строк и довелось встречаться со многими людьми, по чьим судьбам прошелся маховик беспрецедентного произвола. Некоторые из этих встреч память не хочет отпускать, столь крепко, с болью, они в ней запечатлелись.

Худой, сутуловатый мужчина с лицом землистого цвета и при этом с черными, как смоль, волосами, вошел в кабинет заместителя начальника муромского отдела госбезопасности Александра Маслова, с помощью которого я готовила материал об очередной группе реабилитированных. Жизнь так сложилась, что те органы, которые когда-то сажали безвинных людей, полвека спустя и помогали восстанавливать их добрые имена. Посетитель, прервавший нашу беседу, тяжело опустился на стул и, со странным свистом переведя дыхание, попытался что-то сказать. Но это ему долго не удавалось. Из горла, в которое была вставлена трубочка, шел лишь свист. Наконец он взял лист бумаги и написал: «Помогите мне узнать, кто я».

Просьба обескуражила. И Александр Васильевич предложил мужчине вкратце написать, что тот конкретно хочет. Писал он бойко, и пока мы вели беседу, закончил два листа. Когда потом и я познакомилась с этой его исповедью, почему-то трудно стало дышать уже мне.

Иван Гаврилович Овчаренков (или Овчаренко), он же Иван Павлович Селянин, действительно не знал, кто он и откуда. Из самых ранних впечатлений помнит только большой дом, каких-то людей, с которыми ему было очень хорошо, и которые потом приходили к нему только во снах, а еще помнит много баранов и лошадей. Потом память выхватывает изматывающую дорогу и какую-то реку с очень холодной водой, через которую переходили. Намного лучше память сохранила приют с черными столбами и колючей проволокой на них и вечное чувство голода. Счастьем было, когда они с мальчишками находили какие-нибудь корешки. В детдоме, куда его перевели уже в 34-ом, было посытней. Оттуда и взял чернявенького симпатичного мальчонку председатель сельсовета Павел Селянин. Усыновил, на свои имя и фамилию записал. Но потом женился, собственные дети родились, приемные, видимо, стали уже в тягость. Вот так снова оказался парнишка в детдоме, и опять с ненавистным ярлыком «сын врага народа», со всеми вытекающими из этого последствиями. Прошли годы. Теперь вот заболел, врачи поставили безжалостный диагноз – рак горла. И нестерпимо захотелось человеку раскрыть тайну, преследовавшую его всю жизнь, кто он и откуда. В больнице ему и подсказали, что теперь помогают таким, как он. Вот и пришел Иван Гаврилович (будем так его называть) в отдел госбезопасности.

Сразу было понятно, что вряд ли можно помочь этому несчастному человеку. Как пояснил Александр Васильевич, на переписку с различными ведомствами, архивами порой уходят годы. У этого человека такого запаса времени явно не было. Да и зацепиться было не за что. Откуда он? С Украины, Кубани… Из крестьян или казаков? От этой беспомощности становилось еще тяжелее на сердце.

– Я прекрасно помню этот случай, – сказал Маслов, теперь уже председатель муромской общественной организации «Мемориал». – Тому человеку действительно трудно было помочь. Но мы смогли восстановить справедливость в отношении сотен других земляков. Сейчас наша организация насчитывает более четырехсот членов. И хочу сказать, все это очень стойкие люди, хотя и с трудными судьбами. О них мы рассказываем в своих альманахах. За годы существования «Мемориала» уже вышло пять таких сборников воспоминаний. И прекращать эту работу не собираемся. Кроме того, мы смогли помочь двоим детям реабилитированных селян вернуть дома, отнятые у их родителей в период коллективизации, 52 престарелым членам нашей организации поставить бесплатные телефоны, многим оказываем материальную помощь благодаря нашим спонсорам. Но главное, повторяю, это возвращение доброго имени тем, кто был его незаконно лишен в период массовых репрессий. Прошло не одно десятилетие, а эта работа еще продолжается.

Немало дел на реабилитированных-репрессированных довелось и мне просмотреть вместе с их родственниками. Помню, как читала одно из них -на своего внезапно 55 лет назад исчезнувшего мужа Арона Зельмановича Синкевича - немолодая женщина, с которой для поддержки пришла и ее двоюродная сестра. Обе они то возмущались, то плакали, а то и смеялись, читая материалы сфабрикованного следователями НКВД дела. Сразу было видно, что последние меньше всего заботились о том, чтобы разобраться по-существу. Главное было изобличить «врагов народа», и чем больше, тем лучше. Вот и Арона Зельмановича обвиняли в шпионаже в пользу польской разведки, а также в связи с троцкистами и немецкими специалистами. Листая дело этого польского безработного, оставившего родину и приехавшего в СССР в поисках лучшей жизни, начинаешь понимать «кухню» политических процессов. Сначала в документах значилось, что отец подсудимого был простым часовым мастером, не имевшим никакой недвижимости. В последующих, точнее, в выписке из протокола партсобрания, на котором исключали мастера завода им. Дзержинского Синкевича из рядов ВКП(б), уже значилось, что отец его был ювелиром, располагавшим мастерской с наемной рабочей силой. В доносе с завода (от коллеги, тоже мастера) говорилось, что Синкевич без желания выполнял задания по заготовке валиков и втулок. В обвинительном заключении это «трансформировалось» в «диверсионные акты, направленные на срыв производственной программы». Забрали Арона Зельмановича тогда прямо с работы. А через день его жену с четырехлетним сыном выкинули из квартиры на улицу. В тот же 1938 год бывшего передового мастера расстреляли, правда, в имевшемся в деле заключении значилось, что умер он от инфаркта в 1943 году. «Инфаркт», «10 лет без права переписки» и другие формулировки использовались тогда в качестве синонимов «расстрела». Но об этом знали немногие.

Женщина в разговоре сокрушалась, что сын ее так и вырос с болью в сердце за отца. Между тем, как уточнил Александр Маслов, дело Арона Зельмановича было пересмотрено, и не найдено никаких доказательств того, в чем его обвиняли.

Все новости