Леонид Мартынов: вопросы без ответов

Леонид Мартынов – это Омск. Город остался в его стихах, поэмах, очерках, новеллах. Столько о нашем городе не написал никто. И как написал!..

Омск тоже не забывал своего поэта. Сохранил дом, в котором он прожил почти половину отпущенных судьбой семидесяти пяти лет. Появился бульвар, носящий его имя.

Не обделен был вниманием Мартынов и вдали от родных мест, особенно во второй половине прошлого века. Его книги выходили тогда одна за другой. Еще чаще – материалы о них. В многотомном библиографическом указателе «Русские советские писатели. Поэты» простое перечисление таких публикаций занимает без малого сорок страниц. Анализировались в основном стихи. Подробностями жизни поэта, особенно ее омского периода, интересовались, как правило, местные авторы, но в последнее время на мартыновскую улицу мало кто заглядывает.

Жаль... Остаются вопросы, не получившие ответов, и, вероятно, самый неожиданный среди них – почему он иногда утверждал, что родился не в Омске, а во Владивостоке?

Оговорюсь: для вышедшего в 1967 году четвертого тома «Краткой литературной энциклопедии» подобной дилеммы не существовало: назывался только Омск. В прочих изданиях также. Однако в «Автобиографической справке», хранящейся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), в фонде Е. Ф. Никитиной, можно прочесть: «Я, Леонид Николаевич Мартынов, родился во Владивостоке в 1905 году». На том же настаивал новосибирский писатель Вивиан Итин. В очерке «Поэты и критики», опубликованном журналом «Сибирские огни» за 1927 год, в главе «Новый Джек», есть живописный фрагмент: «Мартынова глотаешь, как устрицу. Правда, он не был устричным пиратом, но, как Джек Лондон, родился на берегу Тихого океана, и под той же почти широтой – во Владивостоке».

Кажется, столь разнящиеся с общепринятым мнением суждения обойтись без комментариев не могли, а их нет. Отстраненная позиция объяснима: документальные подтверждения владивостокской версии отсутствуют. И все-таки свидетельство поэта (притом повторённое по крайней мере дважды) – аргумент, который сложно отвергнуть словно некий казус, недоразумение. К тому же в «Воздушных фрегатах», датированных куда более поздним временем – первой половиной семидесятых годов, Мартынов снова обратил внимание на свою связь (пусть опосредованную) с далеким городом:

«…достигнув Владивостока и отслужив в нем каким-то техником-чертежником военную службу, отец остался там работать и выписал маму с бабушкой. Но тихоокеанские туманы пошли не на пользу матери, и было решено вернуться обратно в Омск, тем более что вопрос о жилье был блестяще разрешен еще во Владивостоке: сослуживец отца Самуил Вальс списался со своим отцом Андресом Петерсом Вальсом насчет квартиры для нашей семьи. Так мои родители и отправились обратно, чтобы потом рассказать мне о плавании вверх по Амуру и о том, как переправлялись через Байкал на пароме-ферриботе и закончили свое путешествие на Никольском проспекте в Омске».

Не под впечатлением ли от рассказов матери он уверовал, будто тоже проделал путь из Владивостока (а значит, и родился там)? Возможность такого предположения подтверждает помещенный сразу за предыдущим в тех же «Воздушных фрегатах» отрывок о посещении родителями Семипалатинска, особенно заключительный аккорд его: «…мне всегда казалось, что я был участником этой поездки. Видно, потому, что о ней не однажды скупо, но выразительно рассказывала моя мать, может быть, даже и не мне, а при мне, совсем не думая, что я слушаю и понимаю». Последнее, по идее (если таковая не плод моего воображения), косвенно объясняло появление Владивостока в «Авто биографической справке». Лишь затем он, вроде бы памятуя о своих давних фантазиях, посчитал, что пришло время поведать читателям о том, как родители из Семипалатинска «ринулись в обратный путь в Омск». Там, продолжил поэт, «несколькими годами позже под гром первой русской революции 1905 года и родился я…»

«Метрическая книга записей актов гражданского состояния градо-Омской Николаевской казачьей церкви» за 1905 год следующим образом зафиксировала данный факт:

«Май. 9. Леонид». Рядом дата крещения – 15-е (по старому стилю, естественно), после – сведения о родителях: «Владивостокский мещанин техник Николай Иоаннов Мартынов и законная жена его Мария Григорьева; оба православные». Названы еще «восприемники» (крёстные): «чиновник Омского казначейства Александр Григорьев Збарский и жена титулярного советника Мария Николаева Софийская и дочь чиновника Татьяна Григорьева Збарская». В графе «Кто совершил таинство крещения» сообщено: «Священник Леонид Покровский с дьяконом Алексеем Сиротиным».

Для споров о месте рождения, похоже, не осталось оснований, но вопрос, почему Владивосток в некоторых источниках фигурирует в качестве родного города поэта, не испарился и подтолкнул к очередной гипотезе: а не принадлежность ли отца к тамошним мещанам оказалась причиной вторжения далекого города в жизнеописание Леонида Мартынова? Раз отец так тесно связан с экзотической окраиной России, мог рассудить поэт, то он тоже неотделим от нее и вправе транслировать свое мнение на житейском уровне. Неисправимый романтик! Но здесь я вступил на скользкую тропу предположений и догадок, которые в какой-то мере, наверно, любопытны, но на большее вряд ли могут претендовать.

Следующий вопрос – о матери, Марии Григорьевне, – на первый взгляд, противоречит рассказу Мартынова. Хорошо знавший Леонида Николаевича венгерский поэт Антал Гидаш в очерке «Сейсмограф и двигатель душ» недоумевал: «О матери его нам мало что известно. Даже смутно не представляем мы себе, каковы были отношения мальчика с матерью. Стихов он ей не посвящал, в разговорах о ней не упоминал». Так же, добавлю, как своего деда из кантонистов Григория Збарского (интересно, связан ли он родством с бальзамировавшим В. И. Ленина известным биохимиком Борисом Ильичом Збарским?). Вообще, близких по линии матери поэт не жаловал. Выбивалась из несимпатичного Леониду Николаеви- чу ряда разве бабушка Бадя, Мария Васильевна Збарская, урожденная Васильева. Это резко контрастировало с тем, что написано им об отце, дед которого Мартын Лощилин стал героем поэмы «Искатель рая».

К венгерскому другу он все же прислушался. Во всяком случае, в появившихся вскоре после «Сейсмографа…» «Воздушных фрегатах» Мария Григорьевна, как вы убедились, присутствует. Что лишь видоизменяет вопрос Антала Гидаша: почему так долго отсутствовала?..

В заключение нечто почти орфографическое, извлеченное мною из справочника «Весь Омск» за 1913 год. Выпускался он газетой «Омский вестник» и содержал массу сведений о предприятиях, учреждениях, организациях, а помимо того – «Алфавитный указатель жителей гор. Омска, Атаманского хут., ст. Омск и Ново-Омск». Просматривая его, и притормозил перед смутившей меня записью: «Мортынов Ник. Ив., пом. рев. конт. палаты. Никольский просп., дом Вальса, 20».

Ясно, отец поэта. Сокращения тоже читаются без труда: помощник ревизора контрольной палаты. Единственная закавыка – фамилия «Мортынов» с буквой «о» в первом слоге. Опечатка? Бывает… «Доом Вальса», к примеру, предстал перед читателями ежегодника с удвоенной гласной, тем не менее корректорская ошибка в случае с «Мортыновым» сомнительна. Страницей выше ему в точном соответствии с алфавитом предшествуют двое «Мартыновых». Подумал было: а не писалась ли изначально фамилия Николая Ивановича через «о», но ближе к двадцатому веку из-за путаницы в документах (в том числе в приведенной выше записи о рождении сына) ее вытеснила привычная для слуха и не конфликтующая с именем «Мартын» гласная «а»?.. В те времена такое случалось. Один из организаторов первого шахматного кружка в городе Андрей Николаевич Уфинцев в омских газетах порою оборачивался «Уфинцовым», а его сын, Гаврила Андреевич, и внук, известный мастер Анатолий Гаврилович, позднее пополнили ряды многочисленных «Уфимцевых»… Или никакого «Мортынова» не существовало и ошибку допустили, когда собирали сведения для справочника?

Вопросы, вопросы…

С ними сложно.

Без них – скучно.

Все новости