Все сокровища Сапегов

Белорусские земли исторически были вотчиной многих знатных родов — княжеских, графских и боярских, отечественных и иностранных, баснословно богатых и обедневших, хозяйственных и не очень. Среди них одни достойны нашей памяти, другие — лишь упоминания. Сегодня среди первых мы прежде всего и чаще всего называем Радзивиллов и как–то подзабыли о не менее заслуженных Сапегах. Новый цикл публикаций в «СБ», надеемся, поможет в некоторой степени ликвидировать невольно образовавшийся пробел.


Сапеги и их собрания ценностей




Часть I


В исторических исследованиях, энциклопедиях и краеведческих очерках нередко встречается такое определение: по своему значению Сапеги — второй после Радзивиллов магнатский род в Беларуси. Даже один из представителей этого рода, Евстафий Северин, приехав на родину из далекой Кении, скромно признал в интервью: да, мы вторые... Но мне кажется, такое определение исторически несправедливо: оба исторических рода — первые, оба служили своему родному краю, но служили по–разному, ибо были разными, непохожими.


Сходства и различия


Обдумывая эту статью, я поймал себя на мысли, что Великое Княжество Литовское сложилось таким мощным общественно–государственным образованием потому, что в нем существовало, по крайней мере в XV — XVI веках, равновесие, пусть и относительное после Люблинской унии 1569 года. Равновесие между восточным и западным политическими векторами, равновесие этническое, конфессиональное, культурное во многом сохранялось как раз благодаря «разновекторности» магнатов. Православные вначале, «русичи» из полоцких или минских бояр по происхождению, Сапеги часто ездили с примирительными посольствами в Московию и даже хотели увидеть на престоле Речи Посполитой русского царя, они не раз выступали против унии ВКЛ с Польской Короной. В свою очередь, Радзивиллы подчеркивали свое балтское происхождение (radvila, radviliukas — по–литовски «найденыш»; согласно легенде, предок этого рода был найден ребенком в символическом орлином гнезде), тянулись к Западу (вспомним Богуслава, стремившегося к объединению со Швецией, Доминика, ушедшего с Наполеоном, Антония, жившего в Берлине). Сапегов больше привлекала государственная служба, служение ВКЛ, Радзивиллов — княжеский титул (Сапегам он был подарен за заслуги, как бы между прочим, только в XVIII веке), обустройство своей основной, несвижской резиденции (у Сапегов таковая отсутствовала до XVIII века — до Ружан), Несвижа в целом.


Конечно, потом Сапеги и Радзивиллы сблизились, породнились, проросли общими генеалогическими ветвями, приняли, поддавшись ренессансным веяниям, протестантизм, а потом, на волне контрреформации, перешли в католичество. Но и противостояли они род роду нередко: скрытно соперничали и даже открыто враждовали.


Таким образом, заподозрить Сапегов (особенно их основную по сравнению с коденской черейско–ружанскую ветвь) в «антируссизме» или «антироссиянизме» крайне тяжело.


И тем не менее...


Звонок из Москвы


Только принялся писать эту статью, как раздался телефонный звонок из Москвы. Сразу узнал голос нашего соотечественника, технолога–реставратора Роальда Романова, лауреата Государственной премии Латвии. Он родился в Борисове, но его партизанское детство и школьное юношество прошло как раз в Черее — сегодня деревне на Витебщине, а когда–то сапеговской столице Черейского княжества, существование которого ученый убедительно доказал. В Роальде Романове счастливо сочетаются физик и лирик, белорусское и русское начала. В Гродно его волновала реставрация Коложи, в Риге — Домского собора. В Москве он издал книги «Памятники культуры Белой Руси» и «Царьград Черея». Как строитель смог заметить в памятниках архитектуры (например, полоцких) то, мимо чего проходили искусствоведы. Познакомились же мы, когда профессор Романов в один из своих приездов в Минск зашел в редакцию газеты «Голас Радзiмы», чтобы здесь напечатать статью о своих поисках иконы Черейской Божьей Матери, вывезенной в Первую мировую войну из Троицкой церкви, которую построили Сапеги, в Москву и так и не найденной. Теперь его волновало: может, появились запоздалые отклики на ту статью?


Откликов, к сожалению, не было, и я поинтересовался: не пробовал ли автор опубликовать свой материал про черейскую икону в московских изданиях? Пробовал, отвечает, но, как только редакционные спецы доходили до Льва Сапеги, рукопись сразу же возвращали: говорили, Сапега — враг России, поскольку с войсками ВКЛ на Московию ходил.


Удивительно! Это же он подписал в 1584 году в Москве перемирие, это он предложил в 1587 году план федерации Польши, ВКЛ и Московского государства с единым королем, которым видел царя Федора Ивановича. Потом, в 1600 — 1601 годах, снова возглавил посольство в Московию, в результате чего перемирие было продолжено еще на 20 лет. К тому же не поддержал Лжедмитрия I, поскольку тот не способствовал бы заключению унии ВКЛ с Московским государством. Да, увидев, что такая уния при лжецаре нереальна, он способствовал, потому что как канцлер должен был способствовать, походу на Москву королевича Речи Посполитой Владислава в 1617 — 1618 годах. Но потом же участвовал в переговорах с московскими послами, в результате чего было подписано Дзулинское перемирие! Всего этого не знает только тот, кто не заглядывает хотя бы в энциклопедии. К тому же тогда это были не этнические, а всего лишь династические войны...


Что же касается поисков черейской иконы, их необходимо продолжать, пришли мы к общему мнению с Роальдом Романовым.


Сапега–государственник


После разговора с Роальдом Романовым я еще раз просмотрел основные, прежде всего энциклопедические материалы, повествующие о самом крупном белорусском деятеле ВКЛ Льве Сапеге (1557 — 1633). Уроженец имения Островно (территория нынешнего Бешенковичского района Витебской области, а это недалеко от Череи), он учился у несвижских наставников, в Лейпцигском университете, где из православия перешел в кальвинизм, затем занимал самые важные посты в ВКЛ: великий писарь, подканцлер, канцлер, наконец, виленский воевода и одновременно гетман. Вместе с Радзивиллами Лев Сапега участвовал в создании Трибунала ВКЛ, который существенно ограничил произвол магнатов.


Но самым значительным державным актом канцлера стало написание и издание (1588 г.) третьей, наиболее зрелой редакции «Статута Великого Княжества Литовского», действовавшего на белорусских землях вплоть до 1840 года. Это был свод законов, первая, как мне кажется, Конституция на территории Европы. Лев Сапега возглавлял сеймовую комиссию по подготовке «Статута», а потом отредактировал его текст и финансировал издание, ставшее впоследствии настольным в каждой усадьбе, в виленской типографии Мамоничей. Особенно внимательно канцлер следил за исполнением 12–й статьи третьего раздела «Статута», запрещающей раздавать польской шляхте усадьбы и государственные должности на территории ВКЛ. К примеру, целых десять лет Лев Сапега не соглашался с решением короля Сигизмунда Вазы о назначении на пустующую виленскую католическую кафедру Бернарда Мацевского — канцлер просто отказывался ставить свою печать на документах, подписанных этническим поляком. В итоге кафедру все же возглавил «русин» Бенедикт Война.


Другим важным государственным делом Льва Сапеги следует считать упорядочение им в последние годы жизни Метрики (архива) ВКЛ. А это более 500 томов документов XIV — XVII веков, касающихся совместной белорусско–литовской истории.


На белорусских землях Льву Сапеге принадлежало несколько усадеб. Одна из них располагалась в Старом Лепеле — на острове и западном берегу местного озера. Выкупив в 1586 году за 1.200 коп литовских грошей все местечко, Лев Сапега, тогда подканцлер ВКЛ, в связи с тем, что замок на острове был сожжен, решил перенести свою резиденцию, а заодно и административно–торговый центр на три версты дальше — на южный берег Лепельского озера. Кстати, 2 сентября 2010 года у входа в центральный городской парк Лепеля прошло открытие двухметрового бронзового памятника Льву Сапеге.


Конечно, памятник самому заслуженному канцлеру ВКЛ мог бы быть поставлен и в той же Черее, в Островно, ибо усадеб, являвшихся центрами жалованных ему староств, было множество. Ведь чиновники в то время зарплату не получали. Вместо нее король давал им, как и Сапегам, в пожизненное пользование (аренду) вакантные староства. Поэтому определить главную резиденцию Сапегов в отличие от Радзивиллов довольно трудно. И только в XVIII столетии таковым стал дворец в Ружанах, а затем в Деречине, где и накапливались основные сокровища. Но о них — позже.


Сапеги образованные


О других многочисленных носителях этой фамилии тоже можно рассказать немало интересного и поучительного: и об отважном Павле Яне Сапеге, одержавшем победу над врагом у местечка Полонка, и о Яне Казимире, который совершил одно из первых путешествий из наших земель в петровский Петербург, поручив описать пребывание там неизвестному нам подручному... 39 кратких биографий о знатных представителях рода Сапегов для 18–томной «Беларускай Энцыклапедыi» написал профессор Анатоль Грицкевич — все они предстают перед нами как люди деятельные, служивые. Среди них насчитывалось, как говорится в одном источнике, 38 сенаторов и ни одного подлеца.


Здесь же мне хочется выделить еще две черты Сапегов, свидетельствующие о том, что это были все же деятели западноевропейского типа. Первая — большинство из них получили хорошее, а то и отличное образование. К примеру, Павел Иванович учился в Краковском университете, Николай Павлович — в Лейпцигском и Кенигсбергском, Андрей Павлович — в Падуанском, Павел Степан — в Виленской академии, Николай — в коллегиуме Брунсберга, университетах Трира, Майнца, Парижа, Казимир Лев (сын канцлера) — в Виленской академии, коллегиуме в Мюнхене, Ингольштадском, Левенском, Болонском университетах, Казимир Ян Павел — в Граце и Левене, Владислав Иосафат — в Праге и Вене и так далее. Вторая же страсть Сапегов — путешествия, притом не только познавательные, но и научные. Так, Александр Антоний организовал минералогические экспедиции по Беларуси–Литве, Польше и Волыни, а также в Альпы и на Балканы, где изучал этнографию боснийцев, герцеговинцев, словенцев, хорватов. В результате родились книги «Минералогия», «Путешествие по славянским странам в 1802 и 1803 гг.», учебники по неорганической химии и кристаллографии. Увлеченность путешествиями осталась и в ХХ столетии, красноречивым примером чего является беспокойная жизнь Евстафия Северина, почти нашего современника.


Организатор сафари


Деяния представителей древнего рода, живших в Беларуси, уже довольно хорошо изучены и нам известны. Но вот Первая и особенно Вторая мировая войны разбросали Сапегов по Европе и другим континентам. И теперь сведения о них приходится собирать по крупицам из иностранных источников.


Из Сапегов ХХ века наиболее интересной личностью мне представляется Евстафий Северин (1916 — 2004), натура цельная и патриотическая. Трижды в последние годы жизни он приезжал на родину, в Спушу около Скиделя и Деречин возле Зельвы, где просил называть его не Эустахам, на польский лад, а по–белорусски, Астапам, и вообще говорить с ним по–белорусски, ибо он сам себя «почти исключительно» таковым и считает. Ведь его предок Лев Сапега даже в сейме Речи Посполитой говорил по–белорусски, и его понимали. Любовь к родине Евстафий Северин завещал и своим дочерям: «Пусть Бог даст нашим детям ту благодать, чтобы они могли что–либо любить так, как мы любили наш край».


Евстафий Северин родился в Спуше, расположенной на шоссе Гродно — Лида. Там детство его прошло, «будто в сказке». Потом был Лондон, где отец, тоже Евстафий, некоторое время работал послом второй Речи Посполитой. Затем — школа подхорунжих кавалерии, Высшая торговая школа в Антверпене, там же — Колониальный институт (у Нидерландов имелась колония в Конго). В начале Второй мировой сражался с немцами, попал в плен. В Германии познакомился с будущей женой Антониной Семенской, участницей антифашистского подполья в Варшаве.


После войны Евстафий Северин оказался в Великобритании, где жили родственники. Но там его особенно никто не ждал. Тогда вспомнилось то, что изучалось в Антверпене, — и он решил ехать с семьей в Конго. Там, оказавшись только с двумя долларами в кармане и вспомнив популярную у Сапегов поговорку: «Только хамство стыдится ручного труда», начал с нуля: откармливал свиней, собирал и продавал металлолом. И в результате упорного труда и благодаря предпринимательским способностям сумел приобрести шахту с рубинами в Танзании. Заработав денег, возглавил в Кении сафари — охоту на диких зверей в джунглях и саваннах (как опытный с юношеских лет охотник имел право выкупить лицензию). Узнав из умелой рекламы, что есть на свете место, где можно охотиться под личным присмотром настоящего князя, туда массово хлынула аристократия из Европы и Америки. И наконец–то сбылось давнишнее желание Евстафия Северина — писать и издавать книги. Первым, естественно, стало подарочное издание «Сафари: охота в Восточной и Южной Африке» (в соавторстве с Павлом Кардашом), за ним последовали мемуары «Так было — недемократические воспоминания Евстафия Сапеги». Третьим стал энциклопедический справочник в 600 страниц «Сапегов дом» (был у меня экземпляр, да случайно «сплыл»). Наконец — «Список имущества, имений, дворов, фольварков и деревень, принадлежащих Сапегам». За этой книгой я охочусь давно, но безрезультатно.


В последние годы своей жизни Евстафий Северин серьезно задумался над тем, чтобы как законному наследнику вернуть в Деречин то, что было вывезено оттуда царскими властями в Петербург, а потом частично передано в Варшаву в соответствии с Рижским договором 1921 года. Помогать князю в возрождении богатейшего музея взялась местная общественность.


Не радующий итог


Евстафий Северин приезжал из Кении на свою родину трижды. Кстати, в первый раз держался инкогнито, ибо не знал, как к нему, сыну помещика, пусть и не очень крупного, всего 143–го по счету в довоенной Польше, отнесутся граждане новой Беларуси. В 1999 году Евстафия пригласили в Деречин на освящение в деречинском костеле мемориальной доски, посвященной памяти прадеда, Евстафия Каетана Сапеги, — того самого, который владел Деречином в начале 1830–х годов и хотел направить на национально–освободительное восстание 1831 года всю выручку за заложенное ростовщику дорогое родовое имение Пружаны. Царь Николай I, узнав об этом, приказал конфисковать Деречин и вывезти оттуда все ценности — сначала в Белосток, а потом в петербургский Эрмитаж и императорскую библиотеку.


Тогда же Евстафий Северин сообщил, что могила его прадеда находится в Париже на Монмартре и что он уже выкупил ее у парижских властей. Рассказанное повлияло на установление между Сапегой и местными краеведами–энтузиастами устного соглашения о возрождении деречинского музея. Ведь только в Эрмитаже, по некоторым сведениям, оставались и по воле законного наследника должны были вернуться в Деречин 286 картин, а также гобелены, украшенные золотом, платиной и другими металлами, чаши из черного хрусталя «Иван» и «Иваниха» и многое другое. Но пока конкретных результатов деречинской договоренности мы, к огромному сожалению, не наблюдаем. Общественная комиссия «Вяртанне» при Белорусском фонде культуры, которую я имею честь возглавлять, тоже остается в неведении.

Все новости