«Элите» уже доводилось предавать Россию

400 лет назад, в ночь с 20 на 21 сентября (а по новому стилю – с 30 сентября на 1 октября), в стольный град Москву вступили польские войска гетмана Станислава Жолкевского. Это была, пожалуй, одна из наиболее позорных страниц нашей национальной истории. И дело даже не в том, что Москва была занята врагом: случалось, ее и ранее захватывали Батый и Тохтамыш, жгли ее посады Мухаммед-Гирей и Девлет-Гирей; много позже в Москву входила «Великая армия» Наполеона…

Но в данном случае вражеское войско не брало Москву приступом, осадой, хитростью или внезапным набегом, ее не покидали сознательно войска и жители, чтобы превратить оставленный город в могилу для неприятеля. Нет, поляки входили в Москву после долгих и унизительных просьб правителей Российского государства. И это были не какие-то случайные люди, а представители всей тогдашней российской элиты: боярства, думных, лучших служилых и торговых людей. Даже высшее православное духовенство, похоже, не осталось в стороне. Во всяком случае, историки не могут указать никого из высших церковных иерархов (кроме самого Патриарха Гермогена), кто бы выступил против вступления поляков в Москву.

Причем придется даже сделать комплимент полякам, особенно их предводителю Жолкевскому. Последний долго не хотел вступать в Москву, а когда все же согласился, велел своим подчиненным сделать это тихо и скромно – без воинской музыки, триумфальных кличей и даже со свернутыми знаменами.

Чтобы хоть как-то объяснить все произошедшее позорище, надо рассказать о колоссальном социально-политическом кризисе, охватившем Российское государство, который назвался «Смутное время». Большинство историков ведут его отсчет с осени 1604 года, т. е. с появления на русской границе самозваного «царевича Дмитрия Ивановича», с отрядом польских и русских авантюристов отправившегося добывать «прародительский престол». Некоторые, впрочем, указывают, что отсчет надо вести с пресечения в 1598 году династии Рюриковичей, веками стоявшей во главе Русской земли. Последнее утверждение кажется тем более справедливым, что при Рюриковичах (среди которых тоже хватало весьма спорных, скажем так, деятелей) самозванцев на Руси отродясь не видали.

Тем не менее, и в самом обществе накопилось немало социальных предпосылок для возмущения: по самым разным причинам свои претензии к существующим порядкам имели и бояре, и служилые люди, и посадские, и крестьяне, и тем более холопы. В целом перемен хотели все, и все их связывали с каким-либо новым царем. Чем, разумеется, не замедлили воспользоваться и отечественные (да и заезжие) авантюристы разного калибра, и, разумеется, сопредельные державы.

Как известно, самозваный «Дмитрий» благодаря поддержке представителей самых разных сословий (но в первую очередь – Юга России) сумел добиться престола. Но менее чем через год он был свергнут в результате боярского заговора, во главе которого стояли князья Шуйские. Они ловко использовали недовольство москвичей поляками, наводнившими при «Дмитрии» Москву («правозащитники» наверняка отметят исторические корни «ксенофобии» москвичей). И пока москвичи расправлялись с поляками, заговорщики убили «Дмитрия», а царем провозгласили Василия Шуйского, даже не потрудившись собрать Всероссийский Земский собор.

Разумеется, это вызвало негодование у многих по всей стране. Но на юге, населенном в основном мелкими дворянами-однодворцами, прочими ратными людьми, казаками, беглыми холопами и крестьянами – переселенцами из северных и центральных уездов (фактически тоже беглыми), свержение «царя Дмитрия», отменившего для них подати на 10 лет и восстановившего Юрьев день, восприняли как сигнал к восстанию. Нашлись и предприимчивые люди, готовые возглавить борьбу, и тысячи бойцов, готовых драться за «доброго царя». Вообще это был уникальный случай. Почти два года шла ожесточенная война с переменным успехом. Тысячи людей ходили в атаки и на приступы, выдерживали осады, дрались насмерть, шли на мучительные казни – и всё с именем «царя Дмитрия». А самого «царя» так и не было, даже самозваного. А потом в захолустном Стародубе нашелся некий тип, который под угрозой публичной порки батогами вдруг объявил: я мол, царь Дмитрий! На колени, сволочи!

В данной статье, к сожалению, нет места для рассказа и о движении под предводительством Ивана Болотникова (названном советскими историками «крестьянской войной»), и об эпопее «Тушинского вора» Лжедмитрия II. Хотелось бы только отметить следующую вещь. Некоторые маститые авторы, десятилетиями (вплоть до 1988 года) восхвалявшие Ивана Болотникова как борца за народное счастье, в своих новейших работах уже именуют его авантюристом, ничем не отличающимся от прочих «воровских атаманов», под стать тому же «Тушинскому вору». Соответственно, в разряд «воров» переводятся и все сподвижники Болотникова. Тем не менее, даже такой ультрамонархист, как Карамзин, отмечал и мужество, и доблесть болотниковцев, и воинский талант и человеческую порядочность их предводителя. Хотя в целом, конечно, он осуждал их за антигосударственную деятельность, и даже призывал своих читателей воздержаться от симпатий к ним. А вот за «тушинским» и прочими «ворами» ничего подобного замечено не было. Хотя многие болотниковцы после поражения присоединились к войску Лжедмитрия II, но не они там задавали тон.

Стоит указать, что если в войске Болотникова иноземцев можно было счесть по пальцам, то в «тушинском» воинстве именно они были главной силой. Речь, конечно, в первую очередь идет о поляках, которые с конца 1607 года повалили в воинство «царя Дмитрия» буквально ротами, хоругвями (конными ротами), а то и региментами (полками). Причем среди них были и весьма сановитые особы вроде князя Романа Рожинского или Яна Сапеги, которые пришли с собственными частными армиями. При этом, что характерно, в то время Речь Посполитая находилась в «дружестве и суседстве» с Российским государством. Но на все жалобы московских послов варшавские дипломаты отвечали, что у них – страна свободных людей, и они могут вытворять все, что хотят, на свой страх и риск. К тому же немалая часть пришедших к Лжедмитрию поляков были участниками «рокоша» (мятежа) против польского короля Сигизмунда и, соответственно, преступниками даже по польским законам.

Впрочем, уже в ХХ веке польский историк Казимир Валишевский признавал, что польское правительство изрядно лукавило и сознательно поощряло отправку отрядов буйных шляхтичей на войну с Россией. Валишевский смущенно пишет, что в те времена «москалей» не признавали людьми в полном смысле этого слова, и относились к договорам с ними как к соглашениям с какими-нибудь дикарями.

Насчет сравнения с дикарями Валишевский проговаривается не случайно. Действительно, в то время среди польского католического руководства, да и многих светских магнатов была популярна идея, что «Московия должна стать для Речи Посполитой тем же, чем Новый Свет для Испании». Соответственно, к «москалям» надо было относиться, как относились к индейцам испанские конкистадоры. Католические прелаты даже подвели под эту теорию такое оправдание: раз из-за Реформации римский папа потерял столько паствы в Европе – этот убыток надо восполнить за счет восточных «схизматиков». Т. е. все тех же «москалей». Справедливости ради укажем, что даже некоторые польские магнаты считали такие планы авантюрой. И канцлер Лев Сапега (кстати, дядя «тушинского гетмана»), и гетман Станислав Жолкевский хотя были и не прочь оттяпать у Москвы, пользуясь тамошней смутой, некоторые пограничные земли, но решительно отговаривали Сигизмунда от широкомасштабной «цивилизаторской миссии».

Между тем в России Лжедмитрий II со своими польскими и русскими «ворами» осадил Москву. Большая часть русских земель даже поначалу признала его своим царем вместо опостылевшего всем Шуйского. Однако разбойничья деятельность «воровского» воинства быстро оттолкнула людей и от «тушинского» царя. Особую роль сыграли здесь и позиция Русской православной церкви, и героическая оборона от «тушинцев» Троице-Сергиевой лавры, о которой уже рассказывал КМ.RU.

Князь Михаил Скопин-Шуйский по поручению царя Василия Шуйского заключил договор со шведским королем о помощи. Этот договор потом дорого обошелся России. Но тогда шведы все же прислали несколько тысяч солдат под командованием графа Делагарди для борьбы с «тушинцами». Скопин-Шуйский также сумел собрать в северных и поволжских городах сильную рать. Он несколько раз разбил «тушинцев», прогнал их от лавры и освободил от осады Москву.

Однако к этому времени польский король Сигизмунд уже сам объявил войну России, вторгся в ее пределы и осадил Смоленск. Он объявил, что после пресечения династии Рюриковичей и поразивших Россию смут он, как ближайший родственник пресекшегося рода, и по многочисленным просьбам самих русских людей прибыл восстановить в России мир и порядок. Сигизмунд при этом сам собирался занять московский престол, но временил объявить об этом вслух. Тем не менее, отправленный Сигизмундом в Смоленск универсал должного впечатления там не произвел. И смоленский воевода Михаил Шеин, и жители Смоленска отказались признавать власть Сигизмунда, сели в осаду, и король под Смоленском завяз надолго.

Скопин-Шуйский уже собирался в поход, чтобы освободить Смоленск и выгнать поляков прочь. Как писал о нем русский историк Сергей Соловьев, именно этот человек мог «очистить Московское государство от воров и поляков, поддержать колебавшийся престол старого дяди, примирить русских людей с фамилиею Шуйских, упрочить ее на престоле царском, ибо по смерти бездетного Василия голос всей земли не мог не указать на любимца народного».

Он же отмечал, что, «с другой стороны, король видел, что его вступление в московские пределы принесло пользу только Шуйскому, выгнавши вора из Тушина, раздробивши его силы. Шуйский торжествовал, у него было большое войско под начальством знаменитого полководца, у него была шведская помощь, а король, который поспешил под Смоленск с малыми силами в надежде, что одного его присутствия будет достаточно для покорения Московского государства, истерзанного Смутою; король видел перед собою неравную борьбу с могущественным и раздраженным врагом».

Однако незадолго до начала похода, в апреле 1610 года, Михаил Скопин-Шуйский внезапно заболел и 29-го числа скончался. Все современники, как русские, так и иностранцы, единодушно говорили, что он был отравлен из зависти дядей Дмитрием Шуйским, младшим братом царя. Не сомневались в этом ни жители Москвы, ни ратные люди, ни шведские наемники. И, к их всеобщему возмущению, царь Василий назначил именно Дмитрия Шуйского командующим армией. Хотя до тех пор Дмитрий Шуйский отличался исключительно поражениями: его били и Лжедмитрий I, и Болотников, и даже «Тушинский вор».

Писатели Смутного времени, сравнивая князя Дмитрия со Скопиным, замечали: «...отъя от нас Бог такового зверогонителя бодрого, и в его место дал воеводу сердца не храброго, но женствующими облажена вещьми, иже красоту и пищу любящего». А советский историк академик И.И. Смирнов назвал Дмитрия Шуйского образцом бездарного воеводы.

И вот с таким предводителем 35 000 русских воинов и 8000 шведских наемников отправились освобождать от осады Смоленск. Навстречу король отправил им войско из около 7000 польских панцирных гусар, подкрепленных 5000 казаков и «тушинцев». Зато командовал этим войском Станислав Жолкевский, бывший, к нашему огромному сожалению, полной противоположностью русскому воеводе. Звания гетмана Жолкевский удостоился еще в молодости, когда под знаменами Стефана Батория воевал против русских войск Ивана Грозного. Позже он не раз отличался в битвах против шведов в Лифляндии и крымских татар, разгромил восставших казаков Наливайко и польских шляхтичей-«рокошан».

В результате в битве 24 июня у деревни Клушино русская армия потерпела одно из самых крупных поражений во всей своей многовековой ратной истории. Наемники в большинстве своем перешли к победителям. Дело в том, что шибко хитрый Дмитрий Шуйский всячески тянул с выплатой им жалованья, решив сэкономить: мол, после битвы число получателей жалованья поубавится. «Экономии» не вышло. Шуйский удрал с поля боя, бросив и добро, и казну, и даже личное оружие, босиком и на обозной лошади.

Часть русских войск под командованием Григория Валуева, занимавшая сильные укрепления, вознамерилась сопротивляться дальше. Но приехавший от Жолкевского «тушинский» боярин Иван Салтыков клятвенно обещал, что король снимет осаду со Смоленска и вернет русским все порубежные города, едва Россия признает своим царем королевского сына Владислава.

Дело в том, что еще в начале 1610 года большая часть приспешников «Тушинского вора» стали понимать, что его дело близится к гибели. Меж тем, помимо польских панов и казачьих атаманов, в Тушино собрался двор из московских людей, которые не хотели служить Шуйскому. Среди них были представители очень высоких слоев московской знати, знати дворцовой – митрополит Филарет (Романов), князья Трубецкие, Салтыковы, Годуновы и другие; были и люди незнатные, которые стремились выслужиться, получить вес и значение в государстве, – Молчанов, Иван Грамотин, Федька Андронов и прочие. И, прикинув все обстоятельства, русские сподвижники «вора» решили начать переговоры с польским королем, и сами предложили ему в качестве кандидата на русский престол его сына Владислава.

В ставку Сигизмунда прибыло посольство от русских «тушинцев», во главе которого стали Салтыковы, князь Рубец-Масальский, Плещеевы, Хворостин, Вельяминов (все – большие дворяне) и несколько человек торгового звания вроде Федора Андронова. 4 февраля 1610 года они заключили с Сигизмундом договор, который современные историки презрительно характеризуют как «выясняющий стремления довольно посредственной знати и выслужившихся дельцов». Подробнее об этом договоре расскажем ниже, пока только упомянем, что он предусматривал возведение Владислава на русский престол при венчании его православным патриархом. И гарантиях, что православная вера останется на Руси господствующей и впредь.

Эти условия устроили Григория Валуева. К тому же Жолкевский подписал клятвенную запись о том, что Польша не будет рушить православную веру, король отступит от Смоленска, как только защитники города сложат оружие, все русские пленные будут возвращены в Россию. Запись включала десяток других пунктов, исключительно выгодных и почетных для русских. Разумеется, гетман не стал уточнять, что договор, заключенный без согласия на то короля, не имел никакой силы. В результате успех Жолкевского превзошел все ожидания: войско Валуева присоединилось к его рати и направилось на Москву – ставить Владислава на место Шуйского.

А дни царствования последнего уже и так были сочтены. После клушинского разгрома Шуйские потеряли последние остатки авторитета. К тому же одновременно с войском Жолкевского на Москву двинулся и «Тушинский вор», воскресший было из политического небытия. В такой обстановке возник заговор бояр во главе с Василием Голицыным, Иваном Воротынским и Федором Мстиславским, которые вступили в сношения с боярами из бывшего «тушинского лагеря». Закинули удочки и тем, кто по-прежнему оставался в соратниках с «вором» – и те ответили: снимите Шуйского, и мы своего «царя» прогоним.

Как можно догадываться, одним из связывающих звеньев между двумя этими боярскими группировками и организатором заговора был митрополит Ростовский Филарет (в миру – Федор Романов), будущий патриарх и отец основателя будущей династии Михаила. Он очень вовремя оказался в Москве, успев из Тушино сделать изрядный крюк аж до Смоленска, в королевскую ставку.

Между тем и гетман Жолкевский, по его собственному признанию, посылал тайные письма боярам. Одни письма адресовались сторонникам Владислава, другие разбрасывались по улицам. Письма обличали Шуйского и сулили населению щедрые милости после воцарения королевича. Поляки позаботились о том, чтобы переслать в Москву договорную запись Валуева с Жолкевским. Документ произвел большое впечатление. Особые надежды Жолкевский возлагал на главу Боярской думы князя Мстиславского. В письмах Сигизмунду гетман подчеркивал, что в избирательной борьбе в Москве Мстиславский «сильно действует в пользу королевича». В ответных письмах король старался через гетмана обнадежить боярина «в большой награде».

Однако «техническими исполнителями» заговора стали известные герои Смутного времени братья Ляпуновы и их земляки, рязанские дворяне. Они чуть ли не взашей стащили Василия Шуйского с трона и заточили в монастырь. Править страной стала группа бояр-заговорщиков, так и вошедшая в историю как Семибоярщина. В нее входили Федор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков. В дальнейшем некоторые из членов выбыли из состава комиссии, и тогда их место заняли другие лица — князья Андрей Голицын и Иван Куракин.

Это правительство немедленно известило русские города, чтобы «все люди били челом князю Мстиславскому с товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам Бог даст государя». Все должны были присягнуть, «слушать бояр и суд их любить, что они кому за службу и за вину приговорят; за Московское государство и за них, бояр, стоять и с изменниками биться до смерти; вора, кто называется царевичем Дмитрием, не хотеть; друг на друга зла не мыслить и не делать, а выбрать государя на Московское государство боярам и всяким людям всею землею. Боярам всех праведным судом судить, а государя выбрать с нами со всякими людьми, всею землею, сославшись с городами».

Впрочем, присягать этому правительству мало кто захотел. Одни города стали присягать Владиславу, а другие вдруг снова – Лжедмитрию. Когда бояре напомнили «воровским» сподвижникам, что они свергли Шуйского и ждут, что «тушинцы» также исполнят свое обещание и отстанут от «вора», то получили насмешливый ответ: «Вы не помните государева крестного целования, потому что царя своего с царства ссадили, а мы за своего помереть рады».

В результате сложилась ситуация, которую Сергей Соловьев описал так: «В Можайске стоял гетман Жолкевский, требуя, чтобы Москва признала царем Владислава, имея у себя значительный отряд русских служилых людей, уже присягнувших королевичу, а в Коломенском стоял Лжедмитрий. Временному правительству московскому не было возможности отбиваться от Жолкевского и Лжедмитрия вместе, особенно когда у последнего были приверженцы между низшим народонаселением города. Некогда было созывать собор для выбора царя всею землею, надобно было выбирать из двоих готовых искателей престола – Лжедмитрия и Владислава. Если у самозванца могли быть приверженцы в низших слоях московского народонаселения, то бояре и все лучшие люди никак не могли согласиться принять вора, который приведет в Думу своих тушинских и калужских бояр, окольничих и дворян думных, который имение богатых людей отдаст на разграбление своим казакам и шпыням городским, своим давним союзникам».

А сам гетман Жолкевский начал переговоры разом и с московскими боярами, и с «тушинцами». Самозванцу он обещал, что король даст ему удельное княжество, если он овладеет Москвой. Боярам же он предлагал присоединиться к вышеупомянутому договору от 4 февраля, подписанному с «тушинской» делегацией. Конечно, кое-кто из Семибоярщины втайне мечтал возложить шапку Мономаха на свою голову, но обстановка развивалась так, что головы можно было лишиться вовсе. «Воровские» отряды уже попытались штурмовать городские укрепления, а посадское простонародье стало недвусмысленно выражать готовность выступить в их поддержку.

И тогда бояре рассудили словами летописца: «Лучше служить королевичу, чем быть побитыми от своих холопей и в вечной работе у них мучиться». Они искренне надеялись, что с избранием Владислава Москва с помощью королевской армии сможет навести порядок в стране. Немаловажное значение имело и другое соображение: королевичу едва исполнилось 15 лет, и Семибоярщина надеялась править его именем. А что же касается договора от 4 февраля, то он их, в принципе, устраивал. В договоре говорилось, что:

Владислав венчается на царство православным патриархом;
православие должно быть почитаемо по-прежнему;
имущество и права всех чинов остаются неприкосновенными;
суд совершается по старине; законодательную власть Владислав разделяет с боярами и Земским собором;
казнь может быть совершена только по суду и с ведома бояр, имущество близких виновного не должно подвергаться конфискации;
подати собираются по старине, назначение новых делается с согласия бояр;
крестьянский переход запрещается;
людей высоких чинов Владислав обязан не понижать невинно, а меньших должен повышать по заслугам;
выезд в другие страны для науки разрешается;
холопы остаются в прежнем положении.


Московские бояре внесли свои поправки: Владислав должен был принять православие, был вычеркнут пункт о свободе выезда за границу для наук и уничтожена статья о повышении меньших людей.

Собственно, из этих параграфов следовало, что московские бояре, как и «тушинские», за сохранение и даже расширение своих сословных привилегий были готовы поступиться и независимостью страны. Пожалуй, единственное, в чем они проявили принципиальность, – это в отстаивании православной веры, особенно в том пункте, что править Русской землей может только православный государь. Полякам этот пункт особенно не нравился: получалось, что они давали бы согласие на перекрещивание собственного королевича. Препирательства по этому поводу шли три недели. Но обе стороны поджимали обстоятельства: московских бояр – «тушинский вор» и возможный бунт простонародья, польского гетмана – приближающийся срок выплаты жалованья войску, без которого оно просто бы разбрелось. Денег не было ни у гетмана, ни даже у короля, поэтому вопрос жалованья мог быть решен только посредством московской казны.

Жолкевский считал абсолютно неприемлемым требование о крещении Владислава. В договоре, писал он, «было немало других абсурдов». Но поскольку «кончить это дело войной нельзя было по недостатку средств», Жолкевский старался не раздражать бояр и не скупился на обещания. И в первую очередь он обещал прогнать «тушинского самозванца».

В то же время ситуация должна была еще больше осложниться. Дело в том, что большая часть польских магнатов, да и сам Сигизмунд считали совсем недостаточным избрания Владислава русским царем. Поскольку, как полагали они, Московия завоевана силой оружия, то она должна стать просто провинцией Речи Посполитой. И без всяких там договоров с побежденными и завоеванными «москалями». Сам же Сигизмунд полагал, что он как минимум должен сам стать царем Руси. И он отослал с русским предателем Федором Андроновым инструкцию к Жолкевскому, чтобы тот добивался в Москве присяги на имя самого Сигизмунда. Андронов опоздал на несколько дней: 17 августа (ст. ст.) Москва уже принесла присягу Владиславу. Впрочем, Андронов понимал, что выполнить требование Сигизмунда в тех условиях было невозможно. В письме к польскому канцлеру Льву Сапеге он так объяснял ситуацию в Москве: «Где было не учинить тех договоров по их воле, тогды было, конечно, пришло на то, доставать саблею и огнем... Лутчи ся с ними тепере обойтиться по их штукам; те их штуки к часу нарушим, их на иную сторону, на правдивую наворотим».

Однако, чтобы «наворотить на иную сторону», полякам требовалось приложить немалые усилия. Жолкевский стал разыгрывать новую партию. Заключенный договор он отправил Сигизмунду в сопровождении «великого посольства», куда вошли фактические руководители Семибоярщины Василий Голицын и митрополит Филарет и до 1000 бояр, дворян, прочих служилых и торговых людей из различных русских городов. Все они, таким образом, делались польскими заложниками. Между тем «седьмочисленные» бояре вскоре увидели, что хотя Жолкевский и заставил «вора» уйти от Москвы в Калугу, без поддержки польских войск они у власти удержаться не могут.

Бояре сами первыми изъявили Жолкевскому мысль оставить в Москве польское войско, писал русский историк Николай Костомаров: «Как только польское войско отдалится, говорили они, чернь взволнуется, «вор» из Калуги опять подойдет к Москве, и они его впустят в столицу». Жолкевский колебался. Вводить войско в такой большой город, как Москва, значило подвергнуть его риску городских боев, в которых его могут перебить восставшие горожане. Но уйти с войском от Москвы значило пустить на произвол судьбы дело, которое, как ему казалось, он так ловко провернул. При этом Жолкевский был уверен, что как только станет известным, что Сигизмунд сам собирается садиться на русский престол, чтобы присоединить Русь к Речи Посполитой, возмущения не миновать. Между тем даже в боярской среде стали раздаваться голоса, что их провели, и что речь идет не о новом православном царе, пусть и иноземного происхождения, а о прямом подчинении другому государству. Такие речи Семибоярщина пыталась пресекать, особенно усердствовал Мстиславский. Он же чуть ли не умолял Жолкевского скорей ввести войска в город. Жолкевский же заявлял, что на него «возводят клеветы», и отказывался вводить войска. Его уламывали едва ли не всей Боярской думой и обещаниями взять введенные войска на полное обеспечение. Только Патриарх Гермоген возмутился готовящимся вводом польских войск. Но бояре ему заявили: «Твое дело, святейший, смотреть за церковными делами, а в мирские не следует тебе вмешиваться. Исстари так ведется, что не попы управляют государством».

И вот Жолкевский сделал вид, что его насилу уговорили, и с опытом профессионального военного стал размещать свои части в ключевых объектах города и окрестностях – в Белом городе, Китай-городе, Кремле, Девичьем монастыре и т. д. В Москве гетман разместил и перешедших на его сторону под Клушином наемников (опять же, на содержание московской казны). Для обеспечения коммуникаций в Можайске, Борисове и Верее было размещено по одному польскому полку. Кроме того, за каждой польской ротой для «кормления» были закреплены различные города и уезды. Так, ротмистр Маскевич, оставивший интересный дневник об этих событиях, сообщает, что на его роту достались Суздаль и Кострома. Такого не было, пожалуй, со времен ордынского ига. Только тогда баскаков по городам рассылали из ханской ставки, а тут русские земли отдавали в кормления русские же бояре. Сам гетман взял под свою опеку и московскую казну, и царскую сокровищницу.

Правда, Жолкевский вскоре покинул Москву, передав «хозяйство» своему помощнику Александру Гонсевскому. Последнего Семибоярщина тут же произвела в бояре и начальники Стрелецкого приказа. А казначеем распоряжением Сигизмунда был назначен уже упомянутый предатель Федор Андронов. На прочие освободившиеся посты Андронов назначил своих старых приятелей – Ивана Грамотина (ставшего хранителем большой государственной печати), Евдокима Витовтова и Степана Соловецкого...

«Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в Думе торгового мужика Андронова... Особенным бесчестием для себя считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против Мстиславского и Воротынского, распоряжался всем, пользовался полною доверенностью короля и Гонсевского, потому что действовал прямо, хлопотал, чтоб царем был Сигизмунд, тогда как бояре колебались, держались за Владислава», – писал Сергей Соловьев. То, что они сами отдали столицу Российского государства в руки ее извечного врага, огорчало русских бояр, похоже, гораздо меньше.

А современник событий так писал о незадачливой «элите» Русской земли: «Прияша власть государства Русскаго седьм московских бояринов, но ничто же им правльшим, точию два месяца власти насладишася».

Все новости