Самый большой род

И львы у ворот
С одной стороны дома на Никитском бульваре, 14, чернеет мраморная доска в память о жившем здесь в детстве Николае Огареве, поэте и революционере. С другой стороны, на углу с улицей, барельеф — картина яростного рукопашного боя между белыми и красными на этом месте в октябре 1917 года. Между грезами свободолюбивых мальчиков о счастье народа и рекой крови, пролитой ради достижения несбыточной мечты, бывший особняк князей Лобановых-Ростовских повидал много замечательных людей XIX—ХХ веков.
  

Дом не раз переходил из рук в руки. Сестра Николая Огарева продала его известному биографу, историку и архивисту Дмитрию Бантыш-Каменскому. Три года прожил он здесь в трудах и заботах, издавая книги о “достопамятных людях Русской земли”. Многих знал не понаслышке и был рад видеть их у себя, чтобы побеседовать, расспросить о минувшем не без пользы для будущих биографий.
Об одном из таких приемов сообщил брату — петербургскому почт-директору — московский почт-директор Булгаков, слывший в обществе “передатчиком новостей” и сплетен. Часть сведений любопытствующий чиновник узнавал, вскрывая письма, проходившие через его руки, и снимая с них копии. Доносы, считая своим долгом, отправлял в Петербург графу Бенкендорфу, ведавшему тайной полицией. Так, из письма Пушкина жене, написанного после рождения сына Александра, замечание “не дай бог нашему Сашке идти по моим следам, писать стихи и ссориться с царями” стало известно шефу жандармов, а от него — царю.
Что вызвало раздражение Николая I, и только благодаря заступничеству Жуковского, наставника наследника престола, донос не имел последствий для Пушкина. Отношения с доносчиком Александр Сергеевич порвал, хотя до женитьбы однажды 20 марта 1829 года засиделся у него до 2 часов ночи, “восхищался детьми и пением Кати, которая пела два его стихотворения, переложенные на музыку…” О чем в тот же день сообщил Булгаков брату.


Переписка братьев сохранила много интересных подробностей о жизни в Москве. Бантыш-Каменский приглашал Булгакова к себе в числе друзей и знакомых как бывшего сослуживца по Московскому архиву Коллегии иностранных дел. Служба там считалась престижной для дворян, она открывала дверь в Министерство иностранных дел, на государственную службу. После многолюдного приема Булгаков известил брата: “Дмитрий Каменский купил за 95 тысяч дом Лобанова-Ростовского у Никитских ворот, отделал его с большим вкусом и давал намедни для именин своих обед и ужин”.


Уезжая из Москвы, Бантыш-Каменский продал владение князю Александру Сергеевичу Голицыну, решившему по завершении военной карьеры купить собственный дом не в Петербурге, а в Москве, где предпочитали жить, отслужив в армии или в других
городах, знатные и богатые. В отставку князь вышел штаб-ротмистром, офицером кавалерии, приравненным к чину капитана в других родах войск русской армии. Его дальние и близкие родственники — Голицыны, самого многочисленного княжеского рода России, выходили на покой действительными статскими советниками, членами Государственного совета, генералами. А светлейший князь генерал от кавалерии Дмитрий Владимирович Голицын, сын властной и влиятельной княгини Натальи Голицыной, послужившей Пушкину прообразом “Пиковой дамы”, 24 года пребывал наместником царя в Москве. И после пожара 1812 года превратил ее в красивейший город Европы.


Пять лет доброжелательный и проницательный генерал Голицын умело управлял разросшейся Москвой при Александре I. Двадцать лет им был доволен Николай I. Император присвоил единственному в роду титул светлейшего князя. Такой чести удостаивались за выдающиеся заслуги такие фигуры, как Потемкин и Кутузов.


Дмитрий Голицын ладил и с царями, и с купцами. Когда Москве из-за неурожая угрожал лютый голод, князь собрал тогдашних “олигархов”, самых богатых торговцев и мануфактуристов. Во избежание бунтов предложил закупить хлеб в урожайных губерниях и продавать по такому случаю без прибыли. Первым вписал себя в подписной лист и выложил свои, не казенные, 60 тысяч рублей.

Расчувствовавшись, миллион триста тысяч собрало купечество. Народ был спасен. Бедняки генерал-губернатора боготворили. Своей властью он освободил из тюрем всех, кто сидел за неуплату непомерной суммы, назначенной министром финансов за право торговать. Превышение своих полномочий объяснил Петербургу тем, что в московских тюрьмах нет места для настоящих злодеев.
Служил бы светлейший князь и дольше на Тверской, если бы к нему на 73-м году жизни не подкрался рак. Операцию в Париже не перенес. Похоронить себя завещал в Москве.


…Отец штаб-ротмистра в знаменитых сражениях не участвовал, родился после войны 1812 года и умер перед Крымской войной в чине капитана. Более ярки тесть штаб-ротмистра Александр Дмитриевич Чертков и теща Елизавета Григорьевна Черткова, выдавшая за него дочь Елизавету. Живя на Мясницкой улице, они не раз бывали в доме дочери на Никитском бульваре. И у меня есть основание рассказать о них.


Отец Елизаветы Голицыной, многолетний предводитель дворянства, коллекционер и библиофил, многое сделал для Москвы. Он один из трех основателей Московского училища живописи и ваяния. Его как страстного коллекционера интересовало все, что касалось отечества. Чертков собрал 17 300 книг о России, 600 древнерусских монет, множество рукописей русских писателей, портретов, планов, видов российских городов. Все это завещал Москве. Его сын, выполняя волю отца, открыл Чертковскую публичную библиотеку, где занимался в юности Циолковский. Это книжное собрание в советские годы стало основой Государственной исторической библиотеки.


Теща штаб-ротмистра Елизавета Григорьевна Черткова запомнилась многим современникам. По словам мужа, в детстве у нее и сестер “вместо иконы висел в изголовье портрет Байрона”. Она принимала в доме на Мясницкой профессоров Московского университета, Николая Гоголя. Во время премьеры “Ревизора” в Москве автор находился в ее ложе. Елизавета курила трубку, будучи красивой женщиной, ходила в “почти старушечьих туалетах”, обладая прекрасным, поставленным лучшими педагогами голосом, “не пела иначе вполголоса”.


Помянутый почт-директор Булгаков писал: “Лиза для сердца, чувств и ума — совершенный ангел”. Питерский брат полностью с ним соглашался: “Лиза и мила, и хороша, и добра”. Ее родственник граф Михаил Бутурлин считал эту женщину “чудным созданием”, во многом непонятным, она напоминала ему обликом аравитянок и израильтянок из иллюстраций Библии. А тонкие черты лица вызывали в памяти образы античных красавиц. Хотя Елизавета Черткова отличалась “склонностью к эксцентричным выходкам”, это никак ее не умаляло в глазах друзей, она “стояла за них горою перед кем бы то ни было и таковою оставалась до конца”.


На фоне Елизаветы даже незаурядный муж пропадал. “И как ни разны были ее характер, — писал граф Бутурлин, — вкусы и привычки с мужниными, она ценила мужа вполне и силилась при всяком удобном случае возвысить его в мнении общества”.


Не исключено, что и дед штаб-ротмистра Григорий Сергеевич Голицын наведывался к внуку в московском доме. Вот он как раз преуспел на царской службе, стал тайным советником, сенатором, несмотря на то что “отличался чудачеством и сумасбродством”. Будучи губернатором в Пензе, подражая “интимной жизни Людовика XIV”, завел двух фиктивных фавориток, но при этом, как пишет в “Русских портретах” великий князь Николай Михайлович Романов, расстрелянный большевиками в Петропавловской крепости, жену “любил и уважал и всегда был ей верен”.


Женой этого Голицына и, стало быть, бабушкой штаб-ротмистра была Екатерина Ивановна Голицына. О ней в ценимых историками “Записках” тайный советник и бытописатель Москвы Филипп Вигель высказался с теплотой и почтением. Несмотря на присущее ему злоязычие и, как пишут о нем, субъективизм и недоброжелательность к людям (по его доносу пострадал Чаадаев), о Екатерине Голицыной он не сказал худого слова. Она запомнилась ему “своею кротостью, благовидностью”. И, как выразился мемуарист, “если бы могла быть убыль в ангелах, то я уверен, что из таких существ делали бы их новый набор”.


Юная Екатерина в белорусском имении отца Горы-Горки встретила Державина, пребывавшего в тех краях по служебным делам. Прелестная девушка, переодетая в еврейское, “жидовское”, платье, поднесла ему несколько застреленных бекасов и вдохновила поэта написать стихотворение “Горы” в 1799 году, когда родился Пушкин:


Желал бы век я быть с жидовочкой прекрасной,
Чтобы в Горках и Горах с ней время проводить;
Но вместо этого по воле царской, властной
Обязан истину в толпе крестьян следить…


Муж Екатерины Голицыной князь Григорий на много лет ее пережил. Его внук штаб-ротмистр Александр Голицын умер в 1855 году, спустя год после того, как Москва оплакала светлейшего князя.


…Истинного князя Голицына, одного из тех, кому удалось спастись от расправы большевиков, убивавших за одно непролетарское происхождение, я увидел во Флоренции в дни давней поездки по Италии. Он водил по музею Уффици советских туристов и рассказывал о картинах эпохи Возрождения. А я в это время следовал за ним по пятам с бутылкой “Столичной”, ломая голову, удобно ли презентовать пожилому и доброжелательному князю после экскурсии водку.


Сгорая со стыда, решился и, когда прощались, протянул бутылку. Все советские люди везли чаще всего водку в подарок переводчикам, водителям, экскурсоводам. Князь понимающе улыбнулся, одним движением засунул бутылку в широкий карман куртки и пошел, не оглядываясь, от нас, без вины виноватых в его горе.


Из России не эмигрировал Владимир Михайлович Голицын, бывший губернатор Москвы, дважды избиравшийся городским головой (случай беспрецедентный). Дума за заслуги перед городом присвоила ему звание почетного гражданина Москвы. Старика лишили гражданских прав и выселили из столицы. Приютил отца сын Михаил в Дмитрове, где он умер в 1932 году, успев написать мемуары. Там жил внук, названный в честь деда Владимиром. Ему удалось побывать в полярных экспедициях, учиться в Высших художественно-технических мастерских.


Художник и моряк в душе, служил в музее Дмитрова, создал панораму города. Его удостоили золотой медали Парижской выставки за роспись деревянных изделий, он иллюстрировал московские журналы и книги, изобретал настольные игры, писал для детей. За происхождение неоднократно арестовывался и освобождался благодаря заступничеству Пешковой, жены Горького.


Последний раз пришли за ним в 1941 году, обвинили в “пособничестве фашистам”, заключили в лагерь, где он спустя два года умер. Другой внук почетного гражданина Москвы, Сергей, писатель, работал чертежником, топографом, уходил с геологами в экспедиции подальше от Лубянки, избежал ареста, с фронта вернулся с орденами и медалью “За оборону Москвы”. В 1990 году издал “Сказание о Москве” и “Записки уцелевшего”, рассказав о злоключениях Голицыных.


Сыну Владимира и племяннику Сергея Иллариону повезло в жизни больше. После Строгановского училища три года оформлял этот Голицын пароходы, служил печатником, работал в технике линогравюры и ксилографии, награждался медалями на международных выставках за графику. Живописью начал заниматься в 37 лет, примкнув к художникам “сурового стиля”. Выставлялся мало и не там, где бы ему хотелось. Творческий взлет произошел после перестройки. Его картины выставлялись на Кузнецком Мосту, в Российской академии художеств, вошли в экспозицию Третьяковской галереи, Русского музея. Голицыну присвоили звание народного художника России. Что ему через год исполнится 80 лет, я не верил. Нес свои годы легко. С ним бывал я на вернисаже Зураба Церетели в Ярославле и других русских городах. Илларион Владимирович звал в мастерскую. Но воспользоваться его приглашением я не успел. Академик Голицын не дожил до грядущего юбилея, погиб в 2007 году под колесами машины.


Самое красивое здание с портиком и куполом церкви Дмитрия Цесаревича на бывшей Большой Калужской улице, Ленинском проспекте, — бывшая Голицынская больница. По образу городской усадьбы ее построил Матвей Казаков. В таком дворце открылась в 1802 году больница, в свое время лучшая в Европе. Это памятник двум двоюродным братьям. Дмитрий Голицын 30 лет жил и служил послом России в Вене, где умер, завещав похоронить себя в Москве. Колоссальное состояние пожертвовал на “устройство в столичном городе Москве учреждения угодного Богу и людям полезного”. Его волю исполнил Александр Голицын, дипломат, вице-канцлер Екатерины II.


Другой памятник роду Голицыных в Кузьминках. Это самая крупная подмосковная усадьба, намного больше “Останкино” и “Кусково”. В отличие от них картин и статуй, в XIX веке собранных князем Сергеем Михайловичем Голицыным, тут не осталось. Главный дом и флигель сгорели. Их воссоздали при советской власти, чтобы не разрушать пленительный архитектурный ансамбль в лесу. Его творили лучшие архитекторы своего времени, в Кузьминках — тридцать три больших и малых строения, включая храм Влахернской Богоматери.


Кузьминки князь унаследовал от матери из рода Строгановых вместе с уральскими чугунолитейными заводами. Поэтому так много в парке статуй из чугуна, их не смогли перелить на пушки. Кони, точно такие, как на Аничковом мосту в Петербурге, отлиты по модели Клодта из чугуна. Львы, маски, грифоны, вазы, ворота и ограда — все из чугуна. Возлежащее семейство львов охраняет парадный вход Красного двора.


Что напоминает о Голицыных в Москве? На Волхонке особняк Сергея Михайловича, где в домовой церкви князя хотел венчаться Пушкин. На Покровке, 38, сохранился дом, где жил князь — почетный гражданин Москвы. В честь Голицыных названа была до революции станция железной дороги и поселок, ныне город, возникший вблизи усадьбы Большие Вяземы, еще одного родового гнезда этой фамилии в Московской области.


…Дом на Никитском бульваре, 14, разделил судьбу многих лучших зданий Москвы XVIII века. Освобождение крестьян, “великая реформа” ударила, как сказал Некрасов, “одним концом по барину, другим по мужику”. Жить на широкую ногу, как прежде, аристократы не могли, содержать усадьбы в городе стало без крепостных им не под силу. Лучшие особняки у аристократов выкупала казна и приспосабливала под гимназии, училища, больницы. Так, знаменитый Пашков дом на Моховой, дворец уральского промышленника Губина на Петровке стали гимназиями, дворец князей Гагариных на Петровском бульваре превратили в больницу…


А когда старинные здания переходили в руки дельцов, они их надстраивали, дробили анфилады, сдавали по частям в аренду под разные нужды. У наследников штаб-ротмистра князя Голицына выкупил дом, судя по архивным документам, некто А.М.Милашевский. Окна первого этажа по его желанию превратили в торговые витрины, окна второго этажа растесали. Архитектор Андрей Козлов, служивший в городской управе, по желанию заказчика, стремившегося извлечь максимальную прибыль от аренды помещений, кардинально перестроил ампирный особняк. Исчез античный портик. Появился третий этаж, и дом как бы раздулся, стал таким, каким мы его видим сегодня.

Все новости