Голубая кровь

Кажется, "голубую кровь" придумали испанцы. Так они проводили границу между собой и смуглыми маврами и евреями. В действительности эту границу то и дело нарушали: в жилах миллионов испанцев течёт еврейская кровь. Но Бог с ними, с испанцами. В разговоре о "голубой крови" (1993 г.) речь пойдёт о культуре и дворянах – дворянах вполне конкретных.

Русская дворянка Алёна Кожевникова, в девичестве Бердникова, родилась в эмигрантской семье в Югославии, жила в Австралии и Западной Европе. Последние годы живёт в Москве. Наш разговор начался с вопроса, что значит для Алены Кожевниковой ее дворянское происхождение.

А. КОЖЕВНИКОВА: Семья с обеих сторон -- русские дворяне, большая часть из них служили. Например, Комаровы служили всегда в Семёновском полку. И это означало, я думаю, то, что их глаза всегда были обращены на Россию. Когда мои дедушка с бабушкой покидали Россию, никому не приходило в голову, что это на такой долгий срок. Думали, что на два-три месяца. Дед остался в Белой армии. И меня воспитывали в том духе, что Россия - моя отчизна. И бабушка никогда не сомневалась, что, по крайней мере, я когда-нибудь вернусь в Россию. И она была права.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Вы с детства знали, что вы растёте в дворянской семье?
А. КОЖЕВНИКОВА: Да, но не могу сказать, что кто-то делал из этого что-то особенное. В детстве я росла в Австралии, но у меня никогда не было чувства, что я австралийка, всегда было очень сильно - сознание русскости. И я бы сказала, тогда, конечно, абстрактное, потому что я не родилась в России. Но сейчас у меня совершенно реальная любовь к стране моих предков.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Алена, у высшего света своя социальная иерархия. Какие отношения у русского дворянства и придворной русской аристократии?
А. КОЖЕВНИКОВА: Насколько я знаю по истории своей семьи, вот, например, мой прадед генерал-майор Яков Геннадиевич Дудышкин, его мать была княжна Орбелиани, и поэтому когда он из Херсонской губернии, где у них было имение, приехал учиться в Москву, вход в высший свет был для него открыт. Эта иерархия была довольно-таки ,зафиксированная, но тем не менее достаточно мобильная внутри себя. Мне кажется, что придворная аристократия не так много внесла в развитие культуры. Дворянство - вот это среднее - внесло гораздо больший вклад. Сейчас складывается совсем другая картина, и мне кажется из того, что я видела, те, кто себя сейчас называют дворянами или потомками русской аристократии, очень многие из них страдают, ну, дешевым снобизмом, иначе это не назовешь. То есть какое-то болезненное восприятие того, что, ах, вот мой дедушка или там мой прадедушка был таким-то. Фактически ты сам лучше или хуже от этого не становишься. Я помню в детстве, все-таки моя семья - это первая эмиграция - друзей дедушки, бабушки, которые жили в беженских лагерях. Но как-то они от этого не утратили достоинства. А сейчас совершенно неестественные и чопорные отношения, которых раньше, судя по тому, что мне рассказывали дедушка и бабушка, не было. Может быть, я не права. Это все-таки остатки того мира, который ушел и который не вернется. Сейчас, может быть, будет создаваться что-то новое. Дай Бог, я желаю им успеха. Но это именно должно быть новое. Мы не можем при всем желании превратиться в своих прадедов, да и не надо.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Российское дворянство и аристократия вынуждены были покинуть Россию после семнадцатого года. Как их принял высший свет Западной Европы?
А. КОЖЕВНИКОВА: Очень по-разному. В зависимости, кто куда попал. Например, в Англии, куда попало гораздо меньше, чем, скажем, во Францию или на Балканы, в Англии приняли очень хорошо. Все-таки наша царская семья была в близком родстве с британской королевской семьей. Там русская аристократия растворилась, то есть они стали более англичане, чем сами англичане. Мне приходилось встречать таких, уже глубоких стариков, которые еле-еле могут связать два слова по-русски. Я не говорю уже об их детях и о внуках, многие из которых сейчас мучительно учатся говорить по-русски. Во Франции это было по-другому. Там больше всего, пожалуй, было из русской аристократии, и им пришлось довольно трудно. Там была двойственность какая-то: их принималив мире литературы, музыки, театра и так далее, но на бытовом уровне жили они очень плохо. В Югославии же наоборот. Вот моя семья попала в Югославию. В виду того, что король Александр воспитывался в России, к русским вообще, к интеллигенции, к аристократии, к дворянству, отнеслись прекрасно. Всех постарались устроить на службах, которые соответствовали их знанию и образованию. Например, мой дедушка со стороны матери был военным инженером. И когда он с Врангелем эвакуировался из Константинополя, его устроили гражданским инженером.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Алена, Вы родились в эмиграции, жили в Югославии, Австралии, Великобритании, и только совсем недавно переехали в Москву. Вы нашли общий язык с дворянством, оставшимся и уцелевшем в Москве?
А. КОЖЕВНИКОВА: У меня было немного чувство отталкивания, может быть, я не права. Где-то полтора - два года назад, помню, я развернула “Московские новости” и там очень много было места уделено: “Наши новые политические партии". К своему изумлению вижу, что руководитель одной из этих партий полностью присвоил мою семейную биографию. Это вызвало взрыв. Я даже сама не ожидала этого - взрыв негодования. Я думаю: “Господи, откуда взялся этот самозванец?!” А потом решила: ну, уж если ему так хочется принадлежать фиктивно к моей семье, ну, пускай.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Алена, к какой ветви Вашего клана пристраивался самозванец?
А. КОЖЕВНИКОВА: К Энгельгардтам.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Каждый, кто хоть сколько-нибудь знаком с историей украинской литературы, знает о несчастном детстве
крепостного хлопчика Тараса Шевченко. При вашем родиче, ясновельможном папе Энгельгардте, он был казачком, пока группа российских художников и литераторов не выкупила юного Шевченко. Алена, почему вы мучили Тарасика?
А. КОЖЕВНИКОВА: Ничего подобного. Мы предоставили ему возможность выйти в люди - отпустили же. Мы говорили, что
русское дворянство внесло свой вклад в развитие культуры не только российской, но вот Шевченко, например. Мой предок понял, что это очень талантливый художник. Правда, никто не думал, что он станет писателем, но все были уверены, что он станет прекрасным художником. И поэтому когда Шевченко представилась возможность уехать и учиться, никаких преград не было.


И. ПОМЕРАНЦЕВ: Деда моего очередного собеседника, украинского поэта и прозаика Юрия Андруховича, звали Марьян Волынский д’Андрухович. Он жил в Галиции и был польским дворянином. Правда, его внук Юрий свою кровь считает, в лучшем случае, голубоватой.
Ю. АНДРУХОВИЧ: Я недостаточно хорошо умею фехтовать, держаться в седле и вальсировать, так что в целом все это больше похоже на миф, миф о блестящих предках. У Райнера Марии Рильке есть такой образ корнета Кристофа Рильке, якобы своего далекого предка. Это своего рода самозащита от тотальной люмпенизации что ли.
И. ПОМЕРАНЦЕВ:: Юрий, простите, если мой вопрос прозвучит, ну, скажем, великодержавно. Как по-вашему, существует ли украинское дворянство и аристократия?
Ю. АНДРУХОВИЧ: Нам, конечно, далеко до венгров, у которых, по-моему, каждый второй - граф, или нам далеко до грузин, у которых, наверное, каждый третий князь, но тем не менее украинская национальная аристократия все же не выдумка, не миф. Это, с одной стороны, казацкая верхушка, старшина, как ее называли, казацкая знать: хотя бы тот же Мазепа, тот же Выговский, те же Разумовские. С другой стороны, это крупные земельные магнаты, Вишнивецкие, Потоцкие, Острожские, которые называли себя - и так их называли в старой Речи Посполитой – "корольками". Величина их владений равнялась подчас целым европейским королевствам. Это те, собственно, старые украинские роды, фамилии, которые постепенно перебегали в польскую веру, и на сегодняшний день в нашем сознании они как бы представляют уже польскую шляхту, польское дворянство. Но к тому же Украина кристаллизовала и такой совершенно своеобразный тип свободного воинства, ближе стоящий к феномену европейского рыцарства, странствующего боевого монашества, я бы сказал. Я имею в виду, конечно, казаков.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Юрий, нет ли соблазна у украинцев с социальными амбициями выдать себя за русского или польского дворянина? Кстати, таких дворян и вправду было много: и в России, и в Польше.
Ю. АНДРУХОВИЧ: Возникновение таких амбиций было связано с утратой украинской национальной государственности. В принципе, кто такой дворянин? Во-первых, это свободный человек и чаще всего воин, который с оружием в руках стоит на страже определенной системы ценностей. Полтава раздавила остатки казаческого рыцарства, началось тотальное вымирание нашей аристократии, которую, кстати, с такой нежной печалью показал Гоголь в своих “Старосветских помещиках".
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Юрий, классик русской литературы ( я имею в виду Пушкина) был родовитым дворянином, классик же украинской Тарас Шевченко - из крепостных крестьян. Это, по-вашему, сказывается на национальной культуре?
Ю. АНДРУХОВИЧ: Да, я согласен. Персонажи украинской классики почти не разговаривают по-французски. И тем не менее украинскую классическую культуру, как и русскую, как и все европейские, творили преимущественно люди дворянского сословия. Достаточно вспомнить имена Котляревского, Кулиша, Федьковича, Леси Украинки, Нечуй-Левицкого. Другое дело, что эти люди создавали культуру угнетенной нации, и отсюда иной идеал, аристократа не по крови, а по духу: то, что американцы называют "человек, сделавший себя сам". Но Шевченко здесь вообще по недоразумению. Его родовая фамилия была Грущицкий, происхождение несомненно казацкое, воинское, свободное происхождение. Рабство его семьи к 1814-му году, то есть к моменту его рождения, ограничивается, ну, одним-двумя поколениями. И если рассматривать его судьбу как некий эстетический жест, то обязательно заметим то безрассудное рыцарство, с которым он встал на страже слабых мира сего, и нашел в себе при этом столько свободы, - а слушатели вашей радиостанции должны особенно ценить это слово, - так вот он нашел в себе столько свободы, чтобы выступить фактически в одиночку не только против огромной империи, но и против миропорядка в целом. При этом сыграла свою роль и его кровь, несомненно, голубая.


И.ПОМЕРАНЦЕВ: К русской и украинской голубой крови добавим голубую британскую. Имя радиожурналиста Фрэнка Уильямса не раз звучало в наших передачах. Обычно мы вместе с ним записываем в студии радиожурнал "Поверх барьеров”. Имя предков Фрэнка, Уильямсов, значитсяв перечне дворянских семей, составленном еще в тринадцатом веке. Так что сегодня Фрэнк принимает участие в разговоре в качестве британского дворянина.

И. ПОМЕРАНЦЕВ: Фрэнк, что означает для Вас быть дворянином и помещиком?
Ф. УИЛЬЯМС: Родословная - колоссальная точка отсчета, это в первую очередь, потому что где ты ни находишься, ты всегда знаешь, где ты. Даже если ты хочешь отказаться от семьи, от родословной, от всего, ТЫ не можешь этого сделать, потому что через десять лет это все к тебе вернется, и с процентами. Я хотел отказаться, и потом выяснилось, что, конечно, я не первый в семье, кто отказался от семьи. Для всех местных людей ты тоже абсолютно банален, потому что они за вашей семьей наблюдали тоже столетия.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: А кто из семейных диссидентов ближе всего Вам?
Ф. УИЛЬЯМС: Мне? Я не знаю, какой он, прадед, но он жил в конце восемнадцатого века. Я человек не очень-таки пьющий, но был у меня, может быть, пра-пра-прадед, Хамфри, Хамфри Кинестон, большой эксцентрик, страстный охотник, искатель острых ощущений. Он привел однажды в столовую медведя, чтобы устрашить других гостей, чтобы наблюдать за реакцией. И у нас сохранились дома его записные книжки. В день он пил по бутылке коньяка, по бутылке портвейна и по бутылке вина. И вот каждый второй день доктор приезжал из деревни, ставил ему клизму в буквальном смысле этого слова, чтобы очистить от всех этих гадостей. И он так жил долго - много лет в деревне - охотился за женщинами, за всякими другими существами и тварями. Конечно, спился в конце концов, потерял все свои деньги. Оказался в тюрьме как должник.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Фрэнк, Вы не просто британский дворянин. Вы - валлийский дворянин. Отличаются чем-то валлийские дворяне, скажем, от английских?
Ф. УИЛЬЯМС: Мы, конечно, более бедные, чем английские. У нас поместья поменьше, земля чуть победнее. Конечно, у нас дома помельче. Вот у родителей - семь спален, а не, скажем, десять или одиннадцать. Как валлийцы, они чувствовали себя второсортными, они хотели быть англичанами, они даже перестали говорить по-валлийски у себя дома. Валлийский язык был языком конюшни и кухни, а не столовой. Но по характеру они, конечно, абсолютно другие. Они были более азартные. Они заполнили места в колониальной иерархии чуть поменьше, по сравнению с англичанами, но они там играли очень видную роль.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Британское общество, может быть, самое классовое в Европе, причем классовые грани в Англии не стираются. Это видно даже по лицам британцев. Вы за или против классового общества?
Ф. УИЛЬЯМС: я был очень против, я все еще против: всё-таки я не послал своих детей в частную школу. Хотя если бы они пошли в ту школу, куда я пошел, это было бы четвертое поколение уже. Так что я против. Скажем, наш нынешний премьер-министр не только
не выпускник частной школы, он даже не выпускник университета. И Маргарет Тэтчер тоже по своей родословной человек очень вульгарный. Но все-таки она сумела руководить страной достаточно долго и достаточно успешно. Так что я думаю этот вопрос в каком-то смысле потерял свою остроту. К тому же, сейчас это бремя - такое количество аграрной земли иметь - большое бремя. Так что мы сейчас в Англии и, думаю, во всей Европе мерим богатство другими мерами. Из-за этого дворянский шик, дворянское начало в английской культуре, в английском обществе далеко-далеко позади. У нас другие ценности, у нас другие классовые инстинкты.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Фрэнк, а какие отношения в Великобритании между дворянством и аристократией?
Ф. УИЛЬЯМС: Ну, дворянство - это просто младшие братья аристократии. А аристократия это те, кто сидели в Палате лордов. Это была правящая элита. Дворянство же местное, вот те характеры Шекспира, это были люди другие. Это были полководцы, епископы, те, кто строили империю, но это не были люди, которые определяли судьбу страны. А аристократия решала судьбу страны. И, конечно, дворянству было завидно.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: А почему аристократия в Англии моложе дворянства?
Ф. УИЛЬЯМС: Потому что аристократия - это те, кто получили свои звания после великих войн, а дворянство - это, конечно, каста с определенной этикой, с чувством своего места на земле, своего места в обществе. А эти великие аристократические семьи, они часто начинали как плебеи, ,и они выбивали себе титулы. Так что аристократия всегда более гибкий слой, - можно всегда купить себе титул.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Королевскую семью вы относите к аристократии?
Ф. УИЛЬЯМС: Нет, королевская семья это совсем другая штука. Королевская семья - это правящая семья. Это связано с правящими домами Европы, а не с английской аристократией. Династии - это совсем другое дело.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Фрэнк, а Вы можете по каким-то приметам узнать британского дворянина сейчас, в наше время?
Ф. УИЛЪЯМС: Можно по поведению, по облику, по образу жизни, по месту отдыха. Англичанина всегда может определить - откуда человек социально и географически - очень точно. Из-за этого мы такие снобы. Сразу по языку, по словарю можно определять социальное происхождение любого человека в Англии, через две минуты.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Русское дворянство практически создало классическую русскую культуру. А есть чем похвастаться британскому дворянству?
Ф. УИЛЬЯМС: Британскоё дворянство создало очень привлекательный, очень уютный образ жизни. Они вообще были люди не очень-таки хорошо образованные. Они были люди простые. Они очень любили охоту, плохо относились к интеллигенции, к буржуазии. Они все жили в своих усадьбах. Британская усадьба - это уникальная вещь. Архитектурное богатство английских усадеб - великое. Английские сады - это работа рук людей, которые за этим ухаживали, потому что они не работали. Это было нерабочее сословие. Они имели время и склонность заниматься этим. И, конечно, британская традиция (майорат), когда старший сын получает все, это, конечно, помогает. Ну, старший сын получает все, включая землю и деньги. Значит, он может позволить себе продолжать занятия отца. Он может достроить дом, купить новую фешенебельную мебель, новые картины, он может посадить новый сад. А младший сын - или в армию, или в церковь, или в другую профессию. Но, попав в церковь, у него было много свободного времени, чтобы заниматься ботаникой, или наукой, или чем-то еще, что обогащает этот сельский образ жизни. Это не жизнь интеллектуальная, это жизнь абсолютно нормальная, спокойная, тихая сельская, где все хорошо налажено.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Вы старший сын?
Ф. УИЛЬЯМС: Нет, я младший.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Значит, Вам приходится работать?
Ф. УИЛЬЯМС: Мне приходится работать, но я получил свободу. Мой брат прикован, а я - свободная птица.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Поэтому вы работаете на "Свободе"?
Ф. УИЛЬЯМС: Поэтому я работаю на “Свободе”...
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Фрэнк, у Вас есть чувство социальной близости, скажем, по отношению к французским, немецким или русским дворянам?
Ф. УИЛЬЯМС: К немецким нет, потому что проезжая по югу Германии я не вижу усадеб. Я вижу крестьянские дома, но я не вижу большие усадеб. Значит, где дворянство? Во Франции, конечно, я узнаю пейзаж. Мой старший брат конечно, нашел бы очень много общего с французским дворянином, французским помещиком. Да, потому что он выращивает пшеницу, выращивает лес, занимается охотой. Можно отличить его по одежде, по машине, по вкусу, по еде. Все-таки дворянство английское все еще очень плохо кормится - это уже дело традиции. Конечно, они узнали бы друг друга моментально. Но я ушел от всего этого, ушел. Я нарочно ушел, потому что
будучи младшим сыном я не имел никаких надежд. Французское дворянство мне ничего не говорит ни о чем, потому что мы просто живем в разных мирах. Это больше не мой мир.
И. ПОМЕРАНЦЕВ: Какой британский класс всё-таки больше всех и продуктивнее всех поработал на британскую культуру?
Ф. УИЛЬЯМС: Буржуазия.

Все новости