ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ СО СЛОВАРЯ

К 225-летию Российской академии

Как известно (хотя, быть может, далеко не всем), основными целями Федеральной целевой программы «Культура России: 2006–2010» являются «сохранение культурного наследия Российской Федерации; формирование единого культурного пространства, создание условий для обеспечения выравнивания доступа к культурным ценностям и информационным ресурсам различных групп граждан; создание условий для сохранения и развития культурного потенциала нации; интеграция в мировой культурный процесс, а также обеспечение адаптации сферы культуры к рыночным условиям». Что ж, звучит вполне амбициозно. Иметь такую стратегию государственной культурной политики все-таки лучше, чем не иметь никакой. Однако опыт предков показывает: двести и более лет назад русские люди, не располагая и тенью современных административных возможностей, умели не только ставить перед собой не менее масштабные культурно-просветительские задачи, чем «создание условий для обеспечения выравнивания доступа», но и выражать их более ясными словами. И это тогда, когда русский литературный язык еще только-только создавался.

Княгиня

«…Однажды я гуляла с императрицей по Царскосельскому саду. Речь зашла о красоте и богатстве русского языка. Я выразила мое удивление, почему государыня, способная оценить его достоинство и сама писатель, никогда не думала об основании Российской академии. Я заметила, что нужны только правила и хороший словарь, чтобы поставить наш язык в независимое положение от иностранных слов и выражений, не имеющих ни энергии, ни силы, свойственных нашему слову.

– Я и сама удивляюсь, – сказала Екатерина, – почему эта мысль до сих пор не приведена в исполнение. Подобное учреждение для усовершенствования русского языка часто занимало меня, и я уже отдала приказание относительно его.

– Это поистине удивительно, – продолжала я. – Ничего не может быть легче, как осуществить этот план. Образцов для него очень много, и вам остается только выбрать из них самый лучший.

– Пожалуйста, представьте мне, княгиня, очерк какого-нибудь, – сказала императрица…

– Этот труд невелик, государыня, и я постараюсь выполнить ваше желание как можно скорей. Но у меня нет нужных книг под рукой, и я убеждена, что кто-нибудь из ваших секретарей сделал бы это лучше моего.

Императрица настаивала на своем желании, и я не сочла нужным возражать дальше.

По возвращении домой вечером я стала рассуждать, как лучше исполнить это поручение, и начертила некоторый план, желая передать в нем идею будущего заведения. Я послала этот проект императрице, думая тем удовлетворить ее желанию, но отнюдь не считая его достойным принятия и практического применения. К крайнему моему удивленно, Екатерина, лично возвратив мне этот наскоро набросанный план, утвердила его собственной подписью как вполне официальный документ и вместе с ним издала указ, определивший меня президентом новой академии».

Так (или почти так) в 1783 году во время осенней загородной прогулки, с легкой руки княгини Екатерины Романовны Дашковой, в России были заложены основы государственной культурной и языковой политики. В отличие от Академии наук, основанной еще Петром I как государственное исследовательское учреждение, Российская академия была задумана как «вольное общество» ученых и писателей, субсидируемое правительством. Ее главными задачами, согласно уставу, были «вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение». На академию возлагалась обязанность составить российскую грамматику, словарь русского языка, риторику и правила стихосложения.

Соответственно поставленным задачам был подобран и кадровый состав. Екатерина II с немецкой щепетильностью проследила, чтобы в руководящие органы учреждения, занимающегося русским языком, не просочилось ни одного (!) иностранца. Немецкое засилье в старой академии казалось непобедимым, французское влияние при дворе сменялось прусским, но большинство действительных членов и сотрудников Российской академии вплоть до ее закрытия в 1841 году могли по-прежнему гордиться русским или, по крайней мере, славянским происхождением. Среди них встречались даже столь презираемые интеллектуалами эпохи Просвещения священники и епископы. Не расстриги-аббаты, как во Франции, а верующие и служащие!

Выбор императрицы остановился на Дашковой не только в знак признания ее услуг во время дворцового переворота 20 лет назад. Бывшая ангальт-цербстская принцесса оценила желание княгини возвести русский язык в ранг великих литературных языков Европы. Первым непременным секретарем и душой академии стал солдатский сын, автор одного из основных географических описаний России, знаток русского языка и блестящий стилист Иван Иванович Лепехин. В члены немедля записались лучшие писатели своего времени Денис Фонвизин и Гаврила Державин. В последующие годы академиками стали Василий Жуковский, Иван Крылов, Петр Вяземский, а с 1833 года и Александр Пушкин.

Важнейшую роль в развитии и расширении русского языкового пространства сыграло учреждение так называемого «переводческого департамента» академии, имевшее целью доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения мировой литературы на родном языке.

Но главным научным и культурным достижением академии, конечно же, следует считать издание толкового словаря русского языка. Первое издание, 1789–1794 годов, завершенное еще при Дашковой, насчитывало 43 тысячи слов. Второе, расширенное до 51 тысячи, закончилось лишь к 1822 году. Третье издание этой серии – «Общий церковно-славяно-российский словарь» (1834) – содержал уже 63 с лишним тысячи слов.

Без этих академических проектов немыслимо было бы не только появление толкового словаря Владимира Даля, но и русский перевод книг Ветхого и Нового Завета. Нужно специально подчеркнуть, что работа над словарями Российской академии определила сам язык синодального перевода Священного Писания. Кроме того, духовные лица были чрезвычайно активны в словарной работе. «Список членам Императорской Российской академии, участвовавшим в издании словопроизводного словаря, с засвидетельствованием академии о трудах каждого» информирует, в частности, что из 35 авторов-составителей словаря 13 – служители Русской Православной Церкви весьма высокого ранга.

Адмирал

На исходе XVIII столетия Российская академия породила еще двух крупных идеологов, во многом определивших направление государственной культурной политики в начале нового века. Старший из них, адмирал русского флота Александр Семенович Шишков, был введен в число действительных членов академии в 1796 году. С этого момента он посвятил ей почти 45 лет, из которых 27 он был ее президентом.

Деятельность Шишкова сыграла важную общественную роль. И дело совсем не в его многочисленных ученых обязанностях. Среди петербургской публики, горячо увлеченной всем иноземным, особенно французским, Шишков одним из первых открыто заговорил о национально-культурных особенностях России и проблемах охраны чистоты русского языка. Его главнейшие сочинения «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803) и «Рассуждение о любви к Отечеству» (1812), ставшие символом нарождающегося русского консерватизма, привлекли внимание и Александра I.

Молодой, мечтавший во всем подражать своей просвещенной бабушке царь, окруженный аристократами-либералами, многие из которых еще не так давно участвовали в заговоре против его отца, желал изменить Россию к лучшему, окончательно сблизив ее с Европой. Но одновременно он не мог не чувствовать нараставшую враждебность европейского мира к управляемой им стране и точно такое же глухое недовольство в народе, все меньше понимавшем, ради чего стоит кормить своих «офранцуженных бар».

«У любви к Отечеству есть только три надежных основания – вера, воспитание и язык!» – сегодня такие простые, почти банальные рассуждения могут вызвать улыбку даже у консерватора, но тогда…

«Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, – восклицал Шишков, – когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются».

«Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего, – продолжал он, – нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные».

Дело не ограничивалось только рассуждениями. Будучи одним из самых деятельных членов академии, Шишков вместе с Державиным в 1811 году организует одно из первых русских литературных обществ – «Беседу любителей русского слова», на заседаниях которого регулярно заслушиваются образцы церковнославянской и древнерусской литературы. Среди них особое место сразу занимает «Слово о полку Игореве», а также русские переводы античной классики.

Одним из деятельных членов «Беседы…» стал молодой дипломат Александр Грибоедов. Именно там, возможно, родились горькие строки его комедии:

Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев,
Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев.

«Когда государство и народ желают благоденствовать, то первое попечение его долженствует быть о воспитании оных чад своих в страхе Господнем, в напоении сердец их любовью к вере, откуда проистекает и любовь к государю, к сему поставленному от Бога отцу и главе народной, любовь к Отечеству, к сему телу великому, но не крепкому без соединения с главой своей, и, наконец, любовь к ближнему, под которой разумеются сперва сограждане, а затем и весь род человеческий. Отсюда явствует, что воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное».

Эти слова Шишкова, высказанные далеко не легким слогом, на 100 лет легли в основу российской державной мысли, которую в министерских кабинетах позднее формулировали как «Православие, самодержавие, народность», а в солдатских окопах – «За веру, царя и Отечество». Главный удар здесь наносился по предтечам сегодняшних фондов Сороса и Британских советов – иностранным учителям и учебным заведениям. Шишков отмечал: «Откуда иностранец возьмет сии чувствования? Он научит меня своему языку, своим нравам, своим обычаям, своим обрядам, воспалит ко мне любовь к ним, а мне надобно любить свои. Две любови не бывают совместны между собою».

К речи Шишкова, произнесенной в Москве весной 1812 года, дворянство отнеслось без должного внимания, а вот московское мещанство и купечество захотело услышать ее еще раз и в более обширном помещении. И опять звучали взволнованные слова адмирала, его сокровенные мысли о проблемах национальной культуры: «Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастье или несчастье будущих времен и призывает на главу нашу или благословение, или проклятие потомков. Оно медленно приносит плоды, но когда уже созреют оные, нет возможности удержать их от размножения».

Журналист

Завтра была война. Войска Наполеона, в июне перешедшие Неман, к сентябрю дошли до Москвы и сожгли ее. Шишков, назначенный в мае 1812 года государственным секретарем, становится автором практически всех публичных текстов, исходящих от лица императора. Составленные им и подписанные Александром I высочайшие манифесты читаются во всех концах огромной империи. Теперь никто не называет их язык слишком высокопарным, напыщенным или архаичным. «Воины! Вы защищаете веру, Отечество, свободу. Я с вами! На зачинающего Бог!» – люди в салонах и на рыночных площадях встречают эти слова, обнажив головы, затаив дыхание так же, как их потомки будут прислушиваться к каждой букве в сводках Совинформбюро. Языковые установки Шишкова уже не в теории, а на практике формируют национальное самосознание.

В Москве, а потом и в Нижнем Новгороде слова этих манифестов наверняка слушает и бывший литературный противник Шишкова Николай Михайлович Карамзин. Выдающийся журналист конца XVIII – начала XIX веков, когда-то начинавший с проповеди «всемирного гражданства» и всеобщего просвещения, Карамзин давно уже работает над созданием «Истории государства Российского». К концу 1812 года закончено шесть томов. Культурно-политический резонанс первого издания еще далеко впереди. Но уже написана и подана государю важнейшая аналитическая «Записка о древней и новой России», принятая, кстати говоря, далеко не так благосклонно, как труды Шишкова.

Касаясь всех отраслей внутренней и внешней политики и впервые со времен боярской оппозиции Петру критикуя решения власти в историческом контексте, Карамзин не проходит и мимо культурной политики. Его анализ петровских преобразований полон сожаления о принятой тогда на вооружение властью модели формальной европеизации русской элиты. «Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце, – утверждает Карамзин. – Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия – художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного».

В этих строках нет и следа некогда «фирменного» сентиментального стиля автора «Бедной Лизы». Длительное общение с древнерусскими историческими и литературными источниками изменило сам характер мышления Карамзина. В 1818 году, по рекомендации Шишкова, ставшего к тому времени президентом Российской академии, Карамзин тоже становится ее действительным членом.

«Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностью, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный академией, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями… Не имев участия в сих трудах, я только пользовался ими; следственно, могу хвалить их без нарушения скромности и с чувством внутреннего удовлетворения», – заявляет он в своей вступительной речи.

Тома «Истории государства Российского» между тем покупали нарасхват, ими интересовались и при дворе, и во всех слоях образованного общества. Пушкин писал: «3000 экземпляров разошлись в один месяц, чего не ожидал и сам Карамзин… Это злободневно, как свежая газета».

«История…» имела огромный общественный резонанс, больший, чем любой другой исторический труд, написанный до и после 1818 года. Восклицание известного скульптора Федора Толстого после прочтения Карамзина: «Оказывается, у меня есть Отечество!» – выражает ощущение многих образованных людей той эпохи. И это было не только заслугой историка или публициста, это было успехом нового мировоззрения, залогом вступления в жизнь нового поколения победителей, которые, несмотря на европейский характер своего образования, свободно и с увлечением рассуждают о России на русском языке.

К сожалению, многие из этих молодых людей, с оглядкой на Францию, предпочли поступательному созреванию национальной культуры в русле Православия и медленному восстановлению культурно-исторической преемственности радикальный и безбожный революционный патриотизм. Но даже будущие декабристы уже строили свои планы на основании своей культуры, а не в оппозиции к ней, как их многочисленные предшественники – заговорщики эпохи дворцовых переворотов.

Карамзин переживет события междуцарствия конца 1825 года лишь на несколько месяцев. Шишков встретит несостоявшийся переворот в ранге министра просвещения и подаст в отставку через два года. Пост президента Российской академии сохранится за ним пожизненно до 1841 года. Позже самостоятельность центра русской словесности просто ликвидируют, включив в академию наук на правах отделения.

Но запущенный и раскрученный нашими героями культурный и языковой процесс уже никто не сможет остановить. На плечах филологических и исторических изысканий в XIX век величаво входили русская литература и русская наука. Мировое значение этих явлений к концу столетия было неоспоримо.

А ведь все начиналось со словаря!..

Все новости