Отцы города через призму веков кажутся очень благородными

Мало кто из москвичей, следивших два года назад за юбилейными торжествами по поводу столетия российского парламентаризма, помнит, что в нашем с вами городе “думу думать” начали на 120 лет раньше, чем это случилось во всероссийском масштабе…
   
   Почему Дума – “шестигласная”?
   Городское самоуправление началось в России с исторической “Грамоты на права и выгоды городам Российской империи”, которую Екатерина II в 1785 году “пожаловала” своим подданным. Эта грамота предусматривала создание в обеих столицах так называемой Общей думы, избираемой жителями города, разделенными на шесть сословных разрядов. К первому из них относились “настоящие городские обыватели”, а проще – домовладельцы, владельцы недвижимости. Ко второму разряду отнесли всех купцов; к третьему – ремесленников; к четвертому – иногородних “гостей”, к пятому – именитых граждан, а к шестому – “посадских людей”. Общая дума избирала из своего состава Шестигласную думу – по одному представителю от каждого “разряда” горожан, которая и начала свою работу в Москве 15 января 1786 года, за 120 лет и три месяца до открытия в Таврическом дворце первого заседания Государственной думы.
   Но права у Московской городской думы были весьма куцыми: она могла всего лишь “доставлять жителям города нужное пособие к их прокормлению или содержанию (…), наблюдать за прочностью публичных городских зданий (…), заботиться о приращении городских доходов, улаживать споры и разногласия между гильдиями…” Хотя… Разве основная задача сегодняшней, вполне правомочной Московской думы состоит не в том же самом? Время шло, менялся уклад российской и в том числе городской жизни, а потому в XIX веке Министерством внутренних дел было разработано Городовое положение. В 1846 году его утвердили для Санкт-Петербурга, а в 1862 году – и для Москвы. Сословный принцип был заменен имущественным цензом, а все избиратели делились на три курии – крупные, средние и мелкие налогоплательщики. Если в “старой Думе” главная роль принадлежала московскому дворянству (да и возглавляли Думу, в основном, люди знатные – князья А. А Щербатов, В. А. Черкасский и др.). В “новой” Думе первую скрипку играли купцы и предприниматели. Знатность рода больше не определяла состав гласных, главным было имущественное положение и, соответственно, величина налогов, который тот или иной горожанин отдавал в городскую казну.
   Московская дума по положению 1862 года становилась распорядительным органом, состоявшим из 180 гласных, а исполнительная власть переходила к Городской управе. Представители “старых думцев” увидели в этом явные признаки вырождения. Вот что писал в 1875 году в письме один из гласных Московской думы образца 1860-х Ю. Ф. Самарин: “В каких-нибудь два года тон Думы совершенно испортился; прежнюю добродушную простоту вытеснила какая-то грубая невежественная и дерзкая притязательность… Того и гляди, придется оттуда бежать…”
   
   Оставьте нас в покое со своими выборами!
   Хотя порядок избрания Думы для Москвы был определен в 1862 году, первые выборы по новому закону состоялись лишь через 10 лет, в 1872 году. Нужно признать, что большинству москвичей, имевших право голоса, выборы в городскую Думу были, выражаясь современным и далеко не литературным языком , “до лампочки”. Члены двух первых, самых богатых курий делали деньги, проворачивали более или менее удачные торговые аферы, и вопросы городского самоуправления их мало интересовали.
   Многие купцы, имевшие в городе лавки и крупные магазины, москвичами, по сути, не были. Они не имели в Первопрестольной недвижимого имущества, оставаясь по паспорту жителями других губернских и уездных городов Империи, а то и крестьянами, как их ближайшие предки. Что же касается представителей третей курии, то здесь все было еще “темнее”. Среди них было множество малограмотных, а то и вовсе неграмотных людей, встречавших присылаемые им списки избирателей с большим подозрением – не ловушка ли это властей, желающих “прижать” бедных подданных российского императора? Как писал городской голова Н. А. Алексеев (представитель знаменитой фамилии московских предпринимателей, давшей нашей истории главного реформатора театра – К. С. Станиславского): “В некоторой части избирателей, неграмотных или полуграмотных, присылка объемистых печатных алфавитов порождала значительное недоумение (…), адресаты (…) просили освободить их от обязанности читать присланное, а равно являться на выборы…” Поэтому в первых выборах 1872 года от третьей курии приняло участие всего два процента зарегистрированных избирателей! Впрочем, и активность представителей “просвещенной” первой курии была не намного выше – около 20 процентов.
   Как составлялись списки кандидатов в гласные Думы? Очень просто. В Управе была создана специальная комиссия, принимавшая заявки от лиц, желающих стать “депутатами” (гласными). Каждый, кто имел право голоса, мог предложить в гласные себя или своего знакомого, или просто уважаемого в Москве человека. А потому некоторые фамилии присутствовали в списках всех трех курий – братья Бахрушины, профессора С. А. Муромцев (в будущем – первый в истории председатель Государственной думы) и В. И. Герье, а также знаменитый своей общественной активностью мелкий предприниматель Д. В. Жадаев, Давидка, как его называли недоброжелатели, попавший в книгу В. А. Гиляровского “Москва и москвичи”. Он прославился одним своим выступлением на заседании Думы, посвященном вопросу антисанитарии Охотного ряда. Протокол, составленный санитарной комиссией, был ужасен: “Стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И так везде… везде…” Вот как описывает это историческое заседание и участие в нем Жадаева Гиляровский: “Полуграмотный кустарь-ящичник, маленький, вихрастый, в неизменных поддевке и смазных сапогах, когда уже кончились прения, попросил слова; и его резкий тенор сменил повествование врача Попандопуло, рисовавшего ужасы Охотного Ряда. Миазмы, бактерии, антисанитария… украшали речь врача.
   – Вер-рно, что говорит Василий Кондратьевич! Так как мы поставляем ящики в Охотный, так уж нагляделись… И какие там миазмы, и сколько их… Заглянешь в бочку – так они кишмя кишат… А уж насчет бахтериев – так и шмыгают под ногами, рыжие, хвостатые…
   Гомерический хохот. Жадаев сверкнул глазами, и голос его покрыл шум.
   – Чего ржете! Что я, вру, что ли? Во-о какие, хвостатые да рыжие! Во-о какие! Под ногами шмыгают… И он развел руками на пол-аршина…” Как пишет Гиляровский, речь Жадаева, попав в газеты, наделала больше шуму, чем все выступления гласных вместе взятых, и властям пришлось браться за очистку Охотного ряда…
   Впрочем, даже став гласными, многие из избранных почти не уделяли внимания общественным обязанностям. Из 180 народных избранников на заседаниях присутствовало, как правило, не больше 50–60 человек! Хотя были среди гласных этих лет и московские знаменитости, видевшие в возможности “заседать” не просто дань своим амбициям: В. М. Пржевальский, брат знаменитого путешественника, а также яркие представители купечества – Н. А. Найденов, оставивший нам в наследство великолепные фотоальбомы, запечатлевшие виды Москвы последней четверти XIX века, и его непримиримый оппонент Н. А. Алексеев, знаменитый юрист Ф. Н. Плевако и другие.
   Некоторые из них в начале ХХ века станут политиками всероссийского масштаба, членами и основателями первых политических партий, депутатами Государственной думы… Как признавался, к примеру, С. А. Муромцев, работа в Московской думе была для него великолепной школой…
   
   Кто в городе всему голова?
   Хотя Дума была в эти годы сугубо “беспартийным органом”, она была раздроблена на многочисленные группки, отстаивавшие свои интересы. Самым заметным было противостояние двух групп: Найденова и Алексеева, которые, как выражались их коллеги, “были в контрах”. История оказалась на стороне грубоватого, резкого, но весьма энергичного Николая Алексеева (1852 – 1893), очень много сделавшего для города. За те годы, что он был городским головой (1885–1993), в Москве было открыто около 30 городских училищ; поднялись на Красной площади новые Верхние торговые ряды; начато сооружение канализации; в собственность Москвы перешла коллекция братьев Третьяковых (один из них – С. М. Третьяков был в свое время городским головой); построено новое здание Городской думы… Он не жалел ни своих сил, ни своих средств, ни собственного самолюбия: две знаменитые водонапорные башни у Крестовской заставы были построены на его деньги, а нужные для города 300 тысяч рублей он однажды получил, поклонившись в ноги бывшему приказчику своего отца… Конец его был трагическим: 9 марта 1993 года, в день выборов городского головы, он был смертельно ранен из револьвера в своем кабинете душевнобольным посетителем. На кладбище Новоспасского монастыря его провожало около 200 тысяч человек! Одна из пуль, выпущенных в Алексеева, застряла в дверях кабинета и много лет была своеобразным памятником знаменитому городскому голове.
   Но когда здание Думы стало музеем Ленина, этот трагический памятник “темному прошлому” поспешили убрать… После Алексеева, городским головой был избран К. В. Рукавишников (1848–1915), принадлежавший к весьма уважаемой в Москве купеческой династии.
   А в 1897 году на московском муниципальном Олимпе воцарился выпускник Московского университета, бывший московский губернатор В. М. Голицын (1860–1935), отметивший свое “восьмилетие” открытием Москворецкого водопровода, вступлением в строй городской канализации, пуском электрического трамвая и введением общедоступного начального образования. “Наш князь” – так называли его многие москвичи. Хотя пресса тех лет (как и пресса во все века) находила много поводов поиронизировать и над Думой, и над городским головой. Вот несколько строк из “Трагедии о Московской думе…”, принадлежавшей перу знаменитого фельетониста тех лет Власа Дорошевича, и вложенные в уста князя Голицына: …Достиг я высшей власти
   Четвертый год уж на Московской шее
   Сижу я Головой. Четвертый год я в кресле этом.
   Здесь до меня Щербатов князь и князь Черкасский
   Княжили, правили Москвой Первопрестольной.
   Здесь мягкий Третьяков и кроткий Лямин,
   Предместники мои по должности сидели.
   Здесь Алексеев заседал суровый,
   Что Грозного прозванье получил…
   ...О, славные предместники мои!
   Ужели вы такую ж массу жалоб,
   И недовольства, и о прошлом воздыханий,
   Как мя, многострадальный Иов,
   Должны были выслушивать, терпеть!..
   …Живого Голову Москва любить не может.
   Она любить умеет только мертвых…
   После своей отставки в октябре 1905 года Голицын был избран почетным гражданином Москвы, а в 1920-х не пожелавший уехать из России князь был выслан из столицы и умер в подмосковном Дмитрове. Правда, почетный гражданин Москвы умер все-таки своей смертью, а не от пули чекиста, как некоторые его соратники по Думе…
   
   Московская дума после 1905 года
   Вместе с князем Голицыным ушло в прошлое и беспартийное начало Московской думы. После трагедии декабря 1905 года городским головой стал Н. И. Гучков (1860–1935), юрист, выпускник Московского университета, представитель богатой купеческой династии, бывший долгие годы оппонентом Голицына. Вместе со своим братом А. И. Гучковым (будущим председателем Государственной думы) он был одним из создателей партии “Союз 17-го октября” или, как называли его членов, “октябристом”.
   Но, став городским головой, из партии вышел, посчитав, что его задача не в партийных баталиях, а в служении Москве. Хотя, разумеется, и политические принципы Гучкова, и его вошедшая в поговорку “поворотливость”, и умение ладить с властью и Москвы и Петербурга никуда не исчезли. Да и Московская дума оказалась на многие годы расколота на политически враждебные лагери. Хотя свое дело она все-таки делала! И вообще, Московская дума, несмотря на весьма жаркие дискуссии, считалась в России “разумной”, в отличие, к примеру, от Думы Киевской, отличавшейся в начале ХХ века какими-то дикими нравами. Прения в законодательном органе “матери городов русских”, а ныне столице независимой Украины часто заканчивались потасовкой.
   Иногда кто-то из предусмотрительных гласных даже обращался к председателю: “По-видимому, сейчас у нас будет инцидент. Не прикажете ли потушить огни в зале?” В Москве “тушить свет” было не нужно – все происходило в рамках приличия.
   Если перелистать московские газеты и журналы последнего имперского десятилетия, то можно найти множество фотографий Николая Ивановича Гучкова “при исполнении служебных обязанностей”: городской голова выступает с речью на открытии Окружной железной дороги, едет обследовать “поля орошения”, открывает памятник Н. В. Гоголю, возлагает венок на могилу С. Т. Аксакова… Но ведь деятельность Гучкова была не только парадной – для фотографии и публичности. Он много сделал для Москвы, хотя, как утверждают многие, и своих интересов не забывал. Даже выйдя в отставку, он оставался гласным Московской городской думы до 1916 года.
   Эмигрировав во Францию, бывший городской голова умер в Париже и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа…
   Именно во времена Гучкова московские думцы пытались утвердить проект постройки еще одного, нового здания для своих заседаний, как писал “Московский листок” в 1912 году, “поражающего своей роскошью и грандиозностью, – такой роскошью, что, например, здание венского муниципалитета казалось бы перед московской ратушей просто лачугой…” По одному из прожектов, лоббируемое частью думцев, новое здание Мосгордумы должно было вырасти на месте части современного Цветного бульвара и Трубной площади и стоило бы около трех миллионов рублей. Но здравый смысл и нежелание выглядеть в глазах москвичей “транжирами и самодурами” возобладало; и решили просто расширить и перестроить некоторые помещения здания на Воскресенской площади. Но и здесь помешала война… После отставки Гучкова в 1913 году Московская дума трижды пыталась выбрать городского голову, но ни князь Г. Е. Львов, ни профессор С. А. Чаплыгин, ни Л. Л. Котуар в “верхах” утверждены не были – не доверял стольный Санкт-Петербург кадетской Москве! И только четвертая кандидатура потомственного почетного гражданина М. В. Челнокова (1863–1935) “прошла” высочайшее утверждение.
   Московской городской думе и последнему в ее дореволюционной истории городскому голове пришлось вынести все тяготы военных лет: Москва стала главным эвакуационным пунктом для раненых воинов и пристанищем для тысяч беженцев из оказавшихся под немцами губерний и прифронтовой полосы. Но с этими испытаниями справилась с честью и, по образному выражения Челнокова, “донесла до революции городское хозяйство, как полную чашу”.
   
   Дума и революция
   Может быть, именно нежелание эту чашу “расплескать” (хотя война тяжело отразилась на благополучии города) и вынудило Челнокова уйти в марте 1917 года в отставку, сдав дела кадету Н. И. Астрову (1868–1934), который, по мнению большинства думцев, особыми хозяйственными способностями не блистал, но хорошо выражал “политическое лицо Думы”. Впрочем, 1917 год практически во всех областях деятельности предпочел “хозяйственникам” “политиков”: умение красиво и к месту говорить отличало и московские власти, и власти центральные, где непревзойденным оратором был А. Ф. Керенский, частенько в эти месяцы навещавший Москву… Но Астров был, как писали современники, “страстным москвичом”, знал и любил свой город и до самой смерти, настигшей его в Праге, гордился тем, что был когда-то городским головой…
   Именно в эти месяцы в Думу поступило предложение одного из гласных переименовать площадь, где стояло здание московской ратуши, из Воскресенской в площадь Революции. Но принять решение по этому вопросу Дума не успела, а в 1918-м большевики, как всегда, перелицевали историю на свой лад и, переименовав площадь, увековечили таким образом совсем не ту революцию… А весной 1917 года были приняты “Временные правила о производстве выборов гласных городских дум”: Москва была разделена не на курии, а на шесть избирательных участков, выборы стали всеобщими, и после них Думу возглавил эсер, участник баррикадных боев 1905-го, земский врач по специальности, В. В. Руднев (1879–1940), чья партия набрала 58 процентов голосов при выборах в Мосгордуму. Некоторые считали его политическим болтуном, а другие – умным и очень достойным человеком. Во всяком случае, именно Московская дума возглавила сопротивление Октябрьскому перевороту: Москва, в отличие от Питера, попыталась оказать большевикам сопротивление, но потерпела поражение. И тот же Руднев 2 ноября 1917 года подписал мирный договор с Военно-революционным комитетом, признав свое поражение.
   Он умер во Франции во время оккупации ее нацистами… События октября 1917 года поставили, казалось бы, точку в истории Московской думы. На смену ей пришел мало что решавший без санкции большевистских парткомов Моссовет, история которого протекала гораздо менее публично (несмотря на газетные, а потом и телевизионные репортажи с заседаний), чем деятельность Городской думы. Но это уже совсем другая история…