«НИКОГДА ЕЩЕ РОССИЯ НЕ БЫЛА ТАКОЙ ПРОДАЖНОЙ»

Через несколько часов после победы в России Октябрьской революции 7—8 ноября 1917 года, о которой сегодня знает каждый, в МИД Германии стали поступать тревожные сообщения. Эксперт по России в немецком посольстве в Стокгольме Курт Рицлер сообщал в Берлин, что, по его сведениям, Петрограду грозит голод и что большевиков могут свергнуть со дня на день.
   

МИД и Генштаб Германии создавали предпосылки для смены режима в Петрограде с середины Первой мировой войны. Ради этого они поддерживали Ленина и руководимых им большевиков деньгами и разными иными средствами. Немецкие политики рассчитывали заключить с этим режимом мир на выгодных условиях. Неужели все было напрасно?
   

Карьерный дипломат Рицлер, незадолго до этого назначенный курировать усилия Германии по созданию в царской империи условий для революции, незамедлительно потребовал от МИДа «перевести Ленину на известные цели два миллиона марок из военного займа». И уже в конце первой недели существования власти Советов в путь отправились фельдъегеря с траншем, который Рицлер передал по назначению. Одновременно еще 15 млн марок были ассигнованы на политическую пропаганду в России. Из датских портов в море вышли корабли с картошкой для оказания прямой помощи Петрограду.
   

Историки сходятся во мнении, что свергнуть дряблое Временное правительство большевикам было проще, чем удержать власть и установить ее по всей России. После Октябрьской революции государственное управление перестало существовать как система. Повсюду возникали перебои с самым необходимым: зерном, углем, одеждой. И на севере, и в Сибири, и в южных регионах бывшей царской России собирали силы противники нового режима. Вскоре некогда великая держава погрузилась в анархию и гражданскую войну.
   

А кайзеровская Германия во главе с Вильгельмом II способствовала хаосу, оккупировав значительную часть бывшей царской России. Но одновременно дипломаты Его Величества тратили миллионы марок, чтобы в Центральной России помочь большевикам удержаться у власти. Ведь только они были готовы признать победу Германии и подписать мир. К тому же в Берлине никто не верил, что реальный социализм сможет встать на ноги. «Большевики парализуют военный потенциал России лучше и основательней любой другой партии», — заявил тогда один из часто сменявших друг друга статс-секретарей МИДа, как тогда называли министров иностранных дел Германии.
   

При этом эксперты по России не питали иллюзий относительно своих партнеров в Петрограде. Цель большевиков — «установить диктатуру малочисленного комитета отчаянных вождей», — писал Рицлер. Если их господству суждено продлиться некоторое время, «стране грозят ужасы, которых не знала Франция при Марате». Во время Французской революции якобинец Жан-Поль Марат нагонял страх на всю Францию. Эти слова Рицлер занес в дневник 12 ноября 1917 года, когда число людей, убитых большевиками, измерялось еще сотнями.
   

Для кайзеровской Германии по-настоящему важны были только два специальных декрета, выпущенных правительством Ленина в первые недели после прихода к власти. Один требовал немедленно начать переговоры о «справедливом демократическом мире». Большевики, правда, обращались ко всем сторонам военного конфликта. Но Антанта призыв проигнорировала. Все свелось к сепаратному миру между Россией и странами Четверного союза.
   

Другой декрет провозглашал право наций на самоопределение. Он, в принципе, был заявлением о роспуске царской империи. Теперь финны, эстонцы, украинцы, грузины могли сослаться на него, если бы захотели создать собственные государства. Именно это и было целью Вильгельма II и его стратегов. Они получали возможность превратить Восточную Европу и Кавказ в сферу своего влияния.
   

Правда, правительству Его Величества приходилось иметь дело с подопечными, имевшими собственные замыслы. Троцкий и Ленин пытались наладить переговоры о перемирии не с имперской администрацией, а с депутатами рейхстага от социал-демократов. Разгневанный Рицлер через своего связного пригрозил Ленину: Берлин может официально заявить, что соглашение с большевиками невозможно. В то время и красная власть в Петербурге, и немцы были уверены, что такое заявление привело бы к падению Ленина. Ведь самым популярным из его политических заявлений было обещание, что он остановит войну.
   

Неудивительно, что эмиссары Ленина тут же предпочли сесть за стол переговоров с посланниками кайзера, которые к тому же поманили их чековой книжкой. Рицлер получил полномочия обещать финансовую помощь как своим партнерам по переговорам в Стокгольме, так и правительству в Петрограде.
   

Вероятно, никогда не удастся выяснить, какие суммы кайзеровская Германия предоставила большевикам в конце 1917 года. Нет сомнения в том, что они были значительны. В архиве Министерства иностранных дел хранится удивительный документ. 25 ноября 1917 года связной МИДа телеграфировал из штаб-квартиры в Бад-Кройцнахе в Берлин:
   

«Нынешнее правительство в Петербурге испытывает огромные трудности. Банки отказывают ему в помощи, срочно необходимой для обеспечения народа и армии продовольствием… Если правительству удастся, быстро достав деньги, справиться с трудностями и обеспечить поддержку своих лозунгов у народа и в армии, то оно сможет продержаться до заключения перемирия. Ленин это понял, поэтому он и обращается к нам… Верховное командование сухопутными войсками считает, что было бы очень желательно изыскать возможность предоставить деньги правительству Ленина».
   

В ответ МИД телеграфировал: «Относительно денежной помощи большевикам меры приняты». И через несколько дней к Рицлеру поступила информация, что деньги к большевикам пришли.
   

Вскоре после этого в Брест-Литовске (ныне город Брест в Белоруссии) в ставке главнокомандующего войсками Восточного фронта начались переговоры о перемирии, которых так желало правительство Германии. 

Российская делегация прибыла в составе 28 человек. Это была довольно живописная группа, составленная более или менее политкорректно. В ней имелся один матрос, один рабочий и один крестьянин, которого подобрали по пути, чтобы присутствовал хотя бы один селянин.

Обычно переговоры о мире продолжаются несколько дней, но большевики постарались использовать ситуацию в пропагандистских целях. Поскольку их выступления публиковались, они произносили пространные речи о революции. Лишь спустя почти две недели стороны пришли к согласию.

Генерал Макс Гофман по прошествии многих лет не без издевки вспоминал совместный обед, на котором у рабочего возникли «трудности с использованием столового прибора». Вилкой он пользовался только для того, чтобы ковырять в зубах. А крестьянин «с седыми вьющимися патлами и огромной нечесаной бородой» на вопрос прислуживавшего ординарца, какое вино он предпочитает — красное или белое, ответил: то, что покрепче. 

Надежды на скорый мир распалили фантазию кайзера. Вильгельм II приказал статс-секретарю МИДа Рихарду фон Кюльманну «попытаться узнать, не можем ли мы наладить с Россией что-нибудь вроде союзнических и дружеских отношений».
   

Монарх, у которого не было недостатка в бредовых идеях, уже обсуждал эту тему с военными, которые якобы согласились с ним. «Наладить с немецкой помощью порядок на российском транспорте», «оказать России финансовую поддержку для восстановления экономики», «установить тесные экономические связи» — такие обнадеживающие формулировки содержались в директивах генералов на предстоящие мирные переговоры.
   

Переговоры в Брест-Литовске начались за 2 дня до Рождества 1917 года. Но пошли они сразу в другой тональности. Финляндия и Украина, входившие в состав царской империи, уже объявили о своей независимости или собирались это сделать. В разгоравшихся уже национальных междоусобицах немцы оказывались на стороне тех, кто боролся за независимость и выступал против большевиков. В Брест-Литовске дипломаты и офицеры Вильгельма сослались на декрет Ленина о праве наций на самоопределение. Германская делегация предложила отторгнуть от России и Польшу с Прибалтикой. Идея состояла в том, чтобы втянуть их в сферу влияния Германии.
   

Российская делегация к такому повороту оказалась совершенно не готова. Она запросила перерыв. Троцкий предложил просто объявить об окончании войны и отказаться «подписывать мир на условиях аннексии». Вначале так и сделали.
   

Но теперь кайзер и слышать не хотел о союзе с Лениным, позиция которого становилась все более радикальной. «Большевикам нужна революция, они хотят втянуть рабочих в крупную авантюру», — возмущался Вильгельм. С этого времени у него было одно желание в отношении большевиков: «В расход!»
   

18 февраля 1918 года генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург начал операцию «Фаустшлаг» («Удар кулаком»). Меньше чем за две недели германские войска продвинулись вперед по огромной дуге от Балтики на севере, через Белоруссию и Украину до самого Дона. Правда, на эту операцию пришлось отвлечь около миллиона солдат, в которых была острая нужда на Западном фронте. Но своей цели Гинденбург добился. 3 марта в Брест-Литовске большевики все-таки подписали навязанный им договор о мире.
   

По этому договору России пришлось уступить территорию размером почти с Аргентину и примерно одну треть населения. Она лишилась почти всех угольных и нефтяных месторождений и значительной части промышленности. И хотя мир уже был заключен, Гинденбург продолжал двигать войска дальше — до Крыма и Донецкого бассейна, стремясь обеспечить Германию сырьем.
   

Но, по мнению Ленина, альтернативы не было. В этом он старался убедить своих соратников, отвергавших мирный договор: «Вам необходимо подписать этот позорный мир ради спасения мировой революции… чтобы сохранить ее единственный плацдарм — Республику Советов».
 

Главным союзником Ленина в раздираемом распрями руководстве Германии оказался МИД. Гинденбург и его генералы мечтали, что немецкие поселенцы приживутся в Крыму, и готовы были полностью порвать с большевиками, потому что опасались, что революция может перекинуться на Германию. А статс-секретарь МИДа Кюльманн был поборником «мягкой версии империализма». Хоть сколько-нибудь разумная договоренность с Россией могла открыть путь к всеобщему миру. И ради этого Кюльманн готов был иметь дело с большевиками.
   

Даже во время операции «Фаустшлаг» контакты между МИДом и большевиками не прекращались. В архиве МИДа обнаружено указание центрального офиса Рицлеру. Дипломату поручалось по своим каналам предупредить Ленина о том, что страны Антанты носятся с мыслью о захвате Транссибирской магистрали до Урала с помощью японских войск и уже установили контакты с противниками Ленина на юге России.
   

Пока Восточную Европу прорезала линия фронта, немецкие власти прибегали к услугам посредников, таких как миллионер Александр Гельфанд, и оказывали поддержку большевикам окольными путями через нейтральную Скандинавию. После заключения мира немцы открыли сначала дипломатическую миссию в Петрограде, а потом и посольство в Москве, которая стала столицей России в марте 1918 года. Но Ленин теперь избегал любых контактов с Гельфандом, рассчитывавшим играть важную роль в новой России. Работавшие в России кайзеровские дипломаты получили инструкцию сотрудничать с большевиками. От представителей оппозиции, делавших ставку на поддержку империи Гогенцоллернов и десятками обращавшихся в представительства Германии, они в лучшем случае отделывались общими фразами. Посол Германии в России граф Вильгельм фон Мирбах так объяснил эту позицию: теперь все партии, кроме большевиков, будут стремиться исключительно к пересмотру Брестского мира, уповая на помощь Антанты. Пусть и неохотно, но с ним согласились кайзер и генералы.
   

Граф Мирбах, аристократ старой школы с блестящими манерами, с трудом привыкал к стилю общения большевиков. Вот что Мирбах докладывал в МИД о своем первом визите в штаб Ленина в Смольном, бывшем Институте благородных девиц в Петрограде:
   

«Трудно было прокладывать себе путь по бесконечным коридорам, заполненным толпами людей, надеявшихся получить от нынешних властителей какую-нибудь выгоду для себя. В холлах штабелями лежала разнообразная пропагандистская литература и газеты максималистов… На каждой лестничной площадке стояло по два часовых от гражданской (красной) гвардии, в основном личности сомнительного вида, вооруженные винтовками с примкнутым штыком. У многих к телу веревкой привязана картонная коробка в качестве патронташа. И вот, наконец, узкий коридор — с рядом окошечек, будто в учреждении, — ведущий в кабинет Ленина. Стоящие на этом важнейшем посту солдаты-добровольцы встречают посетителя, направив скрещенные штыки на переносицу посетителю». Добравшись до кабинета Ленина, Мирбах узнал, что главы правительства на месте нет.
   

Это описание напоминает сцены из романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Некогда величественные дворцы Санкт-Петербурга заколочены или используются в качестве общественных учреждений. Все, что хотя бы отдаленно напоминает о царском дворе, даже таблички придворных поставщиков и тому подобное, завешано красными флагами с революционными надписями, окна Зимнего заклеены газетами и упаковочной бумагой. На улицах «полно типов, которых раньше можно было встретить только на окраине города, теперь они строят из себя господ».
   

И в Москве Мирбах увидел «полное запустение, сплошную грязь и следы бессмысленных разрушений».
   

Как ни парадоксально, анархия и хаос в политике и экономике оказались выгодны Ленину. По словам историка Манфреда Хильдермайера, именно благодаря тому, что прежние структуры были разрушены, новый режим являл собою «необходимую стабильность», ибо никаких альтернативных структур создать было невозможно. Ленин разогнал Учредительное собрание, рабочие захватили предприятия, в армии началась демократизация.
   

Статс-секретарь Кюльманн откровенно признавал, что немцам вся эта неразбериха была на руку. «В разрушении вражеского кольца» вокруг Германии он видел «крупнейший политический успех», который принесла война: «Любые действия Германии, направленные на стабилизацию ситуации в России, представляются в этом свете неуместными».
   

Важно было только не допустить падения большевиков. Потому германское правительство с озабоченностью следило за тем, как положение Ленина в мае 1918 го-да стало заметно усложняться. Глава правительства еще не обладал той неограниченной властью, которая оказалась в его руках позже. Еще существовали левые оппозиционные партии, в частности — социал-революционеры. Возмущенные мирным договором, подписанным в Брест-Литовске, и продвижением немецких войск по территории России, они требовали возобновления боевых действий на стороне Антанты или по меньшей мере начала партизанской войны против кайзеровской армии.
   

Из найденных в Германии документов явствует, что средства из кассы рейха, использованные на подкуп, в значительной степени способствовали тому, что все осталось без изменений. «Удалось удержать большевиков от того, чтобы они переориентировались на Антанту, — сообщал статс-секретарь Кюльманн 5 июня 1918 года в Берлине. — Правда, на это пришлось затратить крупные суммы».
   

От посла Мирбаха не ускользнуло, что и союзники раздавали миллионные суммы разным сомнительным личностям, чтобы втянуть Россию в войну против Германии. Поэтому он настоял на том, чтобы его коррупционный бюджет был доведен до трех миллионов марок в месяц: «Никогда еще Россия не была такой продажной».
   

В начале июня 1918 года Мирбах исчерпал свой фонд. Статс-секретарь Кюльманн незамедлительно потребовал от своего коллеги в имперском казначействе дополнительных средств, что явствует из записи в архиве МИДа: «Во время правления большевиков мы должны будем стараться делать все возможное, чтобы удержать большевиков от переориентации. Это стоит денег, вероятно, очень больших денег». С другой стороны, утверждалось в этом письме, необходимо предпринимать усилия и на случай падения большевиков, чтобы обеспечить более или менее безопасный переход к новому режиму. И на это потребуется много денег. Кюльманн затребовал 40 млн марок и получил их.
   

Кому из большевиков какие суммы передавал Мирбах, вероятно, не удастся узнать никогда. Скорее всего, этого не знает даже и берлинский МИД. Да и расспросить Мирбаха вскоре стало невозможным, поскольку за этот «несвященный» германо-советский альянс граф заплатил жизнью.
   

6 июля в посольстве Германии объявились два эсера, сказавшие, что им необходимо поговорить с графом по личному делу, и показали рекомендательное письмо. Мирбах направился с визитерами в свой кабинет и сел за свой широкий мраморный стол. После нескольких фраз о каком-то далеком родственнике посла гости выхватили из своих портфелей пистолеты. Дипломат вскочил и бросился бежать, но выстрел в затылок настиг его. Это покушение было частью восстания эсеров против власти большевиков. Его Ленин утопил в крови.
   

Трагедия семьи Мирбах на этом не кончилась. Спустя много лет, в 1975 году, террористы RAF («Фракции Красной Армии») убили в Стокгольме барона Андреаса фон Мирбаха, военного атташе немецкого посольства и дальнего родственника посла Германии в Москве.
   

Ленину Мирбах никогда не нравился. Он называл посла «капиталистической акулой», для чего не было никаких оснований. Мирбах представлял тот мир аристократов, эпоха которого закончилась после Первой мировой войны. Уже в день покушения Ленин пришел выразить соболезнование. Оно показалось немцам «холодным, как собачий нос».
   

Советская Россия тем временем стала походить на осажденную крепость: на севере, под Мурманском, высадились англичане и американцы, на юге Красная армия вела оборонительные бои против контрреволюционных казаков, в Самаре, на Волге, возникло теневое правительство, двинувшее в бой войска, а в районе Баку стали наступать турки.
   

Кайзер Вильгельм дал сигнал к смене вектора: «Опасно продолжать соединять нашу судьбу с гибнущими большевиками!» Даже в МИДе нарастали скептические настроения в отношении шансов большевиков на выживание. В то время и противники большевиков, например донские казаки и монархисты, тоже получали миллионные суммы из немецких сейфов — несколько десятилетий назад подтверждения этого обнаружил историк Винфрид Баумгарт. Берлин прилагал усилия к тому, чтобы и с возможными преемниками Ленина иметь взвешенные отношения.
   

В конце концов верх одержал Пауль фон Хинтце, немецкий адмирал, одевавшийся с вызывающей элегантностью, как раз заступивший на должность статс-секретаря сразу после ухода Кюльманна.
Хинтце тоже считал большевиков «мерзкими и в высшей мере несимпатичными людьми», но именно из-за того, что они были настолько ослаблены, он не собирался полностью отказываться от сотрудничества с ними. В Берлине обе стороны как раз обсуждали соглашение, которое должно было заменить Брестский мир. В нем Ленин отказывался еще и от некогда входивших в царскую империю Эстонии и Лифляндии и признавал долг перед берлинским правительством в размере 6 млрд марок, частично в золоте. Вильгельм II, в свою очередь, обещал отвести свои войска, все еще находившиеся на Дону, за демаркационную линию, установленную Брестским миром.
   

Вот одна цитата из Хинтце: «Мы извлекли из них (большевиков. — Ред.) всю пользу, которую могли извлечь, но наше стремление к победе требует, чтобы мы продолжали это делать, пока они находятся у власти. Доставляет ли нам работа с ними удовольствие или нет — несущественно…» Министр иностранных дел видел в дополнительном соглашении «правовой документ» (по словам историка Баумгарта), который можно было передать в руки и следующему правительству.
Хинтце размышлял даже о том, что необходимо будет сделать после того, как большевики потеряют власть в России, чтобы с помощью немецких войск восстановить их господство.
   

Можно с большой вероятностью утверждать, что мировая история сложилась бы иначе, если бы руководство германской империи в тот момент сменило курс. Эрих Людендорф, один из наиболее радикальных лидеров Германии, впоследствии ближайший соратник Адольфа Гитлера, уже собрал под свои знамена несколько дивизий. К тому моменту немецкие войска оккупировали Прибалтику, откуда было недалеко до Петербурга. Замысел Людендорфа заключался в том, чтобы противостоять войскам союзников на севере России, а по дороге туда изгнать большевиков из их бывшей столицы.
   

И в Москве предводители так называемых латышских стрелков поддерживали связь с немецким посольством. Это были единственные полки из состава царской армии, которые Ленин полностью сохранил и стал использовать. Они считались преданными ему. Но их главный интерес состоял в том, чтобы вернуться в Латвию. По их пониманию ситуации, защитником ее во всевозрастающей мере могла стать Германия, а не ленинская Россия. По оценке генерального консула, латышские стрелки были в состоянии арестовать лидеров Советов и удержать город до прихода немецких войск. Судя по всему, они были к этому готовы.
   

Какое значение придавал Ленин позиции Германии, стало очевидно 29 июля 1918 года. На секретном заседании в Кремле он предложил товарищам «на время сделать вид, что игра проиграна, и оставить Москву». В тот момент, когда Ленин излагал свой план, в зал стремительно вошел министр иностранных дел Георгий Чичерин, как раз вернувшийся из немецкого посольства. Он сообщил, что на Берлин можно положиться. Настроение участников заседания успокоилось, и Ленин снял свое предложение.
   

Спустя несколько дней Чичерин даже предлагал немцам выступить вместе с Красной армией против англичан и американцев на севере России и против Добровольческой армии генерала Михаила Алексеева на Кубани — то есть фактически вмешаться в ход Гражданской войны. Создание открытого союза было, по мнению Чичерина, нереально, но «фактическая параллельная операция» была возможна.
   

Министерство иностранных дел дало согласие, однако дальше дело не пошло.
Как бы то ни было, немцы заверили Ленина, что они не станут захватывать Петроград. Ленину это позволило в исключительно сложной ситуации отвести от Питера войска и использовать их на своем Восточном фронте.
От немцев не ускользнуло то, что находящиеся на краю пропасти большевики после покушения на Ленина стали управлять страной с помощью жесточайшего террора. 13 сентября 1918 года капитан немецкой армии Айлерс сообщал из Петрограда:
   

«Обстановка в Петербурге и в остальной России просто неописуема… Людей казнят без суда и в самой дикой форме». Пьяные красногвардейцы «ставят пленных в качестве мишеней для стрельбы из револьвера», не щадя при этом ни женщин, ни детей.
Айлерс обращался к немецкому правительству, будучи уверенным, что лишь оно способно «положить конец бесчеловечной жестокости, незамедлительно введя войска и беспощадно уничтожив эту банду подлых убийц».
   

Эугенио Пачелли был в 1918 году папским послом в Королевстве Бавария. Позднее он стал Папой Римским Пием XII. Он также призывал берлинское правительство добиться от Ленина окончания кровавой бойни. Однако Министерство иностранных дел выпустило инструкцию: «Действия правительства Советов надлежит не измерять общепринятыми представлениями». Министр иностранных дел Хинтце объяснял немецкой общественности, что сообщения о жестокости «сильно преувеличены».
   

Жертвами красного террора стали летом 1918 года бывший царь и его семья, убитые в Екатеринбурге, в 1700 км от Москвы. Ленин не хотел, чтобы в случае падения его правительства царскую семью освободили его противники. Поэтому отряд чекистов уже в июле расстрелял царя, царицу и их пятерых детей, семейного врача и трех слуг в подвале жилого дома.
   

По сей день эксперты спорят о том, мог ли Вильгельм II спасти своего племянника. Не секрет, что особой любви между родственниками никогда не было. Тем не менее в марте 1917 года Вильгельм угрожал премьеру Временного правительства, что возложит на него лично ответственность, если с членами царской семьи что-нибудь случится.
   

Однако в отношении большевиков Вильгельм такой решительности не проявил. До него довели просьбу царя предоставить ему убежище. Кайзер Вильгельм ее отклонил, ссылаясь на то, что русские якобы могли увидеть в этом попытку восстановить монархию в России. Он лишь поручил передать большевикам его убедительное предостережение от посягательства на жизнь царя. О каких-либо настоятельных требованиях или тем более о сделке, предполагавшей спасение царской семьи как плату за решение каких-либо политических проблем, ничего не известно.
   

Примечательно, что гибель родственника Вильгельм комментировал лишь несколькими словами о политическом резонансе этого события. Видный дипломат Вернер фон Грюнау, сопровождавший кайзера в спецпоезде, свидетельствовал:
   

«Его Величество заметили, что... мы теперь в сложном положении по отношению ко всей прочей России. Необходимо позаботиться о том, чтобы Антанта вину за убийство не возложила на нас. Такая попытка непременно будет сделана».
Немецкие дипломаты приложили усилия только к спасению царицы Александры, урожденной Алисы фон Гессен-Дармштадт, и ее сестры. Они потребовали, чтобы большевики обращались с дамами «со всем приличествующим почтением». Поскольку у немцев собственных источников информации не было, им не оставалось ничего другого, как верить сообщениям большевиков, согласно которым все пребывало в полном порядке.
   

Даже спустя годы после убийства они поддерживали миф о том, что хотя царь и убит, но семья Николая пребывает в добром здравии. Представители Ленина имели даже наглость заявлять немцам, что можно договориться об освобождении царицы и ее детей, если в качестве встречной услуги немцы выдадут России людей, «пребывание которых для Германии неудобно». Ленин намекал на Карла Либкнехта, позднее одного из основателей Коммунистической партии Германии, находившегося в заключении в лаузицкой тюрьме Лукау по обвинению в измене родине.
   

Это было в сентябре 1918 года, когда царицы уже два месяца не было в живых. К тому времени даже немецкие политики начали понимать, что в конце концов союз, в корыстных целях заключенный империей Гогенцоллернов с Лениным, не принес никаких дивидендов Германии, не сумевшей воспользоваться шансами, которые предоставил ей захват власти в России Лениным.
   

Наступление немецких войск на востоке Европы связывало до миллиона солдат рейхсвера. Для удержания захваченных территорий требовались контингенты в сотни тысяч людей. И все это происходило, когда на западе Германия проигрывала войну. 29 сентября даже генералы Гинденбург и Людендорф выступили за незамедлительное предложение перемирия, которое надлежало сделать победителям — англичанам, французам и американцам.
   

В конце войны генералы Вильгельма не решались перевести части с Украины или из Прибалтики на Западный фронт. Они не были уверены в своих солдатах: организованная Лениным революция повлияла на сознание последних. На запрос большевиков, могут ли они купить 20 тыс. пулеметов, 200 тыс. ружей и 500 млн патронов, Верховное главнокомандование сухопутных войск ответило отказом, сославшись на опасность, что это оружие «впоследствии может быть обращено против Германии».
   

Ибо, как и германский МИД, Ленин строил далеко идущие расчеты. Сотрудничая на протяжении всего лета с кайзеровской империей, он не жалел ни денег, ни иных затрат на поддержку «товарищей» в Германии, намеревавшихся провозгласить там немецкую советскую республику.
Немцам следовало бы быть настороже. Ведь это была точно та же политика создания революционной ситуации в стране противника, какую они в предшествующие годы проводили в России, стремясь к свержению царя. Одним из главных помощников в этом был им Александр Гельфанд (Парвус), «серый кардинал революции», как характеризует его Элизабет Хереш, написавшая биографию этого авантюриста. Гельфанд тоже оказался в числе проигравших. Его мечту войти в первое революционное российское правительство разрушил Ленин, который теперь избрал мишенью своего бывшего тайного покровителя, Вильгельма II. Об этом в приливе откровенности сообщал российский посол в Берлине:
   

«Я покупал оружие для революционеров и истратил на это 100 тыс. марок. Печатались и распространялись тонны антимонархической литературы. Мы хотели разрушить монархию и положить конец войне». Не исключено, что часть тех миллионов, которые германский МИД тратил на то, чтобы удержать Ленина у власти, обходными путями возвращалась в Берлин.
   

5 ноября 1918 года Вильгельм II разорвал дипломатические отношения с советской Россией, которая стала ему не нужна. Шестью днями позже германская делегация подписала условия прекращения боевых действий, предложенные союзниками, в числе которых была отмена Брест-Литовского мирного договора. Вместо того чтобы приобрести новые территории, Германия по Версальскому миру потеряла одну седьмую часть собственных. И спасти власть кайзера возможности уже не было. Ему пришлось бежать. Он ни при каких условиях не желал погибать на поле брани как солдат. Прибежищем ему стало местечко Дорн в Нидерландах. Там Вильгельм Гогенцоллерн Последний прожил до 1941 года.
   

Сидя в Москве, Ленин злорадствовал: как раздувал себя немецкий империализм и как он «лопнул, оставив после себя жуткую вонь».
Можно считать некой формой исторической справедливости, что то же самое можно сказать и о конце советской империи, основанной Лениным. Но это случилось на много десятилетий позже.