Корнет из песни

Не случись мировая война, Пречистенский-Гоголевский бульвар распростился бы с последними домиками, появившимися после 1812 года. Дорогая земля заполнялась доходными домами. В справочнике “Вся Москва” за 1913 год я насчитал 317 фамилий гражданских инженеров и художников-архитекторов, имевших право проектировать. У каждого — телефон, адрес на престижных улицах и в переулках. В списке — Щусев (Казанский вокзал), Клейн (музей на Волхонке), Рерберг (Киевский вокзал), чьи здания у всех на виду, их имена избежали забвения. Большинство не претендовало на славу, их авторство с трудом устанавливается.

Двухэтажный дом, 9, принадлежал перед мировой войной купцу Сыромятникову, торговавшему москательными товарами и красками. Но кому из архитекторов заказал домовладелец проект особняка — неизвестно. Соседний пятиэтажный дом появился в 1912 году. Автор известен — Ольгерд Пиотрович. В наши дни его здание подросло усилиями банков на три этажа с мансардой. Три брата — Ольгерд, Мечислав и Владислав — получили дипломы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Братья отдали дань моде на эклектику, модерн. Старший, Мечислав, брался за проекты больших доходных домов. Младший, Ольгерд, преуспел в размножении “домов среднего класса”. Таких, как шестиэтажный дом на Поварской, где жил перед эмиграцией Иван Бунин.

Ольгерд Пиотрович на Пречистенском бульваре, 11, возвел жилой дом, принадлежавший князю Николаю Николаевичу Оболенскому.  Князь избирался гласным Московской городской думы, занимался попечительством о народной трезвости. Квартиры на бульваре сдавал, сам жил в собственном доме на Сивцевом Вражке.

Однофамилец князя корнет Оболенский в наши дни стал персонажем анекдотов, выступающим в паре с поручиком Ржевским. О корнете Оболенском запел под гитару Миша Дейнекин в кафе “Аэлита” в шестнадцать мальчишеских лет под влиянием брата, историка, занимавшегося белым движением.

Над сумрачным Доном идем эскадроном,
Так благослови нас, Россия–страна,
Корнет Оболенский, раздайте патроны,
Поручик Голицын, надеть ордена!

С недавних пор заявлено о существовавшем корнете Оболенском, служившем в Сумском гусарском полку. А написал о нем и сочинил песню о поручике Голицыне якобы белый генерал Юрий Гончаренко, известный как литератор. Как писала “Звуковая дорожка” пятнадцать лет назад, отцом этого шедевра называли себя три известных барда, включая одного очень популярного. Заявку на песню подавал в агентство авторских прав четвертый бард перед отлетом в Америку. Были и пятый, шестой, и седьмой претенденты на славу, как узнал я, занимаясь защитой вышедшего на свободу истинного автора песни. Тогда узнал, что приказать корнету надеть ордена никак не могли. Ему полагались по чину за подвиги три ордена — Анны IV степени, Екатерины III степени или Георгия IV степени. Награжденный Анной носил орденский знак в форме крестика на эфесе сабли. За Георгия корнет автоматически становился поручиком. Поэтому приказать ему могли надеть на грудь разве что единственный орден Екатерины. Это, конечно, знал генерал царской армии, выступавший в литературе под псевдонимом Галич. И не знал на заре туманной юности Миша, певший под гитару в пору короткой оттепели в молодежных кафе под псевдонимом Звездинский. За исполнение баллады в кафе и на теплоходе его дважды отправляли за решетку. Пытались отнять авторство, когда он появился после долгого заключения в Москве.    

Оболенских сотни лет знали в Москве. Их род ведет начало от черниговского князя, получившего в удел город Оболенск, в наш век его нет на картах. Князья служили царю и отечеству воеводами, губернаторами, сенаторами.

Один из них гвардии капитан Евгений Оболенский пошел против императора. За участие в восстании на Сенатской площади приговаривался к смертной казни, замененной пожизненной каторгой.

Князь Николай Николаевич Оболенский в 1917 году кроме домов на Пречистенском бульваре и в Сивцевом Вражке владел прелестным особняком на Арбате, 14, пользовавшимся у москвичей дурной славой “дома с привидениями”.

Ночью прохожие его обходили стороной, о доме сочиняли легенды. Князь, не обращая на молву внимания, выкупил строение незадолго до революции у купца Гобермана. И таким образом завладел домом, где жил в ХIХ веке знаменитый историк-архивист и коллекционер князь Михаил Оболенский. Современники считали, что его имя “останется надолго памятным в летописях отечественной науки”.

Как все родственники, начал этот Оболенский служить в армии. “За храбрость и неустрашимость” удостоился золотой шпаги с надписью “За храбрость”. Но в молодости вышел в отставку и сорок лет, живя в Москве, заведовал Московским главным архивом Министерства иностранных дел и древлехранилищем Оружейной палаты. До конца дней собирал и издавал летописи, письма, документы, “Сборники князя Оболенского”, коллекционировал “вещественные источники истории России ХVI—ХVII веков”. Не только этого времени.

Однажды, зайдя, как обычно, в антикварный магазин, князь увидел среди старья лучший портрет Пушкина кисти Тропинина. Его украли у доверчивого художника, которому позировал Александр Сергеевич. Мошенник попросил на время портрет, чтобы сделать с него копию. И вместо оригинала вернул подделку.

Во время бомбардировки Москвы в “дом с привидениями” попал фугас, с тех пор на месте пустыря разрослась зелень. А хорошо бы вернуть красивый особняк в стиле ампир Арбату.

В бывшем доме князя Оболенского на бульваре, как сообщил мне историк Дмитрий Бондаренко, проживал до 30-х годов Юрий Ефремов, знаток Москвы, географ и поэт. Стихи его мало кто знает. Классической останется книга “Московских улиц имена”. Ее жанр определил автор как “воспоминание-исследование”. Себя называл “писателем-землеведом”, создавал музей землеведения Московского университета на Воробьевых горах. 

Как географ, Юрий Ефремов придумывал названия, его усилиями попавшие на карты СССР. После войны, когда в состав России вернулись Курильские острова и Южный Сахалин, восстанавливал утраченное русское “именословие”. Возвратил придуманные абхазами и адыгейцами названия Западного Кавказа.

Все начиналось с детского увлечения.
В детстве клички искал для телят-жеребят,
Чтобы их родословным не быть без призора,
А теперь — поименно вулканы дымят,
Славны крестники — реки, мысы, озера.

С больших пространств переключился на малую родину, Москву. Тридцать лет на общественных началах заседал в комиссии по наименованию улиц, стал автором сотен московских имен, поминаемых миллионами жителей новых городских улиц.

Осенило назвать — и уже говорим,
И привыкли, как будто всегда так и было,
Что на юге Москвы — согревающий Крым,
А на севере — Арктика нахолодила.

Много лет лелеял мечту восстановить утраченные Москвой имена древних улиц, ставшие после 1917 года Ленинскими, Коммунистическими, Советскими, Октябрьскими, поминающие “пламенных революционеров”.

Ефремов занимался составлением “Красной книги”, запрещающей вандализм в топонимике. До 1985 года принудительной операции подверглось 447 проездов, включая воспетые Тверскую, Лубянку, Пречистенку. Усилиями таких, как он, знатоков утраченные имена вернулись в Москву. Мы снова бываем, как Пушкин, на Старой Басманной и живем, как Лев Толстой, в Хамовниках.

Встретились мы с Ефремовым впервые на сцене Дома политического просвещения МГК и МК партии на Трубной площади, в зале, переполненном ветеранами партии. Меня пригласили выступить после статьи “Здравствуйте, Черемушки”, появившейся 7 января 1988 года. В тот самый день, когда “по просьбе трудящихся” было “восстановлено наименование Черемушкинского района” и упразднено название “площади имени Леонида Ильича Брежнева”. Я предложил покончить с Ворошиловским и Калининским районами. Поскольку маршал проигрывал сражения и “позволил совершить казнь над истинными полководцами”, “а “всесоюзный староста” освящал указами беззакония, творимые в стране”. Ждановский район из текста редактор Михаил Полторанин убрал, не желая возмутить Зайкова, вызванного из Ленинграда на место Ельцина в МГК партии.

Возбудился Михаил Горбачев. На совещании в ЦК похвалил за материалы, написанные “деликатно, разумно”, и покритиковал газету, где “наткнулся на выступление совсем иного рода”.

Не названный в отчете “Правды” некий “голос” из зала подал реплику:

— В газете “Московская правда”.

Другой голос, главного редактора “Советской России” Чикина, дал оценку:

— Здесь такие фразы, которые звучат, извините, кощунственно.

— Здесь проявляется какая-то падкость на сенсации, — примкнул к нему глава партии и государства. — Разве это должно быть свойственно нашей прессе?

Но ожидавшихся “оргвыводов” не последовало. Джинн, выпущенный из бутылки, обратно не вернулся. Более того, после прозвучавшей “сенсации”, как говаривал Михаил Сергеевич, “процесс пошел”, не стало ни Ворошиловского, ни Калининского, ни Ждановского районов. Медленно, но верно началась реабилитация осужденных на забвение имен.

В Китай-городе дома стоят на улицах с названиями, данными народом, — Варварке, Никольской, Ильинке, в Белом Городе и Земляном Городе в пределах Садового кольца подобная картина.

То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
 О деревне, о невесте
На досуге размышлять.

Читая “Дорожные стансы” Пушкина”, не нужно заглядывать, как прежде, в справочник улиц Москвы, чтобы узнать: Мясницкая — это улица Кирова. Слушая “Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской”, вспоминаешь: а ведь главная улица Москвы носила имя Горького.

После нашей встречи в Доме политпросвещения много воды утекло. Умер поэт, “писатель-землевед”. Разрушен до основания Дом партии на Трубной площади. А книга Юрия Ефремова переиздается.

Из стоявших рядом особняков пушкинской поры один, самый маленький, сломали. Про такой говорили: “Дом-крошка в три окошка”. На соседний одноэтажный особняк, под номером 15, рука не поднялась, очевидно, потому что автор его Афанасий Григорьев, отличившийся в Москве после пожара 1812 года. Пречистенку украшают два шедевра, приписываемые ему, они хорошо известны. В одном небольшом, деревянном, но с портиком открыт музей Льва Толстого. В другом большом доме с двумя колоннадами и двумя мезонинами помещается музей Пушкина. И он в дереве, скрытом под штукатуркой, и кажется каменным.

Особняк Григорьева на бульваре появился в 1835 году, а через год в нем поселился генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов, которого знала и любила вся Россия, за исключением разве что императора Николая I. После штурма предместья Варшавы из рук Суворова он принял орден Святого Георгия IV степени.

Наполеон путь к славе начал младшим лейтенантом артиллерии. Ермолов, штурмуя Дербент, командовал артиллерийской батареей. 

При Павле I подполковника Ермолова за вольнодумство, участие в офицерском кружке заточили в Петропавловскую крепость и выслали “на вечное житье” в Кострому. 

При Александре I он командовал артиллерийской ротой, артиллерийской бригадой, заслужив Георгия III степени и звание генерал-майора. На Бородинском поле отбил у французов батарею Раевского. Георгия II степени получил за выигранное сражение при Кульме. Войну закончил под Парижем. 

О нем слагал легенды народ. Поэты славили в стихах. Жуковский начал эту традицию первый:

Хвала сподвижникам–вождям!
Ермолов, витязь юный!
Ты ратным брат, ты жизнь полкам,
И страх твои перуны.

Герой и поэт Денис Давыдов взывал в “Бородинском поле”:

Ермолов! Я лечу — веди меня, я твой!
О, обреченный быть побед любимым
    сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов
    дымом!

Служивший в канцелярии у Ермолова Кюхельбекер был уверен, что спустя сотни лет потомки его не забудут:

Ермолов, нет другого счастья
Для гордых, пламенных сердец,
Как жить в столетьях отдаленных
И славой ослепить потомков изумленных!

Пушкин называл сражения Ермолова “закавказскими подвигами”. На Кавказе Ермолов не только воевал с горцами. Основал Грозный. “Призвал к жизни Кавказские минеральные воды”. Перестроил хаотичный Тифлис, будущий Тбилиси. Рылеев призывал его возглавить греков, восставших против турецкого ига:

Наперсник Марса и Паллады,
Надежда сограждан, России верный сын,
Ермолов! Поспеши спасать сынов Эллады,
Ты, гений северных дружин!..

Воевавший на Кавказе Лермонтов не раз поминал Ермолова в “Герое нашего времени” и стихах:

От Урала и Сибири до большой реки,
Колыхаясь и сверкая, движутся полки…
И испытанный трудами бури боевой,
Их ведет, грозя очами, генерал седой.

После восстания декабристов, возлагавших на генерала особые надежды, Ермолов промедлил с приведением войск присяге. Николай I не простил заминки. Ермолов подал прошение об отставке, поскольку “не имел счастья заслужить доверие его императорского величества”. От почетной, но не командной должности члена Государственного совета попросил освободить. В доме на бульваре Алексей Петрович писал мемуары, собирал книги, сам их переплетал, принимал друзей. Черкешенки родили ему четырех сыновей. Царь дал им дворянство. Но армии их отцу не доверил…

Все новости