«НАРЕЧЕННЫЙ В СВЯТЕЙШУЮ МИТРОПОЛЬЮ РУССКУЮ…»
 |
| Святитель Иона, Митрополит Московский и всея Руси. Икона конца XVII в. |
Одно из таких «белых пятен» – избрание святителя Ионы в местоблюстители митрополичьей кафедры после смерти митрополита Фотия († 1431). Немногочисленные источники рисуют весьма противоречивую картину этого. Более того, как раз противоречивость сведений, содержащихся в источниках, позволила Я.С. Лурье, а вслед за ним и некоторым другим исследователям считать, что наречения Ионы митрополитом в 30-е годы XV века не было вовсе и сама фигура епископа Рязанского в качестве кандидата в митрополиты появилась лишь во второй половине 40-х годов в связи с деятельностью Дмитрия Шемяки[1].
Традиционный взгляд на историю митрополичьей кафедры после смерти митрополита Фотия, сложившийся уже в дореволюционной отечественной историографии, сводится к следующему. Через некоторое время после смерти митрополита Фотия епископ Рязанский Иона был избран в качестве кандидата на митрополичий престол. Затем он отправился в Константинополь для рукоположения в митрополиты «всея Руси», но получил отказ со стороны патриарха. Вернувшись на родину, владыка Иона временно оставался в тени, а после неудачной попытки ввести на Руси митрополитом Исидором Флорентийскую унию вновь появился на политической арене в роли претендента на митрополичью кафедру. Сознательно или же будучи обманутым, владыка в течение непродолжительного времени выступал на стороне Дмитрия Шемяки против Василия II Темного. Вскоре он опять поддержал Василия II и по инициативе последнего в 1448 году был избран Собором русских епископов в митрополиты.
Как уже было отмечено, Я.С. Лурье поставил под сомнение истинность свидетельства источников о наречении святителя Ионы в митрополиты непосредственно после смерти митрополита Фотия. Во-первых, он обратил внимание на то, что ни в одной из современных событиям 1431–1448 годов летописей ничего не говорится о назначении епископа Ионы преемником митрополита Фотия и его сношениях с Константинополем. Во-вторых, автор сопоставил сведения грамот Василия II в Константинополь, датируемых 1441–1443 и 1448–1453 годами (на основании этих сведений строится традиционная версия), с духовной святителя Ионы и сделал заключение о подделке грамот. В итоге Я.С. Лурье пришел к выводу о фальсификации всей истории наречения епископа Ионы в митрополиты.
Между тем оппоненты Я.С. Лурье достаточно веско отвели его доводы, особенно в части, касающейся проблемы подлинности константинопольских посланий Василия II[2]. Однако вопрос о наречении святителя Ионы до сих пор нельзя считать окончательно закрытым. Существует источник, не так давно привлеченный к полемике, но затронутый обеими сторонами лишь вскользь и не ставший убедительным аргументом ни для приверженцев точки зрения о раннем наречении митрополита Ионы, ни для ее противников. Речь идет о духовной грамоте князя Василия Васильевича Галичского[3].
Дата наречения епископа Ионы в митрополиты неизвестна. Е.Е. Голубинский считал, что это событие произошло во второй половине 1432 года. Обосновывая данное положение, он указывал, что сразу после смерти митрополита Фотия вопрос о кандидате в митрополиты не мог быть решен, поскольку Василий II и Юрий Звенигородский оспаривали в Орде великокняжеский титул. Заняться выбором нового главы Русской Церкви стало возможным лишь после победного возвращения Василия II из Орды летом 1432 года. Начало 1433 года прошло в предсвадебных приготовлениях великого князя московского Василия, когда опять-таки не было возможности обратиться к выборам, а уже 11 марта 1433 года датируется грамота «нареченного в святейшую митрополью Рускую» епископа Ионы, посланная в нижегородский Печерский монастырь[4].
Я.С. Лурье считал эту грамоту подделкой. Согласно его мнению, в других грамотах, связанных с именем святителя Ионы, упоминаний о наречении нет. Во-вторых, грамота помещена в сборнике (митрополичьем формулярнике – ГИМ, Син. 562) не среди близких по времени документов, а в дополнительной части, после посланий конца XV века[5]. Появление грамоты в дополнительной части формулярника, относящейся к концу XV – началу XVI столетий, рассматривалось исследователем в контексте постепенного создания культа митрополита Ионы и обоснования автокефалии Русской Церкви. Положение Я.С. Лурье о недостоверности содержащегося в тексте грамоты указания на наречение владыки Ионы было подвергнуто справедливой критике со стороны А.И. Плигузова и Г.В. Семенченко[6]. Приведем дополнительные соображения.
В начале XVI века, когда был создан митрополичий формулярник, независимости Русской Православной Церкви было уже более 50 лет. Страсти вокруг самовольного избрания святителя Ионы в митрополиты улеглись. Отношения с Константинопольской Патриархией были вполне спокойными: пик напряжения и конфликтов между Константинополем и Русской Церковью пришелся на рубеж 60–70-х годов XV века. И православный мир при молчаливом согласии Константинополя, который, по выражению А.В. Карташева, не хотел «терять своего лица», признал фактическую независимость митрополии Московской и всея Руси от Византийской Церкви[7].
Представляется, что в XVI веке уже не было смысла использовать поддельную грамоту, подтверждающую, будто сами русские еще в начале 30-х годов XV века нарекли святителя Иону на митрополичий престол как преемника митрополита Фотия. Даже если подобная грамота и была нужна, скорее следовало ожидать появления фальшивого соборного решения о наречении святителя Ионы после смерти митрополита Фотия или какого-нибудь схожего документа, но никак не рядового послания, где факт того, что владыка Иона действительно есть архиерей, «нареченный в митрополью», утверждается лишь существованием подписанной им грамоты. Такое доказательство прав святителя Ионы на митрополичью кафедру – через косвенные свидетельства – вряд ли могло убедительно подтверждать в начале XVI века претензии Русской Церкви на самостоятельность.
Еще более существенно то, что канонические обоснования независимости Русской Церкви в первую очередь строились исходя из 15-го правила Константинопольского Двукратного собора 861 года, предусматривавшего возможность автокефалии в случае отклонения Матери-Церкви в ересь[8]. В качестве такой ереси рассматривалась Флорентийская уния 1439 года между Константинопольской Патриархией и Папской курией. Следовательно, обоснование прав владыки Ионы на митрополичий престол давностью его наречения, как и вообще всякое косвенное обращение ко времени, предшествующему Флорентийской унии, становилось бессмысленным.
Также невозможно согласиться с Я.С. Лурье в том, что другие источники, связанные с именем владыки Ионы, не содержат сведений о нем как об архиерее, нареченном в митрополиты вскоре после смерти митрополита Фотия. Сохранились два послания рубежа 40–50-х годов XV века, составленных непосредственно митрополитом Ионой, в которых святитель обосновывал свои права на митрополичью кафедру. В них указывается, что еще прежде русского Архиерейского собора 1448 года владыка Иона ездил в Константинополь и получил там по воле императора «благословение святого и вселенскаго патриарха и всего святого вселенскаго збора»[9]. Естественно, такая поездка могла иметь место в случае наречения, то есть предварительного избрания кандидатуры владыки Ионы на замещение места митрополита Фотия.
О.А. Абеленцева полагает, что к 30-м годам XV века необходимо относить данную грамоту И.В. Минина митрополиту Ионе на село Аксиньинское Звенигородского уезда, где святитель Иона также назван «нареченным» на митрополию[10]. Исследовательница обратила внимание на то, что послухи Иван Ильич и митрополичий дьяк Ананья, упоминаемые в грамоте И.В. Минина, присутствуют также в данной грамоте В.К. Гуся Добрынского митрополиту Фотию, датированной в АФЗХ 1410–1425 годами[11]. Малая вероятность упоминания одних и тех же послухов с перерывом в 23 года заставила О.А. Абеленцеву скорректировать датировку, предложенную в АФЗХ, и отнести грамоту к 30-м годам XV века[12]. Эта гипотеза заслуживает пристального внимания, однако требует уточнения. Дело в том, что послухи, в частности митрополичьи дьяки, могли служить при святительской кафедре весьма продолжительное время, иногда существенно дольше четверти века. Но к этому мы еще вернемся.
Теперь обратимся к духовной грамоте князя Василия Васильевича Галичского (внука последнего независимого галичского князя Дмитрия Ивановича). Как явствует из текста духовной, она была представлена владыке Ионе и по его благословению подписана «владычным дьяком» 27 августа 1433 года. Издатели «Русского феодального архива» А.И. Плигузов и Г.П. Семенченко приводили этот документ в качестве свидетельства наречения святителя Ионы в митрополиты всея Руси уже в начале 1430-х годов[13].
Считая, что показания грамоты могут пониматься двояко, Я.С. Лурье справедливо замечал, что «владыкой» можно было называть Иону не только как митрополита, но и как Рязанского епископа[14].
Между тем значение духовной грамоты не только в величании святителя Ионы «владыкой». Намного более значимым является само обстоятельство странного знакомства епископа Рязанского и Муромского с завещанием князя Василия Васильевича. Ведь его вотчина располагалась в Дмитровском уезде, который никогда не входил в состав Рязанской епархии: ни при епископе Ионе, ни при его предшественниках. Наоборот, эта земля находилась в подчинении Владимиро-Московской митрополичьей епархии. Рязанскому архиерею не должно было быть никакого дела до мелкого князя, жившего совсем в другой области Северо-Восточной Руси.
Можно предположить, что святитель Иона являлся духовником князя, а потому ему предстояло благословить последнюю волю завещателя. Однако в грамоте приводится имя княжьего духовника попа Якова. Ничего не известно и о родственных связях между иерархом Русской Церкви и князем Василием Васильевичем. Да и вряд ли рожденный в семье галичского землевладельца Иона мог приходиться родственником давно обосновавшимся под Дмитровым князьям, о связях которых с Галичем напоминал лишь титул.
Никакой странности бы не было, если бы Василий Васильевич завещал святителю Ионе часть наследства. В таком случае представление духовной архиерею можно было бы рассматривать как знакомство душеприказчика с волей завещателя. Однако текст духовной не содержит не только указаний на необходимость наследования святителем Ионой имущества князя, но и ни разу не упоминает имени епископа. О том, что завещание было представлено владыке Ионе, известно только из приписки в конце грамоты после текста духовной.
Таким образом, никакой личной заинтересованности владыки Ионы в ознакомлении с данной грамотой мы не находим. Но все же завещание было ему продемонстрировано. Почему?
Согласно приписке, существовала необходимость показать святителю Ионе духовную грамоту да еще уверить иерарха, что с юридической точки зрения она безупречна. Так, священник Геннадий и Иван Васильевич (очевидно, неоднократно упоминаемый в тексте духовной брат Василия Васильевича), присутствовавшие при составлении завещания, ручались владыке Ионе в точности составления грамоты, а также в ее подлинности. Вероятно, Василий Васильевич хотел видеть на своей духовной благословение архипастыря. Такое благословение князю, чьи вотчины располагались на территории Владимиро-Московской епархии, мог дать епархиальный архиерей, то есть митрополит. Или его местоблюститель – митрополит нареченный.
Обращает на себя внимание, что духовная Василия Васильевича находится в составе архивного фонда Троице-Сергиева монастыря. По всей видимости, она попала туда потому, что в числе посмертных дарений со стороны князя галичского упоминается село Никольское (Озерецкое), которое должно было быть передано обители. Всего в данном фонде за период XIV–XV веков сохранилось 16 духовных грамот, как включающих в себя дарения в пользу монастыря, так и не включающих. Их анализ показывает, что формуляр тех духовных, в которых оговорены дарения, с начала 30-х годов XV века предполагал обязательное заверение со стороны высшей духовной власти – митрополита.
Вообще же практика предъявлять завещания епархиальным архиереям широко распространилась в XV столетии среди различных вотчинников Северо-Восточной Руси[15]. При этом соблюдалось условие нерушимости церковных границ, запрещавшее епископам простирать свою власть за пределы вверенных им епархий и оговоренное рядом канонических правил, в частности вторым правилом II Вселенского собора в Константинополе (381 г.). Так, духовная суздальца Семена Наквасы, оговаривающая дарения, в том числе в Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский монастыри (обители Владимиро-Московской и Ростовской епархий), направляются владыке Суздальскому и Тарусскому Евфимию; духовная игумена Дионисия Глушицкого, монастырь которого располагался в окормлении архиерея Ростовского и Ярославского, – епископу Ефрему, занимавшему именно эту кафедру, как и духовная ярославского вотчинника Якима Алексеева, направленная в 1473 году владыке Ростовскому и Ярославскому Вассиану Рыло.
Обратим внимание также на имя владычного дьяка, по благословению святителя Ионы подписавшего грамоту. Его зовут Карло. По свидетельству Ермолинской летописи, среди членов русского посольства на Ферарро-Флорентийском Соборе находился дьяк Василий «прозвищем Карла». Маловероятно, чтобы столь редкое прозвище в 1430-е годы могли носить два разных дьяка, к тому же связанных с Церковью. Очевидно, речь идет об одном и том же лице. Таким образом, Василий Карло, исполнявший обязанности дьяка митрополичьей кафедры (владычного дьяка) в 1433 году при нареченном митрополите Ионе, отправился вместе с новым митрополитом на Собор в качестве должностного лица. Очевидно, и при владыке Исидоре он исполнял свои служебные обязанности.
Нет ничего странного в том, что предстоятели Русской Церкви менялись, а аппарат митрополичьей кафедры оставался на своих местах. В ряде документов, основной объем которых относится к 50-м годам XV столетия, Василий Карло еще несколько раз упоминается в качестве митрополичьего дьяка. Можно привести и другие примеры «долгожительства» служилых людей митрополитов.
Так, например, нам известны имена дьяков митрополита Даниила (1522–1539): Данилы Карпова и Леваша. Данила Карпов был митрополичьим дьяком уже при предшественнике Даниила митрополите Варлааме (1511–1521). Фигура же Леваша еще более примечательна. Впервые он упомянут в качестве митрополичьего дьяка еще в годы предстоятельства святителя Геронтия (1473–1489) и затем неминуемо выступает митрополичьим дьяком при преемниках митрополита Геронтия вплоть до митрополита Даниила, то есть в течение полувека! За верную службу Леваш получил в награду право распоряжения митрополичьим селом Богоявленским.
Причина нейтрального именования святителя Ионы «владыкой» в завещании, по-видимому, кроется в особенностях непростого положения, в котором оказался митрополит после своего наречения. Он стал кандидатом на митрополичий престол в обстановке усобицы между потомками Дмитрия Донского, когда духовенство и большая часть знати стояли перед проблемой выбора. Ставленник одной из сторон, конечно, не мог быть принят приверженцами другого лагеря[16]. Не лучше обстояло дело и с духовенством нейтральным, занявшим выжидательную позицию. Поскольку ситуация менялась постоянно, то один, то другой соперник оказывался в выигрыше, подчинение иерарху, ставленнику побежденного лагеря, могло иметь тяжелые последствия.
Таким образом, положение святителя Ионы, когда он удостоился чести стать нареченным «в митрополью Рускую», не было устойчивым. Судьба митрополита Ионы несколько напоминает историю митрополита Михаила (Митяя). Известно, что после смерти святителя Алексея Дмитрий Донской посадил на митрополичий стол своего ставленника, архимандрита Михаила (бывшего коломенского священника Митяя, незадолго перед наречением принявшего постриг). Недовольство кандидатурой нареченного митрополита было всеобщим: «И епископи вси, и архимандриты, и игумены, и священницы, и иноцы, и вси бояре, и людие не хотяху Митяа видети въ митрополитехъ, но единъ князь велики хотяше»[17].
Во времена Дмитрия Донского возмущение вызвали самоволие великого князя, а также не приличествующие положению нареченного митрополита использование владыкой Митяем средств и символов главы Церкви (казны, ризницы, услуг митрополичьих бояр), сопровождавшееся резким вмешательством в жизнь духовенства, а также и увеличением податей. В 1430-е годы ситуация усугубилось феодальной войной. Василий II принял решение в обстановке усобицы. Теперь недовольство и отказ подчиняться были рождены не только своеволием великого князя и пребыванием на митрополичьем престоле великокняжеского ставленника, но и нежеланием клира ввязываться в московский династический конфликт.
Определенное сходство обнаруживается и в вопросе о благосклонности митрополитов-предшественников к великокняжеским кандидатам на замещение кафедры. Ни у Михаила, ни у владыки Ионы не было благословения от предыдущих глав Церкви. Дмитрий Донской долго добивался у святителя Алексея признания прав Михаила на наследование кафедры, но этого так и не произошло. Если бы Михаил получил благословение святителя, он, несомненно, обставил бы этот акт присутствием авторитетных свидетелей, сделав его тем самым не подлежащим сомнению. То же самое можно сказать о святителе Ионе. Лишь в позднем его житии появляется легенда о предсказании и благословении митрополита Фотия, данном юному насельнику Симонова монастыря. Следует учитывать, что до утверждения автокефалии на Руси благословение митрополитом своего преемника если и имело место, то могло носить лишь рекомендательный характер, поскольку окончательно вопрос о замещении кафедры решался в Константинополе[18].
Несомненно и то, что наречение митрополита Ионы прошло без созыва собора. Желание великого князя было единственной причиной появления епископа Рязанского при митрополичьей кафедре. Свободное волеизъявление «православного христианства» в условиях внутренних неурядиц в княжестве было невозможно. Но и позднее сколько-нибудь серьезных попыток придать наречению Ионы митрополитом подобающий каноничный характер не возникло. Это свидетельствует о весьма напряженных отношениях внутри Русской Церкви в годы феодальной войны. Только Степенная книга дает окончательную форму рассказа о церковных событиях времени местоблюстительства Ионы[19].
Правда, послание Василия II императору Константину XI Палеологу (ок. 1452 г.), сообщающее об избрании Ионы митрополитом Киевским и всея Руси, содержит претенциозный отрывок об имевшем место после смерти митрополита Фотия наречении епископа Рязанского: «Мы, милостью Божиею съгадавше с своею матерью, с великою княгинею, и с нашею братьею, с русскыми великими князи и с поместными князьями, и с Литовския земли осподарем с великим князем, и с святителями нашия земли, и со всеми священники и духовными человеки, общежители же и пустынными отходники, с святыми старци, и с нашими бояры, и со всею нашею землею Русскою, со всем православным христианством»[20].
Однако данное этикетное рассуждение противоречит характеру отношений начального периода феодальной войны и ранним документам. Так, первая грамота Василия II, направленная в Константинополь около 1441–1443 годов, не только не содержит сообщения об избрании кандидата на пост митрополита «всем православным христианством», но и вообще не упоминает обстоятельств наречения митрополита Ионы. По всей видимости, в этом месте уверения второго послания, смысл которого состоял в том, чтобы всеми средствами убедить Константинополь в правоте архиерейского собора 1448 года, не отражают исторической действительности.
Итак, суммируя сказанное, можно сделать вывод, что духовная грамота Василия Васильевича Галичского, содержащая упоминание о владыке Ионе, является еще одним, и при этом веским, подтверждением наречения епископа Рязанского в митрополиты всея Руси в начале 1430-х годов.
Напомним, что положение владыки Ионы, избранного кандидатом в митрополиты всея Руси волей великого князя московского, оказалось незавидным. Большинство паствы либо не хотело, либо боялось признавать его кандидатуру. Вероятно, влияние митрополита Ионы распространялось только на Рязанскую епархию и ряд областей митрополичьей Владимиро-Московской епархии, на что указывают грамоты 1433 года. Шаткое, постоянно меняющееся положение, неуверенность в завтрашнем дне и перспективах дальнейшего пребывания на митрополичьей кафедре накладывали отпечаток на поведение Ионы как местоблюстителя кафедры предстоятеля Русской Церкви. Принимая во внимание данное соображение, можно попытаться объяснить причины разного титулования святителя Ионы в грамотах 1433 года.
Послание святителя, направленное в нижегородский Печерский монастырь, датируется 11 марта 1433 года. В это время Василий II еще занимал московский великокняжеский стол и благоволил местоблюстителю. Поэтому владыка смело называет себя «нареченным в святейшую митрополью Рускую». Однако духовная Василия Васильевича Галичского предъявляется митрополиту Ионе 27 августа 1433 года уже в иной обстановке. Теперь великим князем московским, по всей видимости, считается Юрий Звенигородский, а побежденный Василий II находится в опале, в дарованной ему по высочайшему благоволению Юрия Коломне[21]. Естественно, лишившийся высокого покровителя и не признанный новым великим князем митрополит более сдержан; он не смеет выступать в духовной как «нареченный в митрополью» и определяется более мягким, нейтральным титулом – «владыка».
 |
| Святитель Иона, митрополит Московский и всея Руси |
Время расцвета Рязанского княжества приходится на XIV век и особенно на годы правления великого князя Олега Ивановича (1350–1402). Тогда же усиливается могущество Рязанской епархии. Именно во второй половине XIV столетия «епископы Рязанские и Муромские» (таким было их официальное титулование) наконец выигрывают продолжавшийся в течение нескольких десятилетий спор с Сарайскими архиереями. Еще со времен митрополита Максима († 1305) владыки оспаривали право управления пограничными областями между епархиями: по рекам Воронежу и верхнему течению Дона, а также в среднем Подонье (район Червленого Яра).
Возможно, одновременное усиление великого княжества и владычной кафедры Рязани было обусловлено взаимной поддержкой между местными архиереями и великим князем рязанским. О внимательном отношении Олега к положению духовенства говорит, например, то обстоятельство, что основанный Олегом Солотчинский монастырь превратился в крупнейшего, после владычного дома и великого князя, землевладельца Рязанского княжества. Этот монастырь вплоть до ликвидации независимости Рязани прослужил придворной обителью княжеского рода. Немаловажно и то, что рязанская церковная организация постепенно становится самым большим землевладельцем княжества, уступая по количеству находящейся во владении земли лишь великим князьям. При этом наибольшей долей в общем количестве церковных угодий располагала епископская кафедра.
Впрочем, сила Рязанских владык не была безграничной. Во-первых, на иерархической лестнице епископы Рязанские и Муромские стояли только на четвертом месте после архиереев Великого Новгорода, Ростова и даже Суздаля, но выше епископов Твери. Во-вторых, земельных владений (ни купленных, ни даренных) вне границ княжества у местных владык не было ни в XIV, ни в XV веках, вплоть до 1589 года. Однако немаловажно, что область Мурома и Мещеры, изначально принадлежавшая Рязани, но попавшая к XV столетию в зависимость от Московского княжества, по-прежнему оставалась в церковном подчинении рязанских епископов.
О возросшей силе владычной кафедры косвенно свидетельствуют обстоятельства поставления митрополитами епископов для Рязани. Известны имена двух епископов Рязанских, рукоположенных в первой половине XV столетия. Это выдвинутые из среды московского духовенства Сергий (Азаков) и Иона, будущий митрополит всея Руси.
Несомненно, поставление Сергия (Азакова)[1], в прошлом архимандрита московских кремлевского Спасского и Симонова монастырей, указывает на желание митрополита Фотия обеспечить сторонника митрополичьей политики в лице епископа Рязанского. Можно полагать, что в данном случае митрополит действовал в единомыслии с великим князем московским Василием I, который был бы не прочь видеть проверенного человека, занимающего высокий церковный пост, на землях соседнего независимого княжества и, что не менее важно, в недавно подчиненных Муроме и Мещере. Несомненно, Василий I был лично знаком с будущим епископом Рязанским еще со времен служения Сергия в Москве. Ведь кремлевский Спасский монастырь являлся придворной великокняжеской обителью.
Владыка Иона, как и его предшественник Сергий (Азаков), занял архиерейскую кафедру Рязани после длительного монашеского служения в Симоновом монастыре. Он происходил из семьи землевладельца Федора Одноуша, вотчина которого располагалась в округе Галича Костромского. Иноческий постриг Иона принял «во едином отъ монастырей въ Галичьской земьли», откуда через непродолжительное, по всей видимости, время перебрался в Москву «во обитель Пречистыя Богородицы на Симаново»[2]. Время рукоположения Ионы в епископы Рязанские точно не известно. Ни духовная грамота святителя Ионы, ни его житие, составленное около 1547 года по поручению Ивана IV и митрополита Макария, не называют даты этого события, однако духовная указывает, что он был поставлен в епископы Рязанские от «господина и отца кир Фотия»[3]. По мнению Л.И. Ивиной и А.А. Зимина, какое-то время после вступления на престол Василия II Темного (февраль 1425 г.) Иона еще находился в Симоновом монастыре[4]. О.А. Абеленцева указала на то, что в Супрасльском списке Белорусской I летописи под 1426 годом есть известие о посылке митрополитом Фотием архимандрита Ионы в Тверь, а в 20–30-е годы XV столетия в Москве известен только один архимандрит по имени Иона – симоновский. Возможно, архимандрит Иона и митрополит Иона – одно и то же лицо[5]. Если все это действительно было так, то рукоположение Ионы имело место уже в последние годы жизни митрополита Фотия, между 1426 – началом июля 1431 года.
Хиротония епископа митрополитом Фотием, горячим приверженцем Василия II, произошедшая в обстановке неурядицы вокруг престолонаследия (так называемой «феодальной войны второй четверти XV века» между представителями московского княжеского дома), говорит о том, что митрополит делал сознательный выбор, посвящая человека не только достойного, но и проверенного. Не будь митрополит Фотий совершенно уверен в лояльности архимандрита Ионы к Василию II, симоновский монах не стал бы епископом. Отметим, что житие святителя Ионы свидетельствует о поставлении его в епископы Рязани «советомъ самодержца», то есть Василия II. Естественно, данное выражение в первую очередь представляет собой общепринятую формулировку, но нельзя сбрасывать со счетов возможности того, что при дворе Василия II действительно стремились влиять на замещение высших церковных должностей.
Для оценки причин, позволивших владыке Ионе стать в начале 1430-х годов нареченным митрополитом всея Руси, необходимо также рассмотреть политическую обстановку, сложившуюся вокруг Рязанского княжества в годы епископского служения владыки. Известия о рязанской земле за вторую четверть XV века скудны. Однако политические силы, влиявшие на жизнь княжества, определяются достаточно четко. Условия, в которых владыка Иона начал архиерейское служение, оказались для него непростыми.
Не позже 1427 года великим князем рязанским становится Иван Федорович (†1456). В этом году он заключает договор с великим князем литовским Витовтом[6]. Согласно условиям договора, Иван Федорович признавал себя «служилым князем» Витовта, которому обещал «служити безъхитростно» и «быти заодинъ» (в том числе против внука Витовта – великого князя московского Василия II), а также не заключать ни с кем соглашений «без воли» нового сюзерена. Традиционно данное соглашение рассматривается исследователями в качестве попытки Ивана Федоровича использовать феодальную войну внутри Московского княжества и изменить внешнеполитические связи, заручившись поддержкой влиятельного соседа против притязаний Москвы на господство в Северо-Восточной Руси[7].
В то же время такой же договор был заключен Витовтом и с великим князем пронским. Пронск в то время представлял собой второй центр рязанской земли, где сложилось самостоятельное и независимое великое княжение, на что указывал уже А.Е. Пресняков[8]. Оба княжества периодически конфликтовали между собой, причем пронский князь в первой трети XV века явно не уступал своему рязанскому сопернику. О сильной позиции тогдашнего пронского князя Ивана Владимировича свидетельствует, например, то, что Василий I решил женить своего сына и наследника Ивана на его дочери. Территория Пронского княжества входила в состав Рязанской епархии.
Как видим, уже с первых лет пребывания владыки Ионы на епископской кафедре ему пришлось окунуться в обстановку, где разные политические силы решали собственные задачи. В первую очередь владыке приходилось считаться с позицией рязанского князя, в столице которого находилась его кафедра, и точкой зрения пронского князя, чьи земли составляли существенную часть территории епархии. Также епископ должен был лавировать между лагерями Юрия Звенигородского и Василия II, поскольку область Мещеры, как и любая другая, всегда могла стать ареной борьбы между претендентами на великокняжеский престол. При этом сам епископ Рязанский, как уже говорилось, являлся сторонником Василия II.
Естественно, определенную роль в жизни рязанской земли с 1427 года и вплоть до смерти, последовавшей в 1430 году, играл Витовт. В письме к магистру Ливонского ордена он уведомлял, что великие князья рязанские, пронские и одоевские встали под его защиту[9]. При этом непосредственное влияние литовского князя на политическую жизнь рязанских земель было, вероятно, не столь велико. Однако опосредованное воздействие проявилось достаточно сильно. Так, тесные отношения Витовта с ордынским ханом Улу-Мухаммедом, время правления которого как раз пришлось на рубеж 20–30-х годов XV века, должны были отразиться на политике хана в отношении Рязани.
Географическое положение рязанских земель, расположенных на юго-востоке Великороссии, всегда было связано с угрозой, исходившей от Золотой Орды. Процесс ее распада вступил в середине XV столетия в последнюю фазу. Однако традиционная политика Орды, состоявшая в том, чтобы уравновешивать силы русских князей, продолжалась и в период распада. И Тохтамыш, и Едигей поддерживали рязанскую самостоятельность в противовес усилению Москвы. С другой стороны, принцип «разделяй и властвуй» действовал без исключений, ослабляя тех, кто, на первый взгляд, оказывался в выигрышном положении. Так, Едигей играл на противоречиях Рязани и Пронска, не давая усилиться ни одному из княжеств.
Между тем, как видно из наблюдений А.Н. Насонова, приемники Едигея († 1419) уже не относили Рязань к числу сколько-нибудь важных объектов своей внешней политики[10]. В 20-е и первой половине 30-х годов XV века количество ордынских набегов на Рязань сокращается. Начиная с 1420 и вплоть до 1437 года крупное столкновение имело место лишь один раз – в 1426 году[11]. Вероятно, сравнительное спокойствие рязанских земель было обусловлено тем, что силы Орды оказались оттянутыми на решение внутренних противоречий, а во внешней политике важнейшим направлением деятельности становится Литва.
По мнению Б.Н. Флори, пассивность Орды в отношении княжеств Северо-Восточной Руси и активная деятельность по отношению к Литве в 1430-е годы были напрямую связаны с политикой Витовта, который позволял себе вмешиваться во внутреннюю жизнь державы Джучидов и сделал великое княжество литовское самым опасным западным ордынским соседом[12]. Хан Улу-Мухаммед был одним из ставленников Витовта. Согнанный с ханского трона белоордынским правителем Бараком, он некоторое время укрывался у Витовта, а позднее при поддержке великого князя литовского отбил Сарай и вновь сел на троне.
Вынужденный во многом идти в русле политики Витовта, Улу-Мухаммед, вероятно, не смел враждебно действовать против Рязани – вассала литовского правителя. Когда же Витовт умер, проблема Литвы, несмотря на внутрилитовские неурядицы, осталась для Орды первостепенной: ордынская знать стремилась избежать нового усиления западного соседа. Все это было на руку Рязани, которая, освоившись в обстановке феодальной войны в Московском княжестве, теперь не так нуждалась в опеке сильного соседа (Литвы) и достаточно спокойно чувствовала себя в отношении Орды, занятой на литовском внешнеполитическом поприще.
Возможно, ослабление «татарского» фактора в жизни Рязанского княжества отразилось и на внешнеполитических договорах Рязани. Сравним крестное целование Федора Олеговича Рязанского и Василия I, составленное в 1402 году, с двумя московско-рязанскими договорами периода княжения Ивана Федоровича (первый из них был заключен в 1434 году с Юрием Звенигородским, второй – в 1447 с Василием II). Договор 1402 года специальной статьей предусматривал принципы ведения дипломатических отношений с Ордой и оговаривал ряд особенностей русско-ордынских связей[13]. В договорах же 1434 и 1447 годов определение «Орда» вовсе не встречается, оно заменено на общее «татары». Отдельным пунктом порядок внешнеполитических связей с Ордой не оговаривается, все сводится лишь к подтверждению формулы «а не пристати ми к татаром никоторую хитростью», причем в соглашении 1447 года «татары» ни разу не упоминаются самостоятельно, но всегда совместно с Литвой («не пристати ни к татаром, ни к Литве»)[14].
Некоторая стабильность, характерная для Рязани начала 30-х годов XV века, облегчала и жизнь Рязанского епископа. А.А. Зимин отмечает, что Рязанский епископ Иона уже с 30-х годов XV века был для Василия II наиболее приемлемым кандидатом в митрополиты. Однако исследователь не указывает, в чем именно выражалась приемлемость кандидатуры архиерея, и ограничивается лишь следующим замечанием: «Это соответствовало отношениям Москвы с Рязанью»[15]. Так почему же выбран был именно владыка Иона?
В обстановке феодальной войны, когда духовенство разделилось в своем отношении к воюющим лагерям или занимало выжидательную позицию, выбор должен был пасть на лицо, последовательно поддерживающее один из лагерей. И не просто поддерживающее, но способное стать преданным сторонником. При этом полномочие предложить кандидатуру митрополита получал тот из соперников, который на данный момент мог официально называть себя великим князем. После решения Улу-Мухаммеда о законности притязаний Василия II на великокняжеский престол, что произошло летом 1432 года, вопрос о кандидатуре митрополита мог решить Василий II.
Поскольку вопрос с престолонаследием был решен формально и можно было ожидать нового витка борьбы, Василий вряд ли искал кандидата в митрополиты среди духовенства низшего и среднего звена. Ему был нужен такой местоблюститель, который в случае непредвиденных ситуаций мог использовать не только духовный авторитет и силу централизованной церковной власти, но и серьезные ресурсы как политического, так и экономического характера. Поэтому кандидатуры настоятелей монастырей, не говоря уже о рядовом духовенстве, отпадали. Подобный уровень требований мог быть предъявлен лишь архиереям[16].
Среди архиереев Василий мог выбирать, конечно, только из владык великорусских (включая епископов Пермского и Сарайского). Епископы, чьи епархии входили в состав Литвы и Польши, исключались. Архиереи Коломны (всего лишь удела московского князя), Суздаля (княжества небольшого и давно уже второстепенного), Перми (недавно образованной епархии) и Сарая (влиятельного только в далекой Орде) отпадали сразу. Слишком небольшим был их потенциал.
На епископа Тверского и священноинока Новгорода Евфимия Вяжицкого рассчитывать не приходилось. Традиционно они были слишком независимы, враждебны и крепко держались за свои области. Вряд ли их можно было соблазнить митрополичьим посохом: положение главы Церкви в тревожной обстановке 1430-х годов, характерной для Московского княжества, было далеко не завидным. Да и сам Василий, конечно, не хотел допускать, чтобы глава епархии, связанной с враждебной землей, получил высокий пост.
Оставались Ефрем, владыка Ростовский, и Иона, владыка Рязанский. Как отмечал еще А.А. Зимин, Ефрем (поставлен на епархию в 1427 году, то есть, как и Иона, уже после начала феодальной войны) являлся одним из самых влиятельных епископов и решительным противником галичских князей (в 1435 году его «пограбил» Василий Косой). Именно владыка Ефрем, как представляется, был наиболее удачным кандидатом на пост митрополита всея Руси. Однако великий князь московский предпочел епископа Рязанского Иону. По всей видимости, причины такого решения крылись в чисто политических соображениях.
Вероятно, Василий II считал более действенным опереться в случае необходимости на действительно крепких князей рязанских, нежели на все более хиревших ростовских и ярославских. Возможно, сыграла свою роль и некая преемственность связи рязанских владык с Москвой. Как уже было отмечено, владыка Иона и его предшественник по кафедре Сергий (Азаков) до хиротонии монашествовали в Москве, причем в одной и той же Симоновой обители.
Выбор Рязани, то есть той поддержки, которую могла оказать рязанская земля ее епископу, избранному в митрополиты, а значит и великому князю Василию II, определялся очередным ее усилением. С одной стороны, Рязань была уже не тем мощным княжеством, которое, в случае ухудшения отношений, могло доставить Москве заметные неприятности, с другой – определенный запас прочности, необходимый Василию, у нее был. Изменение политической обстановки на рубеже первой и второй четвертей XV века привели к тому, что в начале 30-х годов Рязань усилилась.
Во-первых, великий князь рязанский Иван Федорович подчинил своей власти пронских князей и, видимо, ликвидировал «великое княжение пронское». На это явно указывают две детали договора 1434 года, заключенного между Юрием Звенигородским и Иваном Федоровичем. Первая из них, отмеченная А.Е. Пресняковым, называет в числе владений Ивана Пронск и «волости проньские»[17]. Вторая деталь, отмеченная Б.Н. Флорей, состоит в том, что в грамоте пронский князь назван не «великим», как в раннем договоре 1402 года, а просто князем[18]. Иван Федорович заявляет: «Со княземъ (выделено мной. – А.Т.) есми с проньским и с его братьею любовь взял»[19].
Во-вторых, в Рязани возникает новый тип монет. До княжения Ивана Федоровича местные монеты чеканились в подражание джучидским дирхемам, а при Иване на них впервые (!) появляется надпись на русском языке, содержащая имя, отчество и титул князя[20]. Отказ от использования чеканки денег ордынского типа равно свидетельствовал как об уменьшении зависимости рязанской земли от Орды, так и о росте политического самосознания правящей рязанской элиты.
Таким образом, в начале 1430-х годов сложились благоприятные условия, обеспечившие епископу Рязанскому и Муромскому наречение в митрополиты Московские и всея Руси. Временное усиление Рязани способствовало тому, что круг политических сил, действовавших вокруг княжества, заметно сузился. Умер Витовт, было присоединено княжество Пронское, практически не беспокоила Орда, из-за продолжавшейся смуты Москва приостановила свою наступательную политику. Все перечисленные факторы способствовали не только спокойному существованию Рязанской епископской кафедры, но и, очевидно, укреплению позиции владыки.
В то же время усиления Рязанской кафедры совпало с общецерковной необходимостью замещения митрополии после смерти митрополита Фотия. Благодаря изначальному доброжелательному настрою по отношению к Василию II, а также благоприятной ситуации для кафедры, способной за счет своих ресурсов поддержать кандидата в предстоятели Русской Церкви, на владыку Иону как на местоблюстителя митрополичьей кафедры падает выбор Василия II. Возможно, вслед за приглашением святителя Ионы стать кандидатом в предстоятели Русской Церкви последовало политическое сближение Москвы и Рязани, выразившееся в заключении крестного целования.
Выше нами уже упоминалось о договоре 1434 года между Иваном Федоровичем Рязанским и Юрием Звенигородским. Из текста договора следует, что прежде существовало «докончание» Ивана Федоровича и Василия II: «Так жо ми не канчивати с твоим братыничем, со князем Васильем… а целованье ми к нему сложити (выделено мной. – А. Т.)»[21]. Когда было достигнуто соглашение между Василием II и великим князем рязанским, точно неизвестно: текст договора не сохранился. Несомненно, это произошло уже после смерти Витовта и не раньше признания за Василием II великокняжеского титула со стороны Улу-Мухаммеда. Вряд ли Иван Федорович рискнул бы идти на крестное целование с московским великим князем, положение которого на престоле в начале 1430-х годов, после смерти покровителей Витовта и митрополита Фотия, стало чрезвычайно неустойчивым. Заключив договор, Иван Федорович мог оказаться втянутым в конфликт с Юрием Звенигородским, выступая на стороне того, чье превосходство было сомнительным.
Подписание договора после возвращения Василия II из Орды, между 1 сентября 1432 года и 30 августа 1433 года, подтверждается и на основании материалов описей архива Посольского приказа XVII века, обнаруженных Л.В. Черепниным[22]. Предположительно, именно в это время (вторая половина 1432 г.) епископ Иона становится местоблюстителем митрополичьего престола. Как было нами установлено, выбор великого князя московского пал на владыку Иону во многом из соображений чисто политических. Раз Василий II решил использовать потенциал Рязанской владычной кафедры, зависевший во многом от успешного состояния дел Рязанского княжества, то можно было ожидать и более тесного сотрудничества между великими князьями на светском уровне. Вероятно, наречение Ионы и заключение московско-рязанского договора имели место в одно и то же время и должны были дополнять друг друга. Известно, что Иван Федорович не подвел Василия II; он посылал свои войска против Юрия Звенигородского и, видимо, завладел очень богатым полоном – возвращение захваченного оговаривалось специальным пунктом в договоре 1434 г.[23] Очевидно, в контексте московско-рязанского договора необходимо рассматривать и помощь Василия II Рязани в борьбе с царевичем Мустафой в 1433 году.
Давайте обсудим ваш вопрос или заказ!
Отправьте нам свои контактные данные. Мы с вами свяжемся, проконсультируем и обязательно предложим интересное и подходящее под запрос решение по направлению услуги
