Подорожал в тысячу раз

Дядя Гиляй — фигура легендарная, можно сказать, главный наш москвовед. Правда, многие из тех, кто запомнил его канонический портрет — в каракулевой папахе, с вислыми запорожскими усами, — считают, что родом он из каких-то лохматых давних лет, чуть ли не ровесник московского пожара 1812 года. Наверное, они сильно удивятся, узнав, что Владимир Алексеевич наблюдал Москву не только в XIX, но и больше трети XX века и дружил с теми, кого мы считаем своими современниками. Еще одно распространенное заблуждение состоит в том, что прославился Гиляровский своей книгой «Москва и москвичи». Это не так. «Москва и москвичи» — скорее мемуар на склоне лет, в котором «певец Хитрова рынка» успел воспеть и его закат: «Исчезают нестройные ряды устарелых домишек, на их месте растут новые, огромные дворцы»

И название книги, между прочим, заимствовано у Михаила Загоскина, знаменитого автора исторических романов и сборников этнографически-бытовых очерков «Москва и москвичи», издававшихся с 1842 по 1850 год. А книжка Гиляровского вышла первым изданием в 1926 году, а вторым в 1933-м.

По-настоящему прославила Гиляровского не книга, а работа газетного репортера. Его, кстати, так и звали на Хитровке и Сухаревке — Газетчик. Вот как репортер он был вне конкуренции, высшего класса — что по представлениям позапрошлого и прошлого веков, что по нынешним меркам.

Откуда он такой взялся
Родился 9 декабря (26 ноября) 1853 года. В гимназии экзаменов не сдал, сбежал из дома и нанялся в бурлаки. Потом записался вольноопределяющимся в полк, был направлен в юнкерское училище и через месяц отчислен. Работал истопником, пожарным, наездником в цирке, актером в театре. Пошел на Русско-турецкую войну, служил в отряде охотников (разведчиков), заработал Георгия. Опять поступил в театр, а потом устроился репортером в «Московский листок». Очень скоро стал известен, потом знаменит. Писал для лучших русских изданий. Страдал от цензуры. Весь тираж его книги «Трущобные люди» был уничтожен в типографии. Сохранилась оценка инспектора: «Сплошной мрак, ни одного проблеска, никакого оправдания, только обвинение существующего порядка. Такую правду писать нельзя». Писал репортажи с Русско-японской войны, чудом остался жив в Ходынской катастрофе.
После революции пишет для «Известий», «Вечерней Москвы», журналов «Прожектор» и «Огонек». Издает книги. Теперь ту, старую правду писать стало можно. Но — нельзя новую…

Как он собирал материалы для заметок 
« — Считаю это за оскорбление. Вы брезгуете нами! Это у нас не полагается. Не доводи до греха, пей!
— Нет!
— А, нет? Оська, лей ему в глотку!
Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот. Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он с воем грохнулся на пол».

Это Гиляровский в молодости. А вот в почтенных годах.
«Я как-то шел по Неглинной и против Государственного банка увидал посреди улицы деревянный барак, обнесенный забором, вошел в него, встретил инженера, производившего работы, — оказалось, что он меня знал, и на мою просьбу осмотреть работы изъявил согласие. Посредине барака зияло узкое отверстие, из которого торчал конец лестницы.
Я попробовал спуститься, но шуба мешала, — а упускать случай дать интересную заметку в «Вечернюю Москву», в которой я тогда работал, не хотелось. Я сбросил шубу и в одном пиджаке спустился вниз. Знакомый подземный коридор, освещенный тусклившимися сквозь туман электрическими лампочками. По всему желобу был настлан деревянный помост, во время оттепели все-таки заливавшийся местами водой. Работы уже почти кончились, весь ил был убран, и подземная клоака была приведена в полный порядок.
Я прошел к Малому театру и, продрогший, промочив ноги и нанюхавшись запаха клоаки, вылез по мокрой лестнице. Надел шубу, которая меня не могла согреть, и направился в редакцию, где сделал описание работ и припомнил мое старое путешествие в клоаку. На другой день я читал мою статью уже лежа в постели при высокой температуре, от гриппа я в конце концов совершенно оглох на левое ухо, а потом и правое оказалось поврежденным. Мои статьи о подземной клоаке под Москвой наделали шуму».
Хочется цитировать и цитировать, особенно когда обнаруживаются занятные исторические рифмы. Вот напоследок три таких привета из прошлого от Дяди Гиляя.

Привет московским акционистам
«Последний раз я видел Мишу Хлудова в 1885 году на собачьей выставке в Манеже. Огромная толпа окружила большую железную клетку. В клетке на табурете в поддевке и цилиндре сидел Миша Хлудов и пил из серебряного стакана коньяк. У ног его сидела тигрица, била хвостом по железным прутьям, а голову положила на колени Хлудову. Это была его последняя тигрица, недавно привезенная из Средней Азии, но уже прирученная им, как собачонка».

Привет разделу «МН» «Слово и антислово»
«Испитой юноша, на вид лет семнадцати, в лакированных сапогах, в венгерке и в новом картузе на затылке, стуча дном водочного стакана по столу, убедительно доказывал что-то маленькому потрепанному человечку:
— Слушай, ты...
— И что слушай? Что слушай? Работали вместе, и слам пополам...
— Оно пополам и есть!.. Ты затырка, я по ширмохе, тебе лопатошник, а мне бака... В лопатошнике две красных!..
— Бака-то полета ходит, небось анкер...
— Провалиться, за четвертную ушла...
— Заливаешь!
— Пра-слово! Чтоб сдохнуть!
— Где же они?
— Прожил! Вот коньки лаковые, вот чепчик... Ни финаги в кармане!
— Глянь-ка, какой стрюк заполз!Испитой юноша посмотрел на меня, и я услышал, как он прошептал:
— Не лягаш ли?
— Тебе все лягавые чудятся...
— Не-ет. Просто стрюк шатаный».

Привет черным риелторам
«Полтораста лет стоит на Тверской дом, в котором помещается теперь Моссовет… Дом этот вплоть до революции был бессменно генерал-губернаторским. Вот этот самый Шпейер, под видом богатого помещика, был вхож на балы к Долгорукову, очаровал старика своей любезностью и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду. Князь разрешил, и на другой день Шпейер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника, весь дом, двор и даже конюшни и лошадей. Чиновник молчаливо присутствовал, так как ничего не понимал по-английски. Дня через два, когда Долгоруков отсутствовал, у подъезда дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами, следом за ней в карете приехал лорд со своим секретарем-англичанином и приказал вносить вещи прямо в кабинет князя...
Дело кончилось в секретном отделении генерал-губернаторской канцелярии. Англичанин скандалил и доказывал, что это его собственный дом, что он купил его у владельца, дворянина Шпейера, за 100 тысяч рублей со всем инвентарем и приехал в нем жить. В доказательство представил купчую крепость, заверенную у нотариуса, по которой и деньги уплатил сполна… Выяснилось, что на 2-й Ямской улице была устроена на один день фальшивая контора нотариуса, где и произошла продажа дома».

Последняя репортерская удача Гиляровского
В декабре 2003 года Центробанк России выпустил в обращение серебряную монету номиналом в два рубля, посвященную 150-летию со дня рождения Гиляровского. На монете были указаны годы жизни: 1853–1935. Однако в 2005 году стало известно, что в метрической книге церкви села Сяма, где крестили младенца Владимира, значится 1855 год. Монету признали неправильной — и у коллекционеров цена «Гиляровского» выросла в тысячу раз.

Все новости