«Удрал из госпиталя брать Берлин…»

Война, как жизнь, вмещает столько событий, что неизбежно какие-то детали со временем начинают забываться, но есть день, который каждый фронтовик помнит до самых мельчайших подробностей. Это День Победы. Николай Дмитриевич Кирпиченко победу праздновал в Берлине. Сколько наших солдат брали города и пересекали границы, гнали фашистов на запад и жили одной мыслью: дойти до Берлина, добить врага в его логове! Николай Кирпиченко, ветеран Великой Отечественной, житель Владивостока, был одним из тех, кто дошел. И расписался на стенах Рейхстага.

– Что под руку попало, тем и царапали. Пишешь: «Дошел до Берлина!» и ставишь свою фамилию или имя, – вспоминает Николай Дмитриевич май 45-го.

А судьба могла сложиться иначе. Он оказался в госпитале, когда под городом Познань его ранило, незадолго до победы.

– После ранения глаза не видели, – вспоминает фронтовик. – А до Берлина-то уже осталось рукой подать! Так мои ребята приехали, обмундирование привезли. Я переоделся и удрал из госпиталя на фронт – Берлин брать. На уме только одно и было: Берлин!

На подступах к Берлину было три кольца оборонительных. И сражаться приходилось за каждую улицу и каждый дом. Мобилизованы на защиту Берлина были все: от детей до стариков. Им давали фауст-патрон, а это было самое страшное для наших танков. Это такая болванка, или труба, которая берется подмышку. Из нее стреляли даже пацаны, – рассказывает Николай Дмитриевич Кирпиченко. – Мы ждали, что они примут полную безоговорочную капитуляцию, а они открыли огонь. И тогда мы тоже открыли огонь на полное уничтожение. И 6 мая уже были выброшены белые простыни во всех окнах – безоговорочную капитуляцию приняли. А 7 мая война закончилась. Вечером стало так непривычно тихо! Потом смотрим – в воздух полетели ракеты. Это был салют. Мы и смеялись, и плакали.

8 мая бойцы спали вповалку таким крепким сном, что пожилой повар-украинец, здоровенный усатый дядька, как нянька, будил солдат, чтобы накормить завтраком или обедом. Но какой там завтрак!? Поспать бы. В первый раз за столько лет спали в человеческих условиях: когда под головой не кулак, не скатка из шинели, а настоящая подушка. И над головой – крыша. А 9 мая состоялось подписание договора о капитуляции. Жуков подписывал солдатской ручкой, которую потом, как утверждают свидетели, он солдату подарил.

Сталин – гуд, Гитлер – капут!

Берлин. Как важно было дойти до него. И увидеть над Рейхстагом Знамя Победы. А потом смеяться и плакать от радости, что дошел, и вспоминать тех, кто должен был праздновать эту победу вместе с тобой, но остался на поле боя, отдав жизнь за эту победу…

Каким наши русские солдаты увидели Берлин? Разрушенным, голодным.

– Мы немцев кормили и поили, – делится воспоминаниями Николай Дмитриевич. – Давали им продукты и организовывали для них кухни. В очередь выстраивались пацаны, женщины. Повар черпак кинет в миску, а они повторяют: «Гитлер капут. Капут, капут… Сталин – гуд, Гитлер – капут!» Немцы активные очень. Они уже через несколько дней стали разбирать развалины, расчищать город. Их пугали, что придут азиаты, сибиряки, чуть ли не с рогами. Они сначала с опаской относились, а потом поняли, что не с рогами мы и что пришли не уничтожать, а пришли мы как освободители.

Николаю Кирпиченко пришлось освобождать и Варшаву, и Белоруссию. В 43-м году ушел на фронт добровольцем, будучи 19-летним мальчишкой.

– Я участвовал в снятии блокады с Ленинграда, освобождал Ленинградскую область, Ригу (Прибалтика). Когда блокаду сняли, фронты переформировали – не стало Волховского и Ленинградского, но появились три Прибалтийских фронта. Когда Ригу взяли, нас опять расформировали и перебросили в Белоруссию, на Центральный фронт, под командование Г.К. Жукова, с которым я и дошел до Берлина. В Белоруссии освобождали Гродно, Барановичи, Белосток – уже конечный город, наш пограничный, дальше – Польша. Там двинулись на Варшаву, а из Варшавы – на Берлин.

На запад шли по нашим деревням, но вместо них нас встречали сплошные пепелища: одни трубы да печки стояли. Уходя, немцы все жгли, взрывали, уничтожали, а людей угоняли или расстреливали.

Из пулеметчиков – в разведчики

Николай Кирпиченко служил в 105-м пограничном Краснознаменном Рижско-Берлинском полку пулеметчиком. Это были войска особые. Как вспоминает Николай Дмитриевич, в полку были свои танкисты, свои артиллеристы. А после снятия блокады полк построили, и сказали, что нужны разведчики-добровольцы. Сколько добровольцев? Весь полк сделал шаг вперед. Но Кирпиченко все-таки оказался среди тех, кого отобрали в разведку.

К будущим разведчикам приставили молоденькую учительницу немецкого, которая и научила бойцов иностранному языку.

– Шпрехать мы могли. Это я сейчас уже подзабыл. А тогда понимал все, мог спросить, как пройти, попросить документы или закурить. А если мы шли на серьезное задание, то нам давали человека, который мог хорошо говорить. Ну а мы тогда рты на замок и молчали, – рассказывает Николай Дмитриевич. – Когда командование приказывало, ходили языка брать или высматривать какието объекты, отслеживали передвижение немецких войск.

На передовой, при взятии Ленинграда, утром рано еще темень стоит, мороз 3040 градусов, а ты в маскхалате выйдешь в нейтралку и лежишь целый день с биноклем – наблюдаешь передвижение их частей. И все записываешь: кто движется и куда, сколько человек или единиц техники. Лежишь без движения. Потому что, если чуть пошевелишься, снайпер снимет. А потом возвращаешься назад уже в темноте. Приходишь, не чувствуя ни ног, ни рук. Ты даже до своих доползти не можешь: тебя встречают и волокут. Спиртом оттирают и в рот тебе спирту нальют, чтобы согреть. Пока отойдешь! А в тыл ходили, чтобы посмотреть колонны, скопление частей, склады. Я далекото сильно не ходил, примерно километров на 50. А другие подразделения ходили и за 200 километров. Туда уходишь – оставляешь все: и документы, и награды. В разведке ты сам себе и главнокомандующий, и рядовой. Там будь хитрый, как лиса, злой, как волк, и быстро бегай, как заяц. Вот такая была у нас заповедь. Ходили группой по 45 человек. А уж если кого ранили – мы все равно должны были его тащить. Никогда товарищей не оставляли. Даже убитых выносили.

Союзники или…?

Война с немцами закончилась, а вчерашние союзники начали воевать…

Советским командованием был образован Оперативный сектор города Берлина.

– По сути, – говорит Николай Дмитриевич, – это было подразделение госбезопасности. Из нашего полка туда направили тех, кто был в разведке. Нас переодели во все гражданское, или, как мы говорили, цивильное. Днем мы спали, а ночью работали в американской зоне, французской или английской. Вылавливали военных преступников – тех, кто удрал к американцам: бендеровцев, власовцев, бывших полицаев, предателей разных. Всех их нам надо было «выкорчевать» и представить перед судом. Агентура у нас была везде, даже немецкое население на нас работало. А американцы прятали у себя наших военных преступников и немецких. Мы же их находили и забирали из их зоны. Они и детей наших, угнанных из Союза в Германию, и других граждан старались запугать, военнопленных нам не передавали. И все это надо было выбивать и доказывать.

Как-то обнаружили детей. Спрашиваем у них: «Вы русские?» – «Найн, мы есть дойч». Понятно, союзники их уже настроили. А фамилий у них не было, у всех были вытатуированы на руках номера, как у заключенных концлагеря. И детей, и репатриированных пугали, что если они вернутся в страну, то их будут судить, расстреливать. У нас было много стычек с американцами. Мы им по зубам давали!

Однажды были на задании. В ресторанчике, где у нас была назначена встреча, американцы бучу учинили. Но наши танкисты долго с ними не разговаривали, а молча вышли, на танки сели, «хоботами» по витринам бахнули, так они на колени все присели. А дружба у нас с ними была примерно до 46-го года, они были тогда сговорчивые, а после 1946 года стали агрессивными и выставили против нас 47 своих дивизий плюс 10 дивизий немецких. Не навоевались еще. Поэтому наши войска оставались в Германии. Я вернулся домой только в 1948 году. Войну закончил сержантом. Так что было время на немцев посмотреть.

Жили они в то время нормально. Гораздо лучше нас. Мы даже удивлялись: «Зачем же они на нас полезли?» А после войны они стали нормальными людьми, сотрудничали с нами: сообщали нужную информацию.

Тайны третьего рейха

– Я могу рассказать про бункер Гитлера. Берлин взяли, вышли на улицу Берлинер Штрассе – это центральная улица, очень широкая, ведет прямо к Бранденбургским воротам. По левую сторону – все правительственные учреждения. Нам было приказано, чтобы ничего не уничтожали: документацию и так далее. И мы увидели Рейхстаг, а рядом рейхканцелярию Гитлера. В бункер попали 6 мая, когда над Рейхстагом уже красный флаг висел. Ну, а нас туда кинули зачищать, чтобы мародерства не было.

Мы видели тела семьи Геббельса – фрау и самого Геббельса, шестерых девочек и одного мальчика, их детей. Но там уже была комиссия совсем другая. Еще видели яму возле бункера. В ней лежала собака овчарка, чьято челюсть из желтого металла. Везде следы огня, все было сожжено, а это лежало. И до 1948 года эта яма все время охранялась. Говорили всякое, например, что у Гитлера много было двойников. Что он в любой момент может появиться то там, то тут. Мы туда рванем, а он будет в другом месте. А я думаю, что Гитлер удрал и отсиделся в Латинской Америке.

В рейхканцелярию врываемся – там полный хаос: много пьяных, они сами в себя стреляют. Там были открыты такие массивные железные двери, мы видели кабинет Гитлера, кабинет Геббельса. И лестница вниз. Мы туда дошли, но там был открыт канал: из реки Шпрея воду пустили, подвалы были затоплены. Мы спустились, когда вода стала доходить до бедра, ниже не полезли. Потом воду откачали и наши поставили охрану у этого бункера. Делегации союзников ходили в этот бункер, как на экскурсию.

Трофеи на память…

– Николай Дмитриевич! При случае могли отвернуть какую-нибудь ручку из кабинета Гитлера? – спрашиваю у ветерана.

– Да, было у меня кое-что на память, милая моя! – смеется Николай Дмитриевич. – Был такой поднос серебряный тяжелый, а к нему припаяны старинные монеты с императорами да королями 1200 какого-то года. Я их автоматом повыколачивал. Штук пятнадцать монет было у меня. А потом ребятишки растащили в чеку играть, а некоторые монеты рыбакам отдал на блесны. В общем, все пораздавал! А сейчас вот думаю, что это ж было целое состояние! И была еще пепельница позолоченная, на этом же подносе стояла. Она еще нашей императрицей была подарена их Вильгельму. Гравировка была. Да все разошлось. Нам не надо было. Один только трофей у меня и остался – фужер из цветного стекла, немецкий. Вот его берегу.

У Гитлера в кабинете (кабинет-то был большой) лежал огромный ковер, стол стоял, диван. Так наши смотрели и смотрели, а вот союзники отрезали от ковра куски на память. Так и порезали весь ковер. Мы начальству говорим: «Да что же это такое?!» А те отвечают: «Да пусть режут! У них такая традиция». Наши союзники были еще те союзники! Они воевали с выгодой. Искали, золото, вывезенное немцами из оккупированных стран, картины ценные да кофе пили. Больше они ничего не делали.

Заслуженные награды и день сегодняшний

Парадный костюм с медалями Николай Дмитриевич надевает редко.

– Вот меня спрашивают: «Что вы ходите согнувшись?» А ты вот возьми да в руках подержи этот китель парадный. Сколько тут килограммов будет этих медалей! – говорит ветеран.

А какие важные? За оборону Ленинграда, за Берлин, за освобождение Белоруссии две медали у меня. Медалей Великой Отечественной войны у меня три, но одну потерял, а так я кавалер – все три получил. Потерял-то не я, ребятишки потеряли. Война кончилась, женился, детей у меня трое родилось – две дочки и сын. Как-то смотрю, ребятня играет в чеку – там медаль валяется, там валяется? И такое было.

Было всякое. Что сегодня? Обычная жизнь. Есть внуки и правнуки. 20 мая Николаю Дмитриевичу исполнится 89 лет. Спрашиваю его: «А как будете отмечать День Победы?»

– Ну, на военный парад в честь Победы я, наверное, не поеду: с Океанской очень далеко. Такие маршброски я уже не делаю. Есть у меня маленький огородик, я там копаюсь. Сажу картошку, огурцы, помидоры, арбузы, дыни. Вот и 9 Мая, наверно, туда пойду. Посижу, друзей вспомню. Ну и рюмочку с родными за победу выпью, конечно. Но теперь уже это не прежние фронтовые сто грамм, я уже себе другую норму определил, можно сказать, чисто символическую. А из фронтовиков, кто воевал с Германией, я на весь Фанзавод один остался.

Все новости