Своих чувствуешь сразу

Ирена Грудзинская-Гросс. Милош и Бродский. Магнитное поле.
– М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 208 с.

Иосиф Бродский и Чеслав Милош – два крупнейших поэта-изгнанника из коммунистического мира, получивших всеобщее признание на Западе. Оба – лауреаты Нобелевской премии, оба – культовые фигуры у себя на родине, особенно Милош. Правда, в России «культовость» Бродского исчерпывается в основном интеллигентскими кругами. Но для литературоведа это не важно. Ирена Грудзинская-Гросс – профессор Принстонского университета, историк литературы. В отличие от многих западных исследователей она родилась и выросла в коммунистической Польше, так что имеет представление о жизни по ту сторону железного завеса, и потому ее восприятие того же Бродского куда адекватнее (см. мою предыдущую статью в «НГ-EL» «Махровый вздор. Иосиф Бродский как расист и сексист»).
Что еще важно – автор лично была знакома с героями своей книги, что придает ей отчасти особый характер. «Милош и Бродский. Магнитное поле» в чем-то перекликается с биографией Бродского, написанной другим американским профессором – Львом Лосевым, где личные воспоминания о покойном друге почти не используются, но тем не менее все время незримо присутствуют.
Милош и Бродский не просто заняли в поэзии и культуре своих стран схожие места, они еще и дружили (не как Пушкин и Мицкевич, случайно встретившиеся), и высоко отзывались друг о друге. Но в их общении также проявилось и их различие – Бродский по возрасту вполне мог быть сыном Милоша (1911 г.р. и 1940 г.р.), но умер на восемь лет раньше. Другими словами, поляк начал писать стихи еще до рождения русского поэта, но успел сочинить их на его смерть. Бродский развивался стремительно, словно чувствуя, что ему отпущен короткий век, Милош – не спеша, со спокойствием олимпийца.
И в Польше, и в России поэты имеют особый статус. Причем в первой он исторически сопряжен с эмиграцией – Мицкевич, Словацкий, Норвид. Политические катаклизмы уже в XIX веке вынудили лучших поэтов страны покидать родину. В XX столетии тоталитаризм вытолкнул за границу несравненно больше талантов, и уже в обеих странах.
Книга начинается прологом «Утешительное письмо» – рассказом о том, как Чеслав Милош, живший в изгнании с 1951 года, незамедлительно протянул руку Бродскому, оказавшемуся в эмиграции в 1972-м, отправив ему письмо с товарищескими советами и предложением дружбы. Позже он говорил Грудзинской-Гросс: «…Правда в том, что своих чувствуешь сразу. Мне никогда не приходило в голову сблизиться с Евтушенко или Вознесенским». Бродский всегда был признателен своему старшему коллеге и часто звал его «пан Чеслав» – одновременно и иронически, и уважительно, подчеркивая разницу в возрасте. Рассматривая доэмигрантский период жизни поэтов, их отношение к своей родословной и родителям, Грудзинская-Гросс делает вывод – Милош укоренен в истории своей семьи, тогда как Бродский в силу реалий СССР подчеркнуто «безроден», без генеалогии. По-разному складывались и их первые годы на чужбине. Милоша значительная часть польской эмиграции не принимала, ему ставили в вину работу на коммунистическое правительство. Так же ему не повезло и с эпохой – в то время французская интеллигенция (а он проживал в Париже) еще переживала страстный роман со сталинским коммунизмом, и на беглеца из-за железного завеса взирала с презрением и недоумением. О таких отщепенцах, как он, Сартр как раз в те годы сочинил пьесу «Некрасов».
Но когда Иосиф Бродский попал за границу, ситуация кардинальным образом изменилась. Диссидентство вызывало огромный интерес у западной публики, СССР был безнадежно скомпрометирован, эмиграция встретила поэта если не по-дружески, то по крайней мере не враждебно. Он стремительно вошел в круг западной интеллектуальной элиты, подружился с англоязычными поэтами – будущими лауреатами Нобелевской премии. Однако это различное начало эмигрантской жизни никак не сказалось на взаимоотношениях Бродского и Милоша. Автор довольно подробно рассказывает о взаимной поддержке двух поэтов, как они выдвигали друг друга на различные премии, взаимно писали рецензии на сборники стихов. В книге Милош и Бродский предстают как своего рода творческий дуэт, дающий опору именно в житейском плане.
Весьма репрезентативна глава «Женщины и музы» – также о принципиальном различии во взглядах на слабый пол как лирических героев обоих гениев, так и их самих. Отталкиваясь от публичного обмена остротами между Милошем и Бродским, Грудзинская-Гросс пишет: «Милошу было присуще, так сказать, католическое видение женщины: она была для него Евой – искушением, но в то же время и свершением. Для Бродского, как и для Пушкина, женщина – неверная любовница, о которой можно писать только в прошедшем времени». Также она с сочувствием цитирует Дж.Смита (мною уже рассмотренного в вышеупомянутой статье в «НГ-EL». – М.А.): «…И сегодня нельзя себе представить, чтобы русский поэт написал любовное стихотворение о счастливом союзе, особенно супружеском». Любопытное свидетельство содержится в приводимых автором словах одного американца: «Бродский восстановил против себя коллег своей дерзостью, иронией и тем, что ухаживал за их девушками». В противоположность ему «Милош вел себя совершенно иначе. Он не участвовал в нью-йоркских интригах, был по-калифорнийски спокоен и чужд экстравагантности и фанатизма. В глазах американских поэтов он не был столь противоречив, как Бродский».
Здесь Грудзинская-Гросс выходит на другой парадокс – Бродский, как известно, упорно и к концу жизни все больше и больше писал стихи на английском. Милош это осуждал: «То, что Бродский писал стихи по-английски, по-моему, ошибка. Он должен был держаться своего языка». Не приветствовали это и большинство американских поэтов. Он так и не стал для них «своим», то есть коллегой по языку. Напротив, Милош, проживший в Америке гораздо дольше, отказывался переходить в поэзии на язык принявшей его страны, оставаясь верен польскому. Но при этом он с 70-х годов воспринимался окружающими как «американский поэт». Автор лаконично проводит различие между ними так: «Милош был еще exile, Бродский – уже только immigrant».
В книге затрагивается еще много интересных и важных тем – например, роль польской культуры в становлении Бродского (мне вопреки автору кажется, что польскую литературу он знал клочками – Кохановский или Мицкевич, не говоря уж о Словацком, для него не существовали) или значение Америки и России для обоих поэтов. Вообще «Магнитное поле» очень насыщенная книга, в ней вовсе нет «воды». Даже из того, что написано о Бродском на русском, мало что может сравниться с ней и по аналитической глубине, и по богатству и новизне привлеченного материала. Про Милоша, столь малоизвестного у нас, и говорить не приходится. Конечно, не обошлось без ляпов. О матери Бродского сообщается, что «она выросла в семье, в которой говорили по-латышски». Но в целом явных ошибок очень мало.
Заключительная глава «Возвращение и смерть» начинается знаменательно: «Пожалуй, наиболее ярко различия между Бродским и Милошем проявились в том, как они покинули этот мир. Бродский умер один, внезапно, ночью. Милош умирал долго и достойно. Бродского хоронили несколько раз, пока он не упокоился на кладбищенском островке с видом на Венецию. Милоша в последний путь провожали иерархи Католической церкви, а похоронили его в крипте Заслуженных поляков. Бродский в очередной раз ускользнул, сбежал; Милош вернулся навсегда». Я бы уточнил, что Бродский ни при жизни, ни после смерти в Россию не вернулся, Милош же последние годы провел в Польше.
По прочтении возникает мысль – как же о Милоше и Бродском не было написано книги раньше?! Ведь тема столь очевидна, что даже удивительно, что книга, насколько я знаю, только одна.

Все новости