Герой моего времени

Мы не откроем Америку, если cкажем, что Юлий Романович Берковский родился в 1922 году и прожил полную испытаний, потерь, горестей жизнь, как и большинство людей его поколения. Но сколько событий стоит за набором, на первый взгляд банальных слов. Пережить тридцатые, пройти солдатом войну, во многом вопреки обстоятельствам стать художником, не пресмыкаться и не подстраиваться под моду и заработки, заниматься непопулярной торцовой гравюрой...

Юлий Романович всегда и не без скрытой гордости говорит о своей фамилии, роде, а Берковские из польской знати, дворян. В одной из своих книг, я надеюсь, он еще сам подробно об этом расскажет. Но пройти мимо важной для человека вещи – имени – не могу. Очень часто имя - это путеводная звезда судьбы, определяющая линию человеческой жизни.

О происхождении фамилии “Берковский” высказано несколько интересных версий: первая из которых гласит, что это прозвище – Берко, появившееся из прилагательного “беркий” - усердный в работе, трудолюбивый или прилипчивый, приставучий; вторая – еврейское слово ber – медведь. Не берусь судить, но и первый и второй вариант удивительно совпадают с обликом и характером Юлия Романовича (если отбросить вон прилипчивость). При первой встрече меня поразил его рост. В этом почтенном человеке все еще чувствовалась мощь, какой обладал он в прежние годы. И хотя движения его были острожны и медлительны, очень напоминал он старого медведя: вроде и сделали дело годы, но страшно зайти к нему в клетку. А что касается его трудолюбия – об это я позже узнал: он собиратель, художник, писатель – фанатично преданный всем этим делам (и, видимо, не только этим), а всему, что ему попадается в жизни – во что он влюбился, за что «уцепился».

Познакомились мы весной 2006 года. Этому предшествовала моя работа над книгой о гравере Николае Синицыне, я ездил по мастерским собирал материалы, и однажды Николай Иванович Калита посоветовал мне позвонить Берковскому, что я незамедлительно и сделал.  

А спустя несколько дней уже выходил со станции «Щелковская» и искал во дворах его пятиэтажку. Меня встретил большой человек с несколько удлиненным лицом и аккуратно постриженными белыми волосам, локонами... Иными словами было в нем что-то ликообразное. Елинственное, что немного смущало – застывшие глаза, очень спокойные, обездвиженные, смотрящие в себя. Еще в телефонном разговоре Юлий Романович предупредил, что он давно уже ослеп. Пожалуй до него я только у Николая Васильевича Синицына встречал такую старорежимную предупредительность, заинтересованность в собеседнике и открытость. Совершенно свободно перемещаясь по квартире, Юлий Романович, усадив меня на диван, то отлучался за папками, то их уносил в другую комнату. Для меня он самы щепетильным образом подготовил много папок с материалами о Синицыне. Мы проговорили до вечера, договорившись встретиться снова.

Удивляться, впрочем, воспитанностью и интеллигентностью Берковского было нечего. Ведь его отец – известный советский архитектор, а мама – преподаватель немецкого языка в знаменитой пушкинской гимназии в Сокольниках (к слову, там же работали – сестра художника Вадима Фалилеева и юный учитель рисования Николай Синицын). И хотя Юлий Романович прошел войну (и видел, по его же выражению, всякое), демобилизовавшемуся моряку краснофлотцу судьбой было предначертано стать художником. 

Неслучайно мама помогла ему оформиться на работу в школу, там же произошла судьбоносная встреча с Синицыным, который бывшего своего ученика всячески пропагандировал заняться творчеством, предлагая всевозможную помощь. И закрутилось, учеба, работа, встречи с Иглиным, Остроумовой-Лебедевой, Усачевым, Фаворским, Павловыми, Аферовым, гравюра, живопись, заказы. Как и положено художнику.

Особый разговор встреча начинающего художника Юлия и Елены Сетницкой (Берковской), дочери известного советского экономиста Николая Александровича Сетницкого – к тому же поэта и философа, последователя учения Н. Ф. Федорова.

Елена стала его женой и музой, вместе они путешествовали, вместе трудились: он в полиграфическом комбинате и фотохронике ТАСС, она – во Всесоюзной библиотеке иностранной литературы, обычным библиотекарем.

«Зачем-то я пришла однажды к Б. Л. на Лаврушинский. Он был, как мне показалось, чем-то расстроен. На мой вопрос, не случилось ли что-нибудь, он сказал, что после очень долгого перерыва, получил наконец письмо от Аси Цветаевой, сестры Марины. Из лагеря. Тут же он дал его мне прочесть. До сих пор я отчетливо помню даже внешний вид этого лагерного письма на листке в клетку из школьной тетради, исписанном вдоль и поперек торопящимся, корявым почерком, напомнившим мне почерк моей мамы. Ужасное, отчаянное письмо, где Ася пишет, что она только теперь узнала о смерти сестры и что она не знает, как, и когда, и где умерла Марина, и ничего не знает про Мура (а он уже погиб к этому времени). И пишет на авось, не зная, дойдет ли ее письмо до Бориса Леонидовича. Не письмо, а страшный, отчаянный вопль из таких преисподних глубин, что чудом казалось, что оно все же дошло до адресата. Не знаю, почему она совсем ничего не знала о Марине. Прошло ведь уже больше двух лет. То ли от нее это скрывали, то ли письма не доходили?» - спустя несколько десятилетий напишет «библиотекарь».

Не будем долго крутить – им повезло, встреча была судьбоносной, а брак счастливым. А особый разговор или роман напишется еще (или написан уже) я в этом почему-то убежден.

Я уже не застал хозяйки, но ее присуствие ощущалось по тому, как были расставлены вещи, как висела одежда, как была заправлена кровать. Чувствовалось, что хозяин жил по раз и навсегда установленным правилам.

Но вернемся к творчеству? А о нем собственно ничего и не написано за 90 лет его жизни. Наиболее подробную и неформальную биографическую справку о Берковском написал А. Н. Горяинов:

"Юлий Романович родился в Москве 29 июля 1922 года в семье архитектора и художника Романа Александровича и учительницы немецкого языка Софьи Антоновны Берковских. В 1940 году, сразу после окончания средней школы, юноша был призван на военную службу и попал на Балтийский флот. Он служил в морской пехоте, всю войну прошел рядовым, был ранен, сражался на Ленинградском и других фронтах, закончил службу на Дальнем Востоке. Демобилизовавшись в ноябре 1946 г., выбрал, после некоторых колебаний и раздумий, профессию художника и получил высшее художественное образование в Московском полиграфическом институте.

С 1950 г. в течение тридцати семи лет Юлий Романович трудился в Фотохронике ТАСС. Эта работа отнимала много сил и времени, но художник умел совмещать ее с активной творческой деятельностью. Ю. Р. Берковский участвовал более чем в 50 художественных выставках, в 1969 г. в Москве и в 1987 г. в Казани состоялись персональные выставки его работ, в 1975 г. он был принят в Союз художников. Картины Юлия Романовича имеются в Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, других музеях страны. Его работы посвящены, главным образом, исторической тематике, портрету и пейзажу.

Человек большого мужества, Юлий Романович Берковский сумел сохранить себя как творческую личность, когда на него сначала надвинулась тяжкая болезнь, сделавшая художника незрячим. Он выучился печатать на машинке вслепую и, как пишет в автобиографии, «стал писать о своей жизни, об искусстве и вообще о передуманном». Уже вышли из печати отрывки из воспоминаний Ю.Р. Берковского о пережитом на войне, статья о европейской гравюре, книга о древнейшей системе символов"…

Спасибо, как говорится и за это (говорю безо всякой иронии). Из того, что мне удалось откопать о творчестве Берковского – «Кромвель» из серии ЖЗЛ, коллективный буклет московских граверов и подаренный художником буклетик с персональной выставки. Признаюсь, что при первом рассмотрении его работы вызывают чувство разочарования что ли – так они аскетичны и лаконичны. Но чем чаще возвращаешься к просмотру, тем больше эмоций появляется, возникает понимание скрытой кипящей энергии, страсти, а если вы еще смотрели средневековую европейскую гравюру, то и объяснять ненужно откуда, что взялось. К сожалению, в печати представлены далеко не лучшие, не вершинные его гравюры, а живопись вообще не попала на бумагу. Мне посчастливилось перебирать с Юлием Романовичем папки с гравюрами и рисунками. В памяти отпечатались портреты Цветаевой (считаю лучший из существующих) и Карамзина, а еще его северный цикл акварелей. До чего же живо и глубокомысленно кисть отобразила исконную Россиию! Помню мою шальную тогда идею: вот бы издать «Северный дневник» Юрия Казакова с этими иллюстрациями! 

Работы к былинам про Илью Муромца не видел, но по рассказам чувствовал насколько они были оригинальны.

А особое место в его творчестве занимают карты Таро. Первой своей самостоятельно и профессиональной работой в искусстве Юлий Романович считает нарезанные им гравюры карт Таро. По иронии судьбы, слепнущий, быстро теряющий зрение он все же закончил свои последние Таро. Круг замкнулся.

Что такое для художника потерять зрения я вам объяснять не буду. Но с великим мужеством и простотой он принял свой жребий. Как сам записал: "... Я стал художником, оформлял книги, занимался гравюрой, акварелью. Я ослеп и больше не мог быть художником. Я стал писать о том, над чем думал в своей жизни".

Другой бы на его месте спился или озлобился, или еще какое-нибудь коленце выкинул, но бывший моряк-фронтовик, не отчаялся, а с завидным упорством начал учиться печатать вслепую и выучился! Когда мы с ним познакомились, напечатана была уже книга «Таро: древнейшая система символов», в альманах опубликованы воспоминания о военных годах и работе в ТАССе, подготовленная ждала своего часа книга мемуаров жены. Сейчас он трудится над книгой о детской иллюстрации и так хочется ее дождаться! Вы даже не представляете как хочется, держа в руках книгу, приехать к нему на «Щелковскую» за автографом и снова услышать его приглушенный голос.

Все новости