Декретное время борьбы с Церковью

Большевистский Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви был принят 95 лет назад, 23 января 1918 года. Он стал основополагающим документом в религиозном вопросе для советской власти на весь период ее существования. Декрет имел официальную, декларируемую сторону: право граждан исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Однако в какой-то момент начались «перегибы», и декрет стали использовать для оправдания «атеизации» общества. Основная суть декрета состояла в том, что с начала действия этого документа был разорван многовековой союз государства и Церкви и начался новый период их взаимоотношений.

«Спецы» духовных дел

Уже первый пункт советского декрета выражал основную мысль большевиков: «Церковь отделяется от государства». Дальнейшие статьи еще больше углубляли дистанцию между ранее столь переплетенными институтами. Церковнослужители были освобождены от ведения записей о рождении, браке и смерти. Восьмая статья декрета отмечала: «Акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью: отделами записи браков и рождений». Статья девятая провозглашала отделение школы от Церкви. Декрет лишал духовенство возможности в обязательном порядке обучать подрастающее поколение основам вероучения.

Казалось бы, эти пункты документа вполне отвечают принципам свободы совести, на которые Россия взяла курс еще в ходе Февральской революции. Однако в двенадцатой статье декрета говорилось: «Никакие церковные и религиозные общества… права юридического лица... не имеют». Фактически в результате этого решения Церковь как институт была поставлена в бесправное юридическое положение. 

Внедрение данного правового акта встретило множество трудностей. Советская власть долго не могла определиться, какой орган должен был проводить его в жизнь. Согласно большевистской практике, решение всех особенно важных для партии и страны задач рассредоточивалось между различными учреждениями. Исходя из этой установки, в апреле 1918 года создается Межведомственная комиссия из представителей народных комиссариатов юстиции, внутренних дел, просвещения. Заседания проходили под руководством одного из ближайших помощников Ленина, управляющего делами Совета народных комиссаров (СНК) Владимира Бонч-Бруевича. Он еще до революции серьезно занимался религиозным вопросом, был крупнейшим специалистом в области сектантства. Вопрос был настолько острым, что вскоре в недрах СНК возникла идея создать особый комиссариат по религиозным делам. Однако, не желая демонстрировать народу значимость религиозной проблемы, правительство ограничилось лишь созданием особого отдела в ведомстве наркомата юстиции (НКЮ). Это решение было оформлено на заседании правительства 8 мая 1918 года. Орган получил название 8-й отдел НКЮ. Другое название – «ликвидационный» отдел. То есть он должен был ликвидировать прежние отношения между Церковью и государством. Важность данного органа подчеркивалась тем обстоятельством, что местом его пребывания стал Кремль.

Уже 10 мая на заседании, проходившем под председательством Бонч-Бруевича, были очерчены основные задачи нового ведомства. Основные его аспекты касались «разработки документов, дополняющих и разъясняющих положения Декрета об отделении Церкви от государства» и «помощи в разрешении различных спорных случаев, возникающих при проведении церковной реформы на местах».

Становление ведомства проходило довольно интенсивно. Из Петрограда, из бывшего департамента иностранных исповеданий, были вывезены документы по религиозным делам. Наибольший интерес представляли материалы, касающиеся законодательства по церковным вопросам в зарубежных странах. На работу в 8-й отдел пригласили ряд специалистов по вероисповедным делам, ранее служивших в подобном ведомстве при царском правительстве. На должности экспертов и инструкторов приглашены люди, так или иначе связанные с религиозной проблемой. Заведующим 8-м отделом НКЮ стал юрист Петр Красиков.

Первой важнейшей задачей отдела стала работа по подготовке разъясняющей инструкции к Декрету об отделении Церкви от государства, которая была подписана народным комиссаром юстиции Дмитрием Курским 24 августа 1918 года. Здесь даны определенные уточнения по ряду проблем, не полностью раскрытых в декрете. В частности, оговаривались детали передачи храма прихожанам. Договор на передачу Церкви и богослужебной утвари подписывался не с духовенством, которое теперь не имело юридических полномочий, а с группой верующих из 20 человек («двадцатка»). «Двадцатка» брала на себя определенные обязательства: не допускать религиозных шествий без согласования с местным руководством, а также проведения собраний, проповедей, продажу книг, листовок, направленных против советской власти.

Ропот и бунты

Реакция Церкви на декрет была очень острой. Документ был рассмотрен на заседании проходившего в то время Поместного Собора Российской Православной Церкви, на котором после 200-летнего перерыва был избран Патриарх, а также органы высшего управления. Специальная комиссия разработала проект документа об отношении Церкви к этому акту. По ее мнению, «Декрет об отделении Церкви от государства представляет собой злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения». Новое руководство Церкви пыталось призвать верующих на свою сторону явными угрозами. Дескать, всякое участие «в попытках повести его в жизнь… навлечет на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви». Газета «Церковные ведомости» составила обзор прессы, где все издания, кроме большевистских, осуждали действия советской власти. По мнению большинства авторов этих изданий, русский человек «изначально» является православным и религиозные воззрения составляют самую суть его личности.

Мнение православного населения отражает многочисленная корреспонденция в СНК с оценкой проводимых советской властью мероприятий в области церковной политики. Население высказывало множество далеко не самых лестных мнений о церковных преобразованиях.

Ободренная поддержкой своих прихожан, Церковь предприняла ряд наступательных шагов. Можно выделить следующие формы противодействия антирелигиозной политике советской власти: воззвания Патриарха и Поместного Собора, крестные ходы, организация братств и союзов верующих, жалобы и обращения в Совнарком и другие учреждения. Однако самой серьезной из форм протеста были восстания жителей, недовольных антицерковной политикой. Так, в Брянской губернии произошло восстание в селе Грязевица Трубачевского уезда, где дело было улажено только при содействии «военной силы». Серьезно озадачил власть мятеж в городе Городке Витебской губернии, где восставшие захватили большую часть города, разогнали местный совет. Подобные волнения произошли в городе Балахне Нижегородской губернии, где «дело закончилось побоищем представителей власти, явившихся за метрическими книгами». Описываемые случаи далеко не единичны.

Широкое распространение получили и более мирные формы протеста верующих. Можно выделить такие виды общего «несочувственного отношения»: от «обывательского шепота» до «варварски враждебного отношения» (как в городе Ельня Смоленской губернии). Практически повсеместно отмечаются властью «словесное недовольство» населения и «пассивный саботаж», то есть игнорирование населением предлагаемых распоряжений. В частности, в отчете из Велижского уезда Смоленской губернии сообщалось, что население в огромной своей массе представляет «мелкобуржуазный, пассивный элемент …пропитанный ядом религии, и мирится с этим актом, поскольку он является государственным».

Подобная реакция народа, как и действия Церкви, естественно, раздражали советское правительство. Но большевики не пошли на попятный. Наоборот, государство все больше ужесточало свое отношение к религии. Однако здесь ему предстояло столкнуться с новыми трудностями.

Саботаж и его преодоление 

Провозглашаемая и проводимая на практике политика советской власти значительно расходились. Ситуации, когда центральные органы не могли четко обговорить детали проведения декрета, создавали различные условия, приводившие к значительным разногласиям на местах. Если в одних губерниях власть требовала от инструкторов в первую очередь «громить и разносить все религиозные предрассудки», то в других регионах упор делали на то, чтобы «своим предупредительным отношением к населению привлекать их доброжелательность и симпатию». Это приводило к определенной самостоятельности регионов. Например, в Твери местная власть издала свой собственный декрет, где объявила, что она будет распоряжаться всеми церковными вопросами по своему усмотрению. В других губерниях руководители старались переложить эту миссию на плечи духовенства. Созывались священнослужители, и происходило «разъяснение» сути декрета в необходимом ключе. Так, в Нижнем Новгороде декрет рекомендовали трактовать не как «гонения на Церковь, а совершенно наоборот – как «возвращение ее к первобытному состоянию», то есть до синодального периода, когда она еще не оказалась на положении духовного ведомства.

Однако проведение декрета задерживалось не только противодействием верующих и «контрреволюционностью духовенства», случались и многочисленные случаи саботажа и противодействия декрету среди представителей советских органов власти. Подобные сведения можно почерпнуть из переписки 8-го отдела с региональными властями. Согласно выработанной НКЮ «Схеме аппаратов по проведению в жизнь декрета от 23 января 1918 года на местах», в каждом губернском центре должен был быть создан специальный отдел (подотдел) и введена должность инструктора, занимающегося религиозной проблемой. Предполагалось, что сведения о выполнении декрета в каждой губернии новыми органами будут представлены уже к 30 октября 1918 года. К данному сроку 8-й отдел в полной мере заинтересовался данным вопросом. Необходимость получения подобных данных связана еще и с тем, что начиная с января 1919 года должен был начать выходить специальный печатный орган 8-го отдела – журнал «Революция и Церковь». Для нового издания крайне срочно были необходимы сведения о фактической реализации декрета на местах. Во все регионы были разосланы анкеты с вопросами, которые в основном касались трех моментов.

1. О монастырях и храмах, находящихся в данной местности, и об их имуществе, национализированном в пользу государства.

2. О реальной работе отдела, который занимается реализацией декрета (постановления местной власти по проведению декрета; отчеты о произошедших диспутах, митингах, лекциях; проекты дальнейших практических мероприятий).

3. Об отношении населения к проводимым мероприятиям.

Первые же отчеты с мест сразу выявили положение дел, которое было совершенно не такое, каким его хотелось видеть «ликвидационному» отделу. Во-первых, далеко не везде были созданы отделы по проведению декрета в регионах. Так, если в Рязани подобное ведомство основано в марте 1918 года, в Костроме в апреле 1918 года, то из Витебской губернии и гораздо позднее, без особых объяснений докладывали: «Отдела нет, по некоторым условиям данной местности». Во-вторых, комиссии носили совершенно различные названия: «по религиозным делам» в Калуге, «по церковному имуществу» в Ярославле и Нижнем Новгороде, «по вероисповедным делам» в Твери, «по церковным и религиозным обществам» в Рязани и т.д. В-третьих, на местах совершенно не понимали основной сути деятельности подобных органов, что и создавало определенный хаос.

Помимо организационных моментов, трудностей военного времени возникали проблемы, вызываемые не только «особыми условиями переживаемого момента», но и спецификой той или иной местности. В ряде регионов проведение декрета действительно встречало своеобразные трудности. Так, в Новгороде члены «ликвидационной» комиссии пребывали в состоянии крайней подавленности, не зная, как начать проведение декрета, ибо их основной трудностью стало наличие в городе огромного количества церквей. «Что ни шаг, то часовня, либо храм, или монастырь», – с горечью писали в центр новгородские антирелигиозники. Подобное обстоятельство само по себе создавало у населения психологическое состояние самонадеянности, что, в свою очередь, вызывало высокую степень противодействия антирелигиозной политике.

Все же главной проблемой для антирелигиозников стали не эти естественные сложности первого периода борьбы с религией. Гораздо большую головную боль им причиняло откровенное нежелание местных властей вообще как-либо участвовать в данном процессе. Да, из ряда регионов быстро отрапортовали о выполнении декрета «в полном его смысле» и представили исчерпывающие информационные данные. К числу «передовых» в атеистическом плане в Центральной России относились Калужская и Костромская губернии. Однако в большинстве губерний реализация декрета шла очень и очень медленно. В первую очередь к таким относились Владимирская, Тульская, Смоленская губернии. Анализ отчетов показывает, что и во многих других губерниях к решению данного вопроса даже не приступали. Это видно по ответам не только из далекого Дагестана, где вопрос о проведении декрета был «еще не выяснен». Не лучше обстояло дело и в крупнейших городах страны. В отчете от 29 сентября 1918 года сотрудника «ликвидационного» отдела юрисконсультанта Липкина-Копейщикова, побывавшего с инспекционной поездкой в ряде мест Петроградской губернии, также содержались неприятные для антирелигиозников сведения: «тут с декретом знакомы только по его названию» и совершенно не осведомлены об издании инструкции, дополняющей данный документ. В бывшей столице России не было произведено точного учета существующих в городе монастырей и многочисленных подворий. Церковно-приходские школы в большинстве районов продолжают существование, преподавание Закона Божьего практикуется «едва ли не повсеместно». Причем самое интересное, что «не сделано не только никаких шагов, но и не преднамечено в ближайшем будущем каких-либо мероприятий, направленных к фактическому осуществлению как норм самого декрета, так и выработанной НКЮ к ней инструкции».

Такую же ситуацию обрисовывает доклад другого инспектора, бывшего петроградского священника Михаила Галкина (Горева), ставшего в июне 1918 года одним из экспертов 8-го отдела НКЮ. Кстати, именно его проект Декрета об отделении Церкви от государства и был взят за основу окончательного документа. Галкин не нашел в большинстве петроградских совдепов никаких органов по проведению в жизнь Декрета об отделении Церкви от государства. В основном подобными делами ведают культурно-просветительские, статистические или юридические отделы. Хотя органы «гражданской метрикации существуют повсеместно», но «их система крайне неудовлетворительна».

Особенно парадоксальная ситуация в этом вопросе сложилась в Тульской губернии, которая даже среди отстающих являлась «особо отсталой». Проблема заключалась не только в том, что практически ни в одном уезде данного региона не национализирована церковная собственность и ни при Тульском губисполкоме, ни при горисполкоме вообще не имелось специального органа по проведению в жизнь данного декрета. Особо негативную реакцию 8-го отдела вызывали откровенные ответы из Тулы, где прямо говорилось о нежелании вообще предпринимать какие-либо шаги в этом направлении, считая, что «национализация вероисповедных имуществ… не представляется неотложной и настоятельной задачей текущего момента». Предполагалось отложить осуществление данного мероприятия до более благоприятных времен. Разгневанному руководству «ликвидационного» отдела ничего не оставалось делать, как, грозя всяческими карами, приказать приступить к проведению декрета. Основная причина таких «вольных вещей», по мнению пытавшихся разобраться в этом вопросе сотрудников 8-го отдела, состояла в том, что Тульская губерния находится под большим влиянием клерикалов. Благодаря подобным обстоятельствам сотрудники местной власти вынуждены в своих отчетах писать из некоторых регионов в 1921 году о том, что «Декрет об отделении Церкви от государства… полностью еще не проводился… ввиду всевозможных затруднений».

Тем не менее государство упорно шло к своей цели. Дальше была кампания по изъятию церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья и ужесточение антицерковного законодательства конца 1920-х годов. Положений ленинского декрета для ужесточения политики по отношению к религиям становилось уже мало.

Все новости