Генеалогия воображаемого

В глобальном мире выживут те национальные движения, которые откажутся от жесткой установки на языковое и этническое единство, смогут построить солидарность на более широкой основе

Дискуссии о нации и национализме в России зачастую бесплодны. Спорящие даже не могут договориться о понятиях, будучи не в силах провести грань между строительством гражданской нации и банальным этническим национализмом. Но еще примечательнее то, что участники спора забывают о сложных и запутанных трансформациях, которые феномен национализма претерпел всего за пару сотен лет. Когда-то националистическая идеология была инновационной и даже прогрессивной. В ее основе лежала идея будущего, и националисты радикально противопоставили себя как сторонникам монархических династий, так и апологетам классических республик, искавшим источник силы в прошлом. В сущности, именно эта концепция породила современную систему национальных государств, пронизала весь нынешний международный порядок, а затем, пройдя несколько перерождений, оказалась в глухом тупике.

Почетный профессор Корнельского университета Бенедикт Андерсон – один из немногих, кто проследил исторический путь национализма во всех его воплощениях. Его наиболее известный труд – книга «Воображаемые сообщества», повествующая о том, как национализм, изобретенный в Америке в XVIII веке, стал оружием политических элит повсюду – от европейских империй до стран третьего мира. Андерсон объясняет, как публичные школы и коммерческое книгоиздание стали ключевыми инструментами в строительстве наций и как этими инструментами воспользовались государства Нового времени. В июле 2007 года профессор Андерсон выступил с несколькими лекциями на научной сессии, организованной СПбГУ, Государственным университетом гуманитарных наук и Университетом Темпл. О сегодняшних обликах национализма он рассказывает в интервью корреспонденту «Эксперта С-З».

На пороге развода

Бенедикт Андерсон Фото: Александр Крупнов

– Долгое время нация и государство были неразрывно связаны. Но сейчас, когда глобализация идет по миру, такое политическое устройство оказывается под угрозой.

– Стоит напомнить, что примерно до 1918?1919 годов национальные государства были исключением, а деятельность националистов зачастую протекала вне государства и была направлена против него. Но после распада империй, создания Лиги Наций, а затем и ООН ситуация быстро изменилась – нормой стало именно национальное государство. В этот момент и произошло бракосочетание государства и национализма, точнее говоря, государство ХХ века с его огромной бюрократией и сложной системой коммуникаций поставило национализм себе на службу.

В 1918 году многие исходили из того, что у каждого народа наконец будет свое государство, где люди смогут остаться навсегда. Но, разумеется, люди не остались там. Если войны между государствами случаются все реже и чувство ненависти к другим странам уже уходит в прошлое, то ненависть к приезжим все увеличивается. У англичан уже не вызывают раздражения Италия и Германия, но они очень раздражены итальянцами и немцами, прибывающими в Британию.

Еще важнее появление новых средств коммуникации, которые государство уже не в состоянии контролировать. Вам теперь совсем не обязательно жить в собственной стране: в мобильном телефоне или ноутбуке национализм можно увезти куда угодно. Все чаще и чаще мигранты, добившиеся финансового успеха в других странах и даже получившие гражданство, влияют на жизнь родной страны издалека. Я называю это отдаленным национализмом (long-distance nationalism). Яркий пример – участие хорватских эмигрантов в Германии и Канаде в подготовке распада Югославии. Многие влиятельные индийцы живут в Лондоне или в Америке и по-прежнему участвуют в индийской политике, хотя не собираются возвращаться на родину, ведь в Британии и Канаде жить гораздо приятнее. Это идет вразрез с идеей, лежавшей в основе нынешнего миропорядка, что вы должны жить в своей стране и заниматься политикой только там. И со временем такой политики будет все больше.

– К тому же государство теряет контроль над внутренним национализмом. Появляются новые «воображаемые сообщества», социальные сети, субкультуры и стили жизни, и в итоге нация становится каким-то совсем эфемерным понятием.

– Привычные инструменты «национализации» действительно уже не работают. В Америке мы видим упадок централизованных телеканалов вроде CBS, влияние национальных СМИ неуклонно падает. То же самое и в печатной прессе – этот рынок постоянно фрагментируется. Когда-то в Америке был один национальный хит-парад – теперь их десятки. Культура, сугубо внутреннее дело каждой страны, составляла ядро национализма в романтическую эпоху. Но сегодня национальная культура находится под мощным давлением туризма, она становится объектом демонстрации для туристов, включая собственных граждан. Британцы идут в музей, как в кино, чтобы увидеть кусочек британской культуры. Военный призыв тоже утратил свою роль в формировании нации. Мы сейчас ведем войну иначе, и этот опыт принудительного внедрения в опасный и напряженный мир, где религиозные и этнические границы теряют силу, перестал быть массовым.

– Способно ли вообще государство восстановить свое влияние на нацию?

– В случае кризиса такую роль может сыграть страх и экстраординарные меры, мы видим это на примере Америки. Но это работает недолго. Буш был очень популярен несколько лет назад, теперь его рейтинг быстро падает. Мне кажется, то, что по-настоящему создает нацию, – это система образования. Но, может быть, я слишком верю в учителей. Американцы с каждым годом все больше жалуются на свою образовательную систему, да и русские, насколько я знаю, тоже. Мне сказали недавно, что у вас едва ли не две сотни разных учебников истории и что президент был очень недоволен этим.

– А что вы об этом думаете?

– Не знаю, плохо ли это. Непросто иметь одно на всех понимание истории в стране, которая совсем недавно была Советским Союзом, а до того – еще и Российской Империей. Даже не знаю, как вам вообще удается писать свою историю! Но если говорить серьезно, то нельзя скрывать от учеников то, какой сложной эта история была. Задача учителя – показать и объяснить, почему она так сложна.

Далекие радикалы

– Вы говорили об «отдаленном национализме». Не странно ли, что диаспоры часто исповедуют более радикальную идеологию, чем большинство в их родной стране?

– Национализм на родине – нечто неуловимое, чего вы никогда не замечаете. Это воздух, которым вы дышите. Вы не задумываетесь, что дышите кислородом, до момента, пока не заболеете астмой. Переживания людей, переехавших в другую страну, – своего рода психологическая астма, подталкивающая к осознанию собственной национальности. В XIX столетии мигранты бежали из империй и не имели никаких причин чувствовать вину. Сегодня они сталкиваются не только с негативной реакцией коренного населения: «У вас есть своя страна, почему вы здесь?», но и с недовольством своих соотечественников. Те считают непатриотичным покидать страну ради денег и успеха. Так что члены этих диаспор демонстрируют радикализм, чтобы показать, что они все еще достойные турки или марокканцы, невзирая на обстоятельства. Похожим образом в Париже 1920?х годов эмигранты из России стремились выглядеть более русскими, чем те, кто остался на родине.

Причем молодое поколение выстраивает картину жизни в родной стране по рассказам родителей, которые уже давно ее покинули. Их представления о родине, ее культуре и политике – часто реакционные фантазии. Вот мой любимый пример. Главный национальный праздник в Ирландии – День Святого Патрика. Несколько лет назад ирландцы отмечали этот день двумя большими парадами – в Ирландии и Нью-Йорке. К организаторам нью-йоркского парада обратилась группа ирландцев, геев и лесбиянок, которые хотели участвовать в шествии, но при этом подчеркнуть свое отличие от других. Организаторы были очень возмущены и ответили: вам нельзя приходить, это позор для ирландцев и т.д. Между тем в самой Ирландии лесбиянки не только пришли на парад, но еще и выиграли приз. Журналист спросил американских ирландцев: «Почему вы так строги? На вашей родине это не составляет проблемы». Один из них ответил: «Это уже не настоящая Ирландия. Это прогнившая европейская страна». Подлинная Ирландия теперь находится в Штатах. И это была не шутка.

– Но почему с таких радикальных позиций выступают дети мигрантов? Ведь, кажется, они уже должны были найти свое место в новой стране.

– Первое поколение иммигрантов обычно чувствует себя неплохо. Они бежали из своей страны или хотят сделать карьеру и обеспечить семье благосостояние, это их собственное решение. Проблемы начинаются именно во втором или в третьем поколении. Мальчик-индиец, родившийся в небольшом городе Англии, не собирался жить здесь, это был не его выбор. Родители определили его судьбу, и теперь он вынужден драться с английскими мальчиками, воевать здесь за свою страну. Причем сегодняшняя иммигрантская культура отличается от прежней. Когда-то мигранты читали ежедневную газету на родном языке, на это уходило 20 минут в день. Сегодня можно провести в интернете целые сутки, читая националистические сайты.

Конечно, у молодых мигрантов уже нет таких прочных связей с родиной и ее культурой, и часто они более открыты, чем родители, они делают то же, что и местные сверстники. Часто они интересуются уже не национальными, а глобальными вопросами, вроде изменения климата. Поэтому возникает острый внутренний конфликт. С одной стороны, дети мигрантов хотят быть националистами, а с другой – не хотят, потому что это тяжкое бремя и те, кто подчеркивает свою национальность, подвергаются дискриминации.

Пока испанцы не договорятся

Всего за два десятилетия феномен национализма претерпел несколько радикальных трансформаций

– Из всего этого следует, что инициатива в строительстве нации сегодня опять принадлежит не государству, а гражданам. Причем зачастую это меньшинства.

– В каком-то смысле так было всегда. Жизнь национализму дали американская и французская революции. И до сих пор в основе националистической идеологии лежат революционные идеи о том, что члены нации – братья и сестры. На этой основе можно выдвигать новые требования к государству, раньше немыслимые. США – расистская страна, но в 1960?х черные люди смогли сделать большой шаг. Они добились этого не благодаря цвету кожи, но потому, что были американцами. Совсем недавно отношение к геям и лесбиянкам изменилось в лучшую сторону, и опять-таки не в силу их гомосексуальности, а лишь из-за принадлежности к американской нации.

В Европе происходит то же самое. Во многих странах движение за права женщин основано на простом принципе: мы тоже немцы, мы тоже французы, и поэтому нас нельзя подвергать дискриминации. Основа их прав – националистическая риторика. Это не права человека, это национальные права. Поэтому и дети сегодня получили больше прав, чем раньше, – они рассматриваются как будущие граждане. Плодотворная сторона национализма именно в этом чувстве солидарности.

– Но при этом и в Европе, и в США еще жив «старый» национализм, отказывающий в праве быть членами нации тем, кто не разделяет с ней язык, культуру, происхождение.

– В Штатах консерваторы около двадцати лет вели кампанию в защиту английского языка. Они утверждали, что Америка стоит перед угрозой испанизации, что в этой стране должны говорить только по-английски, ведь именно в этом ее величие. Но если вы подойдете к банкомату в США, первое, что спросит машина, – какой язык вы предпочитаете, английский или испанский. В аэропорту, в самолете, в автобусах вы увидите надписи на обоих языках. Американцы свыкаются с мыслью, что солидарность – это не обязательно языковое единство. А в остальном мире это происходит уже давно: около трети стран ввели два или несколько официальных языков.

– Значит, Штаты, как и многие другие, движутся к мультикультурализму?

– В США настоящей политики мультикультурализма нет, в отличие от Канады, где такая политика закреплена законодательно. Штаты – это страна, привыкшая переваривать иммигрантов, и там по-прежнему есть очень сильное давление, принуждающее людей говорить только по-английски, ходить в общие школы. Конформизм очень силен, так что меньшинства всегда стремились адаптироваться в этой среде, и думаю, что так будет и дальше. Большинство диаспор просто слишком малы. Единственная группа, которая могла бы заставить Америку серьезно относиться к мультикультурализму, – это именно испанцы. Но, к счастью для США, это фрагментированная группа. Мексиканцам, кубинцам и многим другим трудно договориться о совместных действиях. Так что в Америке ни одна группа не может сравниться по влиянию, например, с французским блоком в Канаде.

В Европе дела обстоят иначе. И одна из причин, как ни странно, в том, что ее современная история полна насилия. В Британии террористы ИРА едва не убили Тэтчер, французские экстремисты много раз пытались убить де Голля… И, возможно, поэтому европейцы относятся к мусульманам гораздо спокойнее, чем американцы, которые до 11 сентября не сталкивались с атаками и бомбардировками. Американская культура совсем другая – это более религиозная страна, не имеющая такого опыта общения с мусульманами и испытывающая сильный страх перед чужими. Несколько лет назад в Штатах провели опрос, и обнаружилось: около 3 млн американцев убеждены, что когда-то их похитили пришельцы с другой планеты. Я никогда не слышал, чтобы в Европе верили в подобное.

– Но все же получается, что лучше этой жесткой установки на ассимиляцию ничего не придумаешь? В той же Канаде мягкая национальная политика правительства подтолкнула французских националистов к более активным действиям. Сейчас они пользуются огромной поддержкой и все больше настаивают на отделении Квебека.

– Они набирают силу уже давно, но следует разделить то, что люди говорят, и то, что они делают. Многие французы в Канаде действительно хотят независимости. Но они понимают, что если речь зайдет о реальном и окончательном решении, оно принесет им немало неприятностей. Если они добьются своего, эскимосы на севере страны тоже скажут: у нас есть право на независимость, мы отделяемся от Квебека. Во французской Канаде сейчас слишком много иммигрантов, которым совсем не нравится идея отделения. Вообще, мне кажется, что канадские французы ведут себя не как нация, а как этническая группа. Они используют страх перед национализмом, чтобы потребовать больше бюджетных средств, больше независимости в образовании и т.д. Национализм – разменная карта в этой игре. Этническое меньшинство принимает государство, но претендует на больший кусок пирога.

Ментальность националистических движений иная: у нас есть право уйти и создать собственную нацию. Но цена перехода от этнического сознания к сознанию нации очень высока. Посмотрите на Югославию, на Восточный Тимор, на курдов, которые страдают именно от того, что отказались быть просто этнической группой, хотя, возможно, это было бы и не так плохо. И этносы, даже мечтающие о независимости, принимают в расчет цену, которую придется заплатить.

Санкт-Петербург

Все новости