Гомельский Робин Гуд, о котором говорила вся Россия

Этот человек стал легендой еще при жизни. Это о нем Леонид Андреев написал свой роман «Сашка Жигулев», а белорусский литератор Иван Чигринов – пьесу. Современники сравнивали Савицкого с Робином Гудом, о его деятельности делала запрос III Государственная Дума. А недавно канал ТРО продемонстрировал фильм, снятый белорусскими телевизионщиками по сценарию писателя Владимира Мехова о его полной приключений жизни. Кем же он был, Александр Савицкий, – «благородным разбойником», авантюристом или идейным борцом?

Реальный сорванец из реального училища

Отец Александра Савицкого, мелкий чиновник из города Новозыбкова, умер рано. Мать выбивалась из сил, чтобы прокормить семью, а Шурка, как звали его друзья, рос «на улице». С детских лет он отличался смелостью, изобретательностью и слыл заводилой среди мальчишек. Но вскоре ученика реального училища увлекают уже не детские забавы, а пьянящие идеи освобождения народа от ига самодержавия и помещиков, мечты о построении царства справедливости на земле – социализма. Под влиянием старшего брата Максимилиана Савицкий присоединяется к Полесскому комитету РСДРП, центр которого находился в Гомеле. Вскоре Савицкого исключают из реального училища, и теперь он с головой окунается в работу социал-демократических кружков. Однако изучение скучных трудов Маркса и Плеханова – не для него. Савицкий жаждет «настоящего дела»…

Случай проявить свою кипучую энергию бывшему реалисту представился скоро. Весной 1905 года полицией был арестован типограф Полесского комитета РСДРП Юровицкий. «За устройство и организацию побега взялся нашумевший одно время анархист, лесной разбойник Шурка Савицкий, – вспоминала об этом гомельчанка Ф. Лесная. – В то время, о котором я говорю, Савицкий еще был социал-демократ. Смелый до крайности, большой любитель всяких приключений, связанных с сильными ощущениями, Шурка ручался за успех…». «Анархистом» Савицкий, скорее всего, не был – так окрестили его вчерашние товарищи по партии.

Операция по освобождению типографа первоначально планировалась по сценарию, словно вычитанному в детективном романе: охрану намеревались усыпить с помощью папирос с опиумом, Юровицкого – переодеть в женское платье и так далее. Тем не менее, уже через несколько дней беглый типограф в сопровождении Савицкого благополучно покинул Новозыбков.

Вскоре вокруг Савицкого группируется рабочая молодежь, отколовшаяся от местных организаций РСДРП из-за несогласия со слишком умеренной, по их мнению, тактикой партии. Ну не устраивали пацанов с рабочих окраин слишком «умные» и осторожные интеллигенты из партийных комитетов. Девизом таких «независимых» групп стало: «Чем не жить на свободе, лучше умереть в бою!».

«Помнить всегда, что мы не разбойники-бандиты…»

В скором времени Александр Савицкий установил связь с Павлом Подласом, Федором Щекотковым и Филимоном Блохиным из соседних Клинцов. Затем подключился к делу и Гомель. Здесь людей Савицкого поддержали жители старообрядческого предместья Монастырек, в глухие и запутанные закоулки которого редко заглядывала полиция. Авторитетный на улицах Монастырька Михаил Кожемякин предоставил в их распоряжение свою группу рабочих с лесопильного завода Левитина. Потянулись к лихим «хлопцам Савицкого» и крестьяне из окрестных Прудка, Волотовы, Покалюбич и Красного. Так Савицким была создана партизанская организация со строгой дисциплиной.

Членам организации запрещалось употреблять спиртное, заводить связи с женщинами и даже общаться с родными и близкими. Измена каралась смертью. Существовало еще одно суровое правило – боевики не должны были живыми попадать в руки врага.

Вот что говорилось в уставе организации Савицкого, составленном в свойственном эпохе духе романтизма: «Никогда не проливать напрасно кровь, а действовать больше страхом и совестью и употреблять оружие только в крайности – для охраны и обороны себя.

Помнить всегда, что мы не разбойники-бандиты, как зовут нас правительство и власти, а действительные партизаны-революционеры и защитники народа». В июле 1906 года был арестован «Филька» Блохин. Подпольщики Подлас и Баранчик пытались отбить его из рук стражников. Но пуля, выпущенная из маломощного «бульдога», даже не пробила шинель городового. Такие широко разрекламированные револьверы тогда продавались в каждом оружейном магазине, но на деле были более пригодны к отпугиванию собак (по названию!), чем к боевой стрельбе. Блохин был доставлен в тюрьму… В один из дней конвойная команда из Суража вела его этапом в Киев, где рабочего ожидало заседание местной судебной палаты, и вероятнее всего – виселица. Или «вешалка» – как с мрачным юмором называли ее те, кому она ежечасно грозила. И вдруг конвойные опустили штыки … К арестованному подошел начальник команды, унтер-офицер Бибиков.

– Товарищ, ты свободен! – сказал бравый унтер с залихватскими усами, дружески похлопывая арестантана по плечу.

В голове у арестанта лихорадочно пронеслись невеселые мысли: «Что это – провокация? Будут стрелять в спину?». Но тут же выяснилось – унтер-офицер Бибиков, как и многие солдаты гарнизона, – из распропагандированных, и более не желал выполнять роль карателя. Кстати говоря, агитацию среди военных в Сураже вел член организации Савицкого Шубов, в советское время ставший директором завода в Калинковичах. Освобожденный добрым унтером, Блохин вместе с Щекотковым, так же «проваленным» на нелегальной работе, направились в Либаву и через этот прибалтийский порт эмигрировали за границу…

«Добрый вечер. Окрыть пулеметный огонь!»

В связи с этим дерзким побегом из-под стражи в районе был усилен полицейский режим. Тогда подпольщики решили перебраться в Почеп. По дороге двое из них были арестованы. Однако уже вечером следующего дня партизаны атаковали полицейский участок и освободили своих товарищей.

После удачной операции их группа отходила по лесной тропе, шагая след в след. В сгущавшихся сумерках силуэты деревьев расплывались, все накрыл изменчивый мрак. И вдруг раздалось:

– Стоять! Мне кажется, вы уже пришли, гос-пода разбойники!

Из-за деревьев внезапно появились стражники с винтовками наперевес во главе с жандармским офицером. Но Савицкий, как всегда, сохранял полное спокойствие. Бывший реалист элегантно приподнял фуражку на голове и учтивым голосом произнес:

– Добрый вечер.

Стражники пребывали в недоумении, и в тот же момент Шурка неуловимым движением выхватил из-за пояса «маузер». Лес наполнили гулкие звуки выстрелов, пули летели с обеих сторон. Один из партизан упал раненым, а Савицкий громовым голосом отдал команду:

– Бомбисты, вперед! Открыть пулеметный огонь!

Дружинники вели огонь залпами и кричали: «Ура!». И нервы у стражников не выдержали – не дожидаясь выдвижения вперед «бомбистов» и прочего тяжелого вооружения, они пустились бежать. Никаких «бомбистов» и пулеметов в группе Савицкого, конечно, не было, но находчивость атамана и его психологические приемы в очередной раз спасли группу.

А вот у их противников, у помещиков, новое скорострельное оружие – пулеметы, уже появлялось. Хотя его так не хватало на сопках Маньчжурии, на фронте русско-японской войны… В августе 1907 партизаны Савицкого отправились в деревню Добрик, «в гости» к местному помещику, по совместительству – земскому начальнику Дубянскому, свирепо притеснявшему крестьян. Однако земский начальник тоже оказался не робкого десятка и встретил незваных гостей… пулеметным огнем, отвергая все предложения сдаться на суд народа. Трое партизан получили ранения, грудь у пожилого крестьянина по прозвищу «Батька» была прострелена навылет, а Александру Савицкому пуля попало в лицо… Но атаман выжил, только трех зубов, выбитых пулеметной пулей, теперь недоставало. Помещика-пулеметчика взяли, в буквальном смысле слова выкурив его из собственной усадьбы. Семью же его благополучно вывели из горящего дома и отправили в безопасное место – люди Савицкого действительно во всем старались походить на «благородных разбойников», как в романах…

«Шериф Клинцовский»…

Но если есть Робин Гуд, то обязан быть и шериф Нотингемский… В судьбе Савицкого таких «шерифов» было несколько – клинцовский полицмейстер Павловский, гомельский исправник Мизгайло. О гомельском исправнике мы расскажем чуть позже, сначала – о «шерифе клинцовском»… В июле 1907 года из Суража в Клинцы был переведен известный своей жестокостью жандармский офицер Павловский. Уже тем же летом один из боевиков предложил организовать покушение на Павловского, но общим собранием организации эта инициатива была отвергнута. Причем на том основании, что индивидуальный террор не является для организации приемлемым методом. Что же касается пыток, активно применяемых

Павловским, то здесь революционеры по-прежнему видели единственный выход – в плен живым, не сдаваться.

Однако один из членов организации пренебрег мерами конспирации и был арестован полицией. Его воспоминания хранятся в одном из архивов Гомельской области. Но из-за утраты части этих записей, фамилия его остается пока неизвестной. Свое пребывание на допросе у Павловского он описал следующим образом: «Павловский сам разбивает на моей груди бруском два кирпича. «Подыми его!». Меня поднимают и берут в кулачную работу. Поколотили. «Ведите его в мой кабинет», – говорит Павловский. Меня бросили в кабинет. Я упал и лежу. «Ну что ты хочешь, жить или умереть? Если жить, то сознайся, если умереть, то я тебе, вот тебе крест господен (крестится перед иконой), если я тебя не убью». Я молчу. Павловский выхватывает свой браунинг, направляет мне в лоб и командует: «Говори. Раз – говори, два – говори, три!». Я молчу. Ударив меня стволом по лбу, Павловский повернулся к иконе и стал креститься и кричать: «…Если я тебя не убью, вот тебе крест господен, три дня жизни дам. Неси гирю». Гиря представляет весом пудовик. «Клади его». Меня схватили и положили животом вниз. Павловский ударяет по позвоночному столбу так, что я думал, что рассыплюсь...»

Павловский был еще и банальным взяточником. Но в вышеописанном случае он наотрез отказался вести любые переговоры об освобождении.

Крестьянский «батька» из белорусских лесов

За голову Савицкого была назначена награда в 2000 рублей. Огромные деньги для того времени… Однако удачливому атаману, благодаря поддержке местного населения, неизменно удавалось ускользать от преследователей. Крестьяне звали 22-летнего юношу «батькой», считали своим заступником. Имя Савицкого было окутано множеством легенд, порой самых невероятных. Люди верили, что Савицкий неуязвим и для пули, и для шашки. Значительную часть добра, захваченного во время экспроприаций, полесские партизаны раздавали населению, часть денег шла на поддержку оказавшихся в заключении товарищей.

В январе 1907 году гомельский журналист Николай Кулябко-Корецкий писал из Киева в Санкт-Петербург: «Успех шайки Савицкого объясняется тем, что население… сочувствует Савицкому... и благодаря этому [ему удается] укрываться во время преследования… В общем, крестьяне считают Савицкого и его шайку своими освободителями от помещиков и полиции».

Но полицейское кольцо вокруг подполья сжималось все туже. 23 апреля 1909 г. А. Савицкий с группой из трех «эксистов» совершает нападение на имение «Борки» арендатора Цирлина, что по Гомелем. Цирлин сильно притеснял и обманывал местных крестьян. В ходе налета на «Борки» Савицкий застрелил охранявшего имение наемника-чеченца Газзана, схватившегося за кинжал. Дело в том, что разномастные паны-помещики – польские, русские, немецкие, да и еврейские земельные арендаторы, весьма охотно нанимали башибузуков из кавказской «Дикой дивизии» сторожить свои имения и терроризировать крестьян. Несколько «лесных братьев» из организации Савицкого уже погибли в перестрелках с ингушами.

27 апреля становой пристав Асмоловский арестовал крестьянина Кабкова из деревни Прудок. Кабков уже бывал под стражей по подозрению в налете на поезд. Тогда улик против молодого сельского парня не нашлось, но в этот раз Кабков был опознан как участвовавший в нападении на «Борки». И допрашивать Кабкова взялся не кто нибудь, а сам печально известный уездный исправник Стефан Мизгайло. Стефан Венедиктович нравом отличался необузданным. Один раз ему чем-то не понравилась группа крестьян у пароходной пристани, что была на Киевском спуске. Мужчины и женщины возвращались домой – кто с сезонных заработков, кто с богомолья, из паломничества по киевским «святым местам». Впрочем, исправника эти подробности не интересовали… «На колени, быдло!» – заревел во всю луженую глотку разьяренный начальник уездной полиции. Выхватив шашку, он вовсю дал волю своей фантазии – приказал людям ползти вверх по Киевскому спуску на коленях. Молодая беременная крестьянка не поспевала – взмах полицейской шашки, и у нее отсечено ухо. Женщина громко закричала и попыталась закрыть голову руками, но следующий удар исправника разрубил ей пальцы на руке… Побывав в застенке у Мизгайло, Кабков на этот раз не выдержал пыток и выдал полиции убежище Савицкого.

Последний бой атамана

Вечером 28 апреля 1909 года Александр Савицкий долго не ложился спать. В этот раз он с двумя товарищами остановился на подворье у человека надежного, крестьянина Ивана Пенязькова из деревни Красное, что под Гомелем. Товарищи Савицкого давно уже спали. А он все не мог оторваться от книги, несмотря на трепавшую изнуренный организм малярийную лихорадку. Партизанского вожака, прошедшего не одну смертельную передрягу, словно в детстве, глубоко затронул рассказ Леонида Андреева «Семеро повешенных». Ведь в рассказе известного писателя речь шла о том, что было уже хорошо известно атаману лесной вольницы – о жизни и смерти, о судьбе людей, приговоренных несправедливым судом к виселице… Уже когда в высоком весеннем небе прозрачной бирюзой стал набухать рассвет, Савицкий забылся тревожным сном. И вдруг проснулся от шороха на крыше… Думал недолго – выстрел из маузера прошил насквозь жидкую стреху гумна, и кто-то с криком «шайтан» тяжело рухнул вниз. Но тут же в бревенчатые стены со всех сторон впились винтовочные пули – двор был окружен полицией. Начался неравный бой между тремя партизанами и отрядом полицейских и кабардинцев, что прибыли в Красное с исправником Мизгайло во главе... Четыре часа уже гремели выстрелы. В перерывах между стрельбой было слышно, как полицейские избивали сестру Ивана Пенязькова… Савицкий достал из патронташа и зарядил в свой маузер последнюю обойму:

– Что ж, ребята, лес рядом, а не дойти… Аль попробуем?

– Таки попробуем, атаман, – просипел пересохшими губами Гуревич.

– Я уже был у них в лапах, больше им меня не взять…

Рывком растворив дверь гумна, Савицкий бросился во двор, стреляя на ходу, и побежал к спасительному бору… Но нет, не суждено ему было добраться до своего «Шервудского леса». Несколько выстрелов слились в один, и атаман упал на бегу во весь свой высокий рост. Гуревич, выбежавший следом, уже не успел этого увидеть – несколько пуль впились и в него. Денис Абрамов молча поднес дуло револьвера к виску…

…Исправник Мизгайло будет обласкан начальством. Полицейские сфотографируют мертвых Савицкого и его товарищей, привязав к забору, словно трофеи «дикой охоты». Сам хозяин дома зазвенит кандалами в далекую Сибирь, а его сестра сойдет с ума от перенесенных истязаний…

Но память о народном герое, «Робине Гуде Полесья», будет жить в нашем крае долгие годы. Задавленные беспросветной нуждой и произволом «панов» и полицейских, белорусские крестьяне, рабочие и молодежь из народа, с любовью произносили имя храброго заступника простых людей. Ведь история о нем, даже превратившись в легенду, все еще давала им надежду на торжество справедливости и правды…Этот человек стал легендой еще при жизни. Это о нем Леонид Андреев написал свой роман «Сашка Жигулев», а белорусский литератор Иван Чигринов – пьесу. Современники сравнивали Савицкого с Робином Гудом, о его деятельности делала запрос III Государственная Дума. А недавно канал ТРО продемонстрировал фильм, снятый белорусскими телевизионщиками по сценарию писателя Владимира Мехова о его полной приключений жизни. Кем же он был, Александр Савицкий, – «благородным разбойником», авантюристом или идейным борцом?



Реальный сорванец из реального училища

Отец Александра Савицкого, мелкий чиновник из города Новозыбкова, умер рано. Мать выбивалась из сил, чтобы прокормить семью, а Шурка, как звали его друзья, рос «на улице». С детских лет он отличался смелостью, изобретательностью и слыл заводилой среди мальчишек. Но вскоре ученика реального училища увлекают уже не детские забавы, а пьянящие идеи освобождения народа от ига самодержавия и помещиков, мечты о построении царства справедливости на земле – социализма. Под влиянием старшего брата Максимилиана Савицкий присоединяется к Полесскому комитету РСДРП, центр которого находился в Гомеле. Вскоре Савицкого исключают из реального училища, и теперь он с головой окунается в работу социал-демократических кружков. Однако изучение скучных трудов Маркса и Плеханова – не для него. Савицкий жаждет «настоящего дела»…

Случай проявить свою кипучую энергию бывшему реалисту представился скоро. Весной 1905 года полицией был арестован типограф Полесского комитета РСДРП Юровицкий. «За устройство и организацию побега взялся нашумевший одно время анархист, лесной разбойник Шурка Савицкий, – вспоминала об этом гомельчанка Ф. Лесная. – В то время, о котором я говорю, Савицкий еще был социал-демократ. Смелый до крайности, большой любитель всяких приключений, связанных с сильными ощущениями, Шурка ручался за успех…». «Анархистом» Савицкий, скорее всего, не был – так окрестили его вчерашние товарищи по партии.

Операция по освобождению типографа первоначально планировалась по сценарию, словно вычитанному в детективном романе: охрану намеревались усыпить с помощью папирос с опиумом, Юровицкого – переодеть в женское платье и так далее. Тем не менее, уже через несколько дней беглый типограф в сопровождении Савицкого благополучно покинул Новозыбков.

Вскоре вокруг Савицкого группируется рабочая молодежь, отколовшаяся от местных организаций РСДРП из-за несогласия со слишком умеренной, по их мнению, тактикой партии. Ну не устраивали пацанов с рабочих окраин слишком «умные» и осторожные интеллигенты из партийных комитетов. Девизом таких «независимых» групп стало: «Чем не жить на свободе, лучше умереть в бою!».

«Помнить всегда, что мы не разбойники-бандиты…»

В скором времени Александр Савицкий установил связь с Павлом Подласом, Федором Щекотковым и Филимоном Блохиным из соседних Клинцов. Затем подключился к делу и Гомель. Здесь людей Савицкого поддержали жители старообрядческого предместья Монастырек, в глухие и запутанные закоулки которого редко заглядывала полиция. Авторитетный на улицах Монастырька Михаил Кожемякин предоставил в их распоряжение свою группу рабочих с лесопильного завода Левитина. Потянулись к лихим «хлопцам Савицкого» и крестьяне из окрестных Прудка, Волотовы, Покалюбич и Красного. Так Савицким была создана партизанская организация со строгой дисциплиной.

Членам организации запрещалось употреблять спиртное, заводить связи с женщинами и даже общаться с родными и близкими. Измена каралась смертью. Существовало еще одно суровое правило – боевики не должны были живыми попадать в руки врага.

Вот что говорилось в уставе организации Савицкого, составленном в свойственном эпохе духе романтизма: «Никогда не проливать напрасно кровь, а действовать больше страхом и совестью и употреблять оружие только в крайности – для охраны и обороны себя.

Помнить всегда, что мы не разбойники-бандиты, как зовут нас правительство и власти, а действительные партизаны-революционеры и защитники народа». В июле 1906 года был арестован «Филька» Блохин. Подпольщики Подлас и Баранчик пытались отбить его из рук стражников. Но пуля, выпущенная из маломощного «бульдога», даже не пробила шинель городового. Такие широко разрекламированные револьверы тогда продавались в каждом оружейном магазине, но на деле были более пригодны к отпугиванию собак (по названию!), чем к боевой стрельбе. Блохин был доставлен в тюрьму… В один из дней конвойная команда из Суража вела его этапом в Киев, где рабочего ожидало заседание местной судебной палаты, и вероятнее всего – виселица. Или «вешалка» – как с мрачным юмором называли ее те, кому она ежечасно грозила. И вдруг конвойные опустили штыки … К арестованному подошел начальник команды, унтер-офицер Бибиков.

– Товарищ, ты свободен! – сказал бравый унтер с залихватскими усами, дружески похлопывая арестантана по плечу.

В голове у арестанта лихорадочно пронеслись невеселые мысли: «Что это – провокация? Будут стрелять в спину?». Но тут же выяснилось – унтер-офицер Бибиков, как и многие солдаты гарнизона, – из распропагандированных, и более не желал выполнять роль карателя. Кстати говоря, агитацию среди военных в Сураже вел член организации Савицкого Шубов, в советское время ставший директором завода в Калинковичах. Освобожденный добрым унтером, Блохин вместе с Щекотковым, так же «проваленным» на нелегальной работе, направились в Либаву и через этот прибалтийский порт эмигрировали за границу…

«Добрый вечер. Окрыть пулеметный огонь!»

В связи с этим дерзким побегом из-под стражи в районе был усилен полицейский режим. Тогда подпольщики решили перебраться в Почеп. По дороге двое из них были арестованы. Однако уже вечером следующего дня партизаны атаковали полицейский участок и освободили своих товарищей.

После удачной операции их группа отходила по лесной тропе, шагая след в след. В сгущавшихся сумерках силуэты деревьев расплывались, все накрыл изменчивый мрак. И вдруг раздалось:

– Стоять! Мне кажется, вы уже пришли, гос-пода разбойники!

Из-за деревьев внезапно появились стражники с винтовками наперевес во главе с жандармским офицером. Но Савицкий, как всегда, сохранял полное спокойствие. Бывший реалист элегантно приподнял фуражку на голове и учтивым голосом произнес:

– Добрый вечер.

Стражники пребывали в недоумении, и в тот же момент Шурка неуловимым движением выхватил из-за пояса «маузер». Лес наполнили гулкие звуки выстрелов, пули летели с обеих сторон. Один из партизан упал раненым, а Савицкий громовым голосом отдал команду:

– Бомбисты, вперед! Открыть пулеметный огонь!

Дружинники вели огонь залпами и кричали: «Ура!». И нервы у стражников не выдержали – не дожидаясь выдвижения вперед «бомбистов» и прочего тяжелого вооружения, они пустились бежать. Никаких «бомбистов» и пулеметов в группе Савицкого, конечно, не было, но находчивость атамана и его психологические приемы в очередной раз спасли группу.

А вот у их противников, у помещиков, новое скорострельное оружие – пулеметы, уже появлялось. Хотя его так не хватало на сопках Маньчжурии, на фронте русско-японской войны… В августе 1907 партизаны Савицкого отправились в деревню Добрик, «в гости» к местному помещику, по совместительству – земскому начальнику Дубянскому, свирепо притеснявшему крестьян. Однако земский начальник тоже оказался не робкого десятка и встретил незваных гостей… пулеметным огнем, отвергая все предложения сдаться на суд народа. Трое партизан получили ранения, грудь у пожилого крестьянина по прозвищу «Батька» была прострелена навылет, а Александру Савицкому пуля попало в лицо… Но атаман выжил, только трех зубов, выбитых пулеметной пулей, теперь недоставало. Помещика-пулеметчика взяли, в буквальном смысле слова выкурив его из собственной усадьбы. Семью же его благополучно вывели из горящего дома и отправили в безопасное место – люди Савицкого действительно во всем старались походить на «благородных разбойников», как в романах…

«Шериф Клинцовский»…

Но если есть Робин Гуд, то обязан быть и шериф Нотингемский… В судьбе Савицкого таких «шерифов» было несколько – клинцовский полицмейстер Павловский, гомельский исправник Мизгайло. О гомельском исправнике мы расскажем чуть позже, сначала – о «шерифе клинцовском»… В июле 1907 года из Суража в Клинцы был переведен известный своей жестокостью жандармский офицер Павловский. Уже тем же летом один из боевиков предложил организовать покушение на Павловского, но общим собранием организации эта инициатива была отвергнута. Причем на том основании, что индивидуальный террор не является для организации приемлемым методом. Что же касается пыток, активно применяемых

Павловским, то здесь революционеры по-прежнему видели единственный выход – в плен живым, не сдаваться.

Однако один из членов организации пренебрег мерами конспирации и был арестован полицией. Его воспоминания хранятся в одном из архивов Гомельской области. Но из-за утраты части этих записей, фамилия его остается пока неизвестной. Свое пребывание на допросе у Павловского он описал следующим образом: «Павловский сам разбивает на моей груди бруском два кирпича. «Подыми его!». Меня поднимают и берут в кулачную работу. Поколотили. «Ведите его в мой кабинет», – говорит Павловский. Меня бросили в кабинет. Я упал и лежу. «Ну что ты хочешь, жить или умереть? Если жить, то сознайся, если умереть, то я тебе, вот тебе крест господен (крестится перед иконой), если я тебя не убью». Я молчу. Павловский выхватывает свой браунинг, направляет мне в лоб и командует: «Говори. Раз – говори, два – говори, три!». Я молчу. Ударив меня стволом по лбу, Павловский повернулся к иконе и стал креститься и кричать: «…Если я тебя не убью, вот тебе крест господен, три дня жизни дам. Неси гирю». Гиря представляет весом пудовик. «Клади его». Меня схватили и положили животом вниз. Павловский ударяет по позвоночному столбу так, что я думал, что рассыплюсь...»

Павловский был еще и банальным взяточником. Но в вышеописанном случае он наотрез отказался вести любые переговоры об освобождении.

Крестьянский «батька» из белорусских лесов

За голову Савицкого была назначена награда в 2000 рублей. Огромные деньги для того времени… Однако удачливому атаману, благодаря поддержке местного населения, неизменно удавалось ускользать от преследователей. Крестьяне звали 22-летнего юношу «батькой», считали своим заступником. Имя Савицкого было окутано множеством легенд, порой самых невероятных. Люди верили, что Савицкий неуязвим и для пули, и для шашки. Значительную часть добра, захваченного во время экспроприаций, полесские партизаны раздавали населению, часть денег шла на поддержку оказавшихся в заключении товарищей.

В январе 1907 году гомельский журналист Николай Кулябко-Корецкий писал из Киева в Санкт-Петербург: «Успех шайки Савицкого объясняется тем, что население… сочувствует Савицкому... и благодаря этому [ему удается] укрываться во время преследования… В общем, крестьяне считают Савицкого и его шайку своими освободителями от помещиков и полиции».

Но полицейское кольцо вокруг подполья сжималось все туже. 23 апреля 1909 г. А. Савицкий с группой из трех «эксистов» совершает нападение на имение «Борки» арендатора Цирлина, что по Гомелем. Цирлин сильно притеснял и обманывал местных крестьян. В ходе налета на «Борки» Савицкий застрелил охранявшего имение наемника-чеченца Газзана, схватившегося за кинжал. Дело в том, что разномастные паны-помещики – польские, русские, немецкие, да и еврейские земельные арендаторы, весьма охотно нанимали башибузуков из кавказской «Дикой дивизии» сторожить свои имения и терроризировать крестьян. Несколько «лесных братьев» из организации Савицкого уже погибли в перестрелках с ингушами.

27 апреля становой пристав Асмоловский арестовал крестьянина Кабкова из деревни Прудок. Кабков уже бывал под стражей по подозрению в налете на поезд. Тогда улик против молодого сельского парня не нашлось, но в этот раз Кабков был опознан как участвовавший в нападении на «Борки». И допрашивать Кабкова взялся не кто нибудь, а сам печально известный уездный исправник Стефан Мизгайло. Стефан Венедиктович нравом отличался необузданным. Один раз ему чем-то не понравилась группа крестьян у пароходной пристани, что была на Киевском спуске. Мужчины и женщины возвращались домой – кто с сезонных заработков, кто с богомолья, из паломничества по киевским «святым местам». Впрочем, исправника эти подробности не интересовали… «На колени, быдло!» – заревел во всю луженую глотку разьяренный начальник уездной полиции. Выхватив шашку, он вовсю дал волю своей фантазии – приказал людям ползти вверх по Киевскому спуску на коленях. Молодая беременная крестьянка не поспевала – взмах полицейской шашки, и у нее отсечено ухо. Женщина громко закричала и попыталась закрыть голову руками, но следующий удар исправника разрубил ей пальцы на руке… Побывав в застенке у Мизгайло, Кабков на этот раз не выдержал пыток и выдал полиции убежище Савицкого.

Последний бой атамана

Вечером 28 апреля 1909 года Александр Савицкий долго не ложился спать. В этот раз он с двумя товарищами остановился на подворье у человека надежного, крестьянина Ивана Пенязькова из деревни Красное, что под Гомелем. Товарищи Савицкого давно уже спали. А он все не мог оторваться от книги, несмотря на трепавшую изнуренный организм малярийную лихорадку. Партизанского вожака, прошедшего не одну смертельную передрягу, словно в детстве, глубоко затронул рассказ Леонида Андреева «Семеро повешенных». Ведь в рассказе известного писателя речь шла о том, что было уже хорошо известно атаману лесной вольницы – о жизни и смерти, о судьбе людей, приговоренных несправедливым судом к виселице… Уже когда в высоком весеннем небе прозрачной бирюзой стал набухать рассвет, Савицкий забылся тревожным сном. И вдруг проснулся от шороха на крыше… Думал недолго – выстрел из маузера прошил насквозь жидкую стреху гумна, и кто-то с криком «шайтан» тяжело рухнул вниз. Но тут же в бревенчатые стены со всех сторон впились винтовочные пули – двор был окружен полицией. Начался неравный бой между тремя партизанами и отрядом полицейских и кабардинцев, что прибыли в Красное с исправником Мизгайло во главе... Четыре часа уже гремели выстрелы. В перерывах между стрельбой было слышно, как полицейские избивали сестру Ивана Пенязькова… Савицкий достал из патронташа и зарядил в свой маузер последнюю обойму:

– Что ж, ребята, лес рядом, а не дойти… Аль попробуем?

– Таки попробуем, атаман, – просипел пересохшими губами Гуревич.

– Я уже был у них в лапах, больше им меня не взять…

Рывком растворив дверь гумна, Савицкий бросился во двор, стреляя на ходу, и побежал к спасительному бору… Но нет, не суждено ему было добраться до своего «Шервудского леса». Несколько выстрелов слились в один, и атаман упал на бегу во весь свой высокий рост. Гуревич, выбежавший следом, уже не успел этого увидеть – несколько пуль впились и в него. Денис Абрамов молча поднес дуло револьвера к виску…

…Исправник Мизгайло будет обласкан начальством. Полицейские сфотографируют мертвых Савицкого и его товарищей, привязав к забору, словно трофеи «дикой охоты». Сам хозяин дома зазвенит кандалами в далекую Сибирь, а его сестра сойдет с ума от перенесенных истязаний…

Но память о народном герое, «Робине Гуде Полесья», будет жить в нашем крае долгие годы. Задавленные беспросветной нуждой и произволом «панов» и полицейских, белорусские крестьяне, рабочие и молодежь из народа, с любовью произносили имя храброго заступника простых людей. Ведь история о нем, даже превратившись в легенду, все еще давала им надежду на торжество справедливости и правды…