Одна из самых лучших русских голов!

Так сказал Бирон о князе Волынском. Изучив его «проект поправления государственных дел». Артемий Петрович Волынский, кабинет-министр, занимался, между прочим, и возведением ледяного дома. Где всё было ледяное: ледяные столы с угощением «истинными леденцами из сладких сосулек», всё маскарад, у ледяных дверей – ледяные мортиры, которые, однако, могли бы пробить дюймовую доску...
 
ВСЕ ВЫШЕ И ВЫШЕ

Артемий Петрович проявил бесстрашие в Полтавской битве, и в 1715 году – посланник в Персии. Он склонил шаха Гусейна к союзу с Петром и награждён, а в царствование Екатерины I произведён в генерал-майоры. Он породнился с домом Романовых. Поскольку его род – от князя Волынского-Бобрака, то императрица женила его на двоюродной сестре Петра Великого, и дети его могли даже претендовать на престол.

Эрнст Бирон, курляндский герцог, жил в великолепном замке-дворце на Неве. Герцог любил лошадей, и, между прочим, в замке был зал с великолепной фигурой рыцаря на коне. Герцог любил великолепие!

Волынский жил на Мойке, в доме архитектурно стилизованным чуть ли не под избу. У него собирались близкие и друзья, архитектор Еропкин, инженер Хрущёв, Мусин-Пушкин.

Все уже устали бояться... Историк Клод Люрьер писал: «Такое было время... Императрица мелочная и злопамятная... Бирон за девять лет своего правления умертвил двенадцать тысяч человек... И только убив опасных – проявлял иногда милосердие». Царица считала, что и в случае милосердия только примерная порка поможет преодолеть натуру.

Фаворит казнил, бывало, и потоплением в мешке с собакой. И вот друзья, как водится, ругали время, моду на «дураков» при дворе. Но Артемий Петрович и сам иногда сажал татарина на свинью, доказывая, как можно преодолеть натуру. Однако надо было сделать что-то «для существования в потомстве», несмотря на такое время.

Сор из этой «избы» – само собой – выносился... К примеру, повторяли французское выражение «entre chien et loup» – то есть «между волком и собакой», время сумерек, в которое не отличить собаку от волка.

Существовала мода на «дураков» – до самых знатных – и первым по знатности был Тредиаковский, пиит, дерзкий на слово в своих виршах.

Он сочинил аллегорию на Волынского. И однажды во дворце Бирона назвал Артемия Петровича, противника онемечивания, русаком. Быть может, потому, что Анна Иоанновна ещё с курляндских времён любила охоту на дичь, а на островах, хотя и подслеповатая уже, выбивала последних зайцев, русаков, хорошо заметных, серых зимой и летом. И тут Волынский нарушил все сложившиеся приличия. Артемий Петрович и сам бывал дерзок на слово, но – что было непохожим на него – вспылил по пустяку и, мало того, сделав наставление, потащил скомороха за фигуру рыцаря на коне. Там он набил Тредиаковскому баки, и вся недолга. Шут вспомнил, что – знатен. А удар у него был такой, что дай бог каждому, и он, не желая принимать наставлений, тоже нарушил приличия. От парика Волынского поднялась столбом пудра, что сделало его совсем не похожим на себя.

Артемий Петрович, как бы ни во что уже не ставя хозяина, Бирона, с этим его дворцом и рыцарем, сбил Тредиаковского под ноги лошади, и рыцарь со всей своей геральдикой свалился тоже ей под ноги. Такое в замке его светлости – было как оскорбление лично герцогу.

СУДИЛИЩЕ

Императрице доложили, что Волынский теперь стал «дерзок и на руку». Анну Иоанновну беспокоил зуб мудрости. Лейб-медик, «зубодёр», немец Штольц записывает: «На белом припухшем лице её, и без того тучном, было выражение равнодушия к делу». Но до герцога дошло, что Артемий Петрович называл его, любителя лошадей, «конюшенной светлостью» и сказал, будто Волынский делал наставления не только шуту, но и самой государыне, чем «вверг её в краску».

До решения дальнейшей его судьбы, на случай, если был заговор, объявили домашний арест. Артемий Петрович утром садился за описание Полтавской победы, а вечером – за карточную игру.

Некоторое противостояние судьбе есть, конечно, и в картах... Однако не лучше ли перед лицом рока было бежать? Но всё же Артемий Петрович вёл себя так, как будто ничего особенного не случилось. Посмеивался: дескать, многие и его слова – иносказание.

Потом пространно отписывался: «Не солгано, истиной освидетельствовано, – не творил козни против спокойствия государыни, разве что при оном только опыте нечаянного своего медвежьего усердия, когда согрубил дураку, поелику, не заяц-русак для него... А во всём остальном даже жертвовал выгодами для пользы отечества».

Злопамятная Анна Иоанновна, однако, припомнила, как в Ледяном доме Волынский «при опыте другого нечаянного своего медвежьего усердия» угостил её, страдающую от больного зуба, – ледяной конфеткой-сосулькой... Врачеватель Штольц, лейб-медик, свидетельствует для истории: «...И лицо её ещё более утучнилось гневом за ту канахветку».

А тут ещё Бирон доставил бумаги в конверте с печатью Волынского – множество разных мыслей из «Утопии» Томаса Мора. Волынский всё более горячился, поклялся, что у него самого была одна только мысль: способствовать славе императрицы... И так разгорячился, что сломал свою печать кабинет-министра.

Тогда его посадили в крепость. Но какое-то время он ещё думал, что едва только выйдет, как потребует удалить фаворита, которого государыня осыпает милостями, накладными для государства, или – пусть ведут обратно в крепость! Как бывает, поиски заговора отличались глупостью... Даром что друзья Волынского были на замечании. Но герцог, твёрдый во власти, не чуждался уже компромиссов... Может быть, послать его куда-нибудь на рудокопную фортецию комендантом? Но не станет ли такое снисхождение поводом для смуты? Волынский может расстроить машину правления!

Бирон не верил в «тайное сообщество». Но ведь и не ему, герцогу, быть в словопрениях с кем-то... Тем более что и в русском языке он делал ошибки... Как известно, курляндец долго недоумевал: почему у Летнего сада – верблюжья канавка? Но его дело – исправлять ошибки Фортуны. А то всех русских людей перебалует...

ПРИГОВОР

«...Еропкина, Хрущёва и Мусина-Пушкина четвертовать и затем отсечь головы. Волынского посадить на кол, вырезав у него язык».

Императрица взволновалась: Эрнсту только бы четвертовать с отсечением головы! А не ограничиться ли отсечением головы Артемию Петровичу? Впрочем, «капризная и ленивая до всего, что не было охотой на русаков» (по Ключевскому), она быстро успокаивалась, созерцая лепнину в своём кабинете – амуров с дичью и зайцами.

Всё же за два дня она по своей нетвёрдости не менее трёх раз утверждала приговор, отменяла, исправляла, всё передумывала... Эрнст говорил ей, что Волынский посмеивается: хочет удалить его, Бирона, как зуб мудрости. Кроме того, он нашёл фрейлину, которая пала ей в ноги, винясь в слабости и жалуясь на Волынского, «обольстившего её неопытность». Анна Иоанновна изволила посердиться (по записи Тредиаковского): «Напроказил – отвечай, русак... Не в раю магометовом, чтобы давать уроки испорченности». И решила, что твёрдость – также есть добродетель... Но всё же, «милосердуя по императорскому великодушию», поправила: «Приведя дело ко окончанию... вырезать Артемию Петровичу язык, а затем отсечь – токмо правую руку и голову».

КАЗНЬ

27 июня 1740 года – памятный день Полтавской победы, в которой участвовал Артемий Петрович. В Петропавловке совершают «урезание языка». Ведут на Сытный рынок. Волынский шёл с достоинством мученика и, подняв голову, словно бы взывая к небу – как к последней защите отечества от курляндца. (При Елизавете едва не казнят и Бирона, однако простят). На помост, покрытый чёрной холстиной, пала рука Волынского. Палач сделал своё дело – голова откатилась.

Народ снял шапки. Скорбели сдержанно. Когда приехала карета, говорили – «херцог со своей херцовиной», и что – вот ведь, ни в чём Артемию Петровичу не было недостатка, а пошёл зачем-то поперёк «хаварита».

Анна Иоанновна при услужливом внимании – «Виват!» – убила зайца в тот день... И вообще, есть в этой казни какая-то вульгарная символика: человек красноречивый лишается языка, лишается руки человек, описавший Полтавскую битву. «Одна из самых лучших русских голов». Она возвышалась всё выше... И вот, наконец, была водружена на палаческий шест. Казнили в день Полтавской битвы и останки погребли на Выборгской стороне при церкви Сампсона Странноприимца, поставленной в честь Полтавской победы.

Вспоминали всё это почти половину столетия, а затем подзабыли.

Все новости