Из амбара в театр

Почти все дома на нечетной стороне Пречистенского бульвара в конце ХIХ века принадлежали купцам первой гильдии, имевшим право и торговать, и заводить собственное дело, мануфактуры, фабрики, заводы.

Работали купцы не покладая рук, но и жили, ни в чем себе не отказывая. Москву при том не забывали.

Сооружали храмы, музеи и театры, открывали училища и больницы в память отцов, матерей. Поколения, выросшие при советской власти, не знали, что родильный дом Крупской назывался именем Абрикосовой, институт Гельмгольца — бывшая Алексеевская больница, а Боткинская называлась Солдатенковской.

Художественный театр возник не только благодаря купцу Алексееву — Станиславскому, но и купцу Морозову, одной рукой поддерживавшему искусство, другой пополнявшему кассу партии Ленина, поселившегося на даче мецената революции в Горках.

Именем купца Сергея Зимина называлась двадцать лет опера в Москве, выступавшая с триумфом на Большой Дмитровке, где сегодня оперетта. Его отец, Иван Зимин, по случаю свадьбы дочери, 22-летней девушки, записал на ее имя особняк на Пречистенском бульваре, 14. Недвижимость площадью 833 квадратных метра стоила в середине XIX века 17 тысяч серебряных рублей. В конце столетия за нее пришлось отдать, как пишут, “немалые деньги” — 270 тысяч рублей. Вышла Любовь Ивановна замуж за сына фабриканта Сергея Шибаева. После свадьбы молодые отправились путешествовать за границу.

Обе фамилии, Зимины и Шибаевы, помянуты в “Энциклопедии купеческих родов” в разделе “След их останется неизгладимый” вслед за “Богатырями российской промышленности” — Морозовыми, Рябушинскими и Прохоровыми, чьи звезды сияли на недосягаемой высоте. Однако автор другой книги — “Москва купеческая”, Павел Бурышкин, не помянул ни Зиминых, ни Шибаевых. Их заслонили фигуры первого ряда.

Оставим пока Любовь Зимину пребывать за границей. Хочу рассказать об авторе “Москвы купеческой”, изданной в незабываемый 1991 год, который одни считают годом демократической революции, другие — контрреволюцией. В 2002 году в Москве эта книга напечатана по полному тексту нью-йоркского издания 1954 года. В год смерти Сталина автор умер в Париже. О нем словами поэта можно сказать: “Большое видится на расстоянии”. Бывший товарищ московского городского головы Павел Афанасьевич Бурышкин завещал городу перед началом Первой мировой войны дом в Антипьевском переулке, 4. Ныне это Колымажный переулок за углом Гоголевского бульвара. Вместе с особняком оставлял капитал на открытие музея старой Москвы и коллекцию чертежей, проектов, макетов. Докладную о музее подал городской управе в 1914 году, разрушившем многие планы и судьбы, в том числе подателя записки.

Разразившая мировая война и революции помешали этому, как говорят, проекту. После Октябрьского переворота сорокалетний чиновник и коммерсант решил бороться с теми, кто всех купцов лишил всего: домов, капиталов, власти. Рискуя головой, вошел в тайный “Национальный центр”, задумавший победить у большевиков.

Заговор, как известно, не удался. ВЧК опередила курсантов военной школы, готовых взяться за оружие. “В результате усиленной работы нам удалось открыть не только главарей, но ликвидировать всю организацию, возглавляемую знаменитым “Национальным центром”, — доложил Дзержинский партии и Ленину. — Арестовано около 700 человек”. Воззвание “Ко всем гражданам Советской России” с ликованием извещало о “разгроме врагов рабочих и крестьян еще раз”. Оно заканчивалось страшной вестью: “Изменники и шпионы просчитались.

Их схватила за шиворот рука революционного пролетариата и сбросила в пропасть, откуда нет возврата”. В пропасть сбросили каждого десятого из арестованных 700 человек.

Павла Бурышкина среди них не оказалось. Он объявился в Иркутске министром финансов правительства адмирала Колчака. Из Восточной Сибири в отличие от адмирала, расстрелянного и спущенного под лед Иртыша, сумел скрыться, уйти от расправы. И эмигрировал. Два дома “врага рабочих и крестьян” в Колымажном переулке муниципализировали. Но коллекцию, предназначенную для музея старой Москвы, не разграбили. Идее бывшего товарища городского головы дали ход. Через год после революции в закрытом Английском клубе, доме со львами на Тверской, открылся музей старой Москвы. В нем показали коллекцию Павла Бурышкина и других ограбленных купцов и аристократов. Музей просуществовал восемь лет и, уступив залы Музею революции, переместился в Исторический музей, где растворился в колоссальном собрании.

А Павел Бурышкин, не сброшенный в пропасть, умер своей смертью в Париже, где завершил мемуары, которые писал всю жизнь. Они впервые на родине вышли, когда класс, давший Москве основателей театров, музеев, лечебниц, училищ, перестали унижать и замалчивать.

Бурышкиным принадлежали в Антипьевском переулке два дома на четной и нечетной стороне, 4 и 7. Хозяин товарищества “А.В.Бурышкин” пришел в Москву пешком следом за обозом из деревни в Смоленской губернии, поступил учиться в Мещанское училище. Дальше все постигал сам, читал много, знал Гегеля и Шопенгауэра. Детям по вечерам вслух читал книги по истории, любил “Старую Москву” Ивана Пыляева.

Свой род Павел Бурышкин отнес к средней руки купеческой семье, где ели не на золоте и серебре, на фарфоре Кузнецова. Отчий дом запомнился “краем, где все обильем дышит”. Передав дела сыну, глава семьи на старости лет путешествовал по Европе, ходил по музеям, посещал музыкальные фестивали. Один дом завещал сыну, другой — Москве для устройства в нем библиотеки или музея его имени.

По семейным преданиям, дом, что под номером 4, в стиле ампир с мезонином и балконом, принадлежал князьям Оболенским, и в нем бывал Грибоедов. Основания для такой легенды дают парадная лестница дома, роспись стен вестибюля в “египетском стиле”. Ее сфотографировали, зарисовали и воспроизвели в декорациях Художественного театра, когда там ставили “Горе от ума”.

В этом доме открылся музей, но не имени Афанасия Зимина. В особняке поместили отдел гравюры и рисунка Музея изобразительных искусств. В нем открылась выставка девочки Нади Рушевой. Она умерла в десятом классе, в 17 лет. О ней при жизни сняли фильм; написал монографию известный искусствовед, знаток графики академик Сидоров. Персональные выставки прошли в Москве, Ленинграде, многих городах. Я был в квартире у Царицынских прудов, где жила девочка с родителями в типовой коробке, видел безутешного отца и постаревшую от горя мать. Отец русский, мать — тюркского происхождения звала дочь по-монгольски: Найдан. Она оставила десять тысяч рисунков. Ее не отдавали в художественную школу, чтобы не испортить дарование. Никто не учил рисовать.

Первый автопортрет девочки с косичками появился в восемь лет. На последнем автопортрете, написанном черным фломастером, она показалась мне Пушкиным. Гениальность пушкинской силы была у Нади-Найдан. “То, что это сделала девочка гениальная, — становится ясным с первого взгляда”, — утверждал Ираклий Андроников. Дивные образы светились в воображении и передавались бумаге, едва ее касался карандаш.

Все рисунки навеяны мифами Древней Греции и Рима, вдохновлены Пушкиным и Булгаковым. Школьница прочла все их сочинения, оконченные и неоконченные, все письма. Отца упрекали, что не оградил дочь от непосильной нагрузки. Сделать он этого не мог. Дочь жила, когда рисовала; остановить творческий процесс значило лишить ее дыхания. Надя Рушева скоропостижно скончалась от кровоизлияния в мозг 6 марта 1969 года.

Вернемся на Пречистенский — Гоголевский бульвар, в дом, где, разведясь с мужем, жила Любовь Зимина. Родная сестра Сергея Зимина играла и пела, как девушки ее круга. Петь для всех хотел брат, которому она дала первые уроки вокала. Коммерческое училище наследник мануфактуры закончил, по настоянию отца днем служил в амбаре, вечерами бегал в Частную оперу на Большую Дмитровку. Там пел обожаемый Шаляпин. Молодой купец тайно от семьи брал уроки у Барцала, главного дирижера Большого театра, профессора вокала Московской консерватории, у других мэтров. Пел Сергей Зимин басом, те же партии, что Шаляпин. Чем больше занимался, выступал на сцене парков, тем сильнее росло желание — открыть собственный театр. Чтобы увидеть лучшие музыкальные труппы Европы, изучить механизм оперы, побывал в Милане, Неаполе, Париже, Берлине. И взялся за дело, не жалея средств, которыми располагал как преуспевавший фабрикант.

“Опера С.И.Зимина” началась в саду “Аквариум”. После нескольких лет нарастающего успеха постоянной сценой стал театр на Большой Дмитровке. В нем прежде блистала Частная опера Саввы Мамонтова, разорившегося, брошенного друзьями. У него Зимин выкупил за 10 тысяч золотых рублей колоссальную картину Врубеля “Принцесса Греза” и вывесил в фойе своего театра. (Свыше пятидесяти лет, прежде чем ее реставрировали, забытая картина ждала своего часа на складе декораций Большого театра, томилась в запасниках Третьяковской галереи.)

Зимин хотел равняться на Мамонтова — и признавался, что это у него не получалось. “Ведь он был окружен в свое время плеядой самых выдающихся художников… Мне оставалось лишь идти по его заветам”. Но с таким самоуничижением трудно согласиться. Труппа Зимина конкурировала с Большим театром. “Я знаю милого Сергея Ивановича и, конечно, в его желании, чтобы наши спектакли были живее и лучше, чем в Большом театре, нисколько не сомневаюсь”, — уверял друга Шаляпин. Великий артист с удовольствием пел “на пепелище”, сцене, где в молодости прославился. Зимина называл “могучим любителем прекрасного и безграничного искусства”. У него выступали Леонид Собинов, великие итальянцы Тито Руффо, Баттистини, балет Фокина, танцевала Матильда Кшесинская, чей дворец в Петербурге захватили большевики в 1917 году.

Михаил Жаров, будущий любимец народа и вождей, подвизался статистом в массовых сценах бесплатно, чтобы только послушать Шаляпина. Так поступали многие студенты, учителя, адвокаты, врачи. Спекулянты скупали театральные билеты и перепродавали втридорога. Вспоминая о том времени, Жаров писал: “После таких гастролей я уже не удивлялся, что… многие кассиры и билетеры театра Зимина имели в Марьиной роще собственные дома, небольшие, но добротные”.

Зимин относился к подвижникам, которые любили искусство больше себя. Умел найти жемчужное зерно в мусорной куче. В уличной певице — татарской девушке Фатьме разглядел будущую Кармен. Оперу “Кармен” и другие шедевры Москва впервые узнала в театре Зимина. Услышав однажды голос пастуха, сделал его ведущим солистом, певшим и у него, и в “Русских сезонах” в Париже под именем Василия Дамаева.
Артисты любили Зимина как родного отца. Он мог, увидев бедного, плохо одетого певца, попросить: “Пойди к “Жаку” и скажи, чтобы тебя приодели!”

Артист шел в дорогой магазин на углу Столешникова переулка и Петровки, там его тотчас одевали с ног до головы по последней английской моде. Денег не брали. Успокаивали: “Сергей Иванович заплатит. Вы не первый”.

Зимина, как прежде Мамонтова, окружала плеяда выдающихся артистов и художников. Декорации писали Федоровский, будущий главный художник Большого театра, нарисовавший звезды Кремля, Билибин, неподражаемый творец сказочных образов, Кончаловский, чьи картины в наши дни продают за сотни тысяч долларов. С первых сезонов пел в театре Назарий Капитонов, ставший мужем сестры Зимина. По высочайшему разрешению артист носил фамилию — Райский.

На Пречистенском бульваре собирались в роскошном зале с камином и роялями звезды первой величины. Играли Сергей Рахманинов, Николай Метнер, Сергей Танеев, лучшие пианисты и композиторы России. Танеев представил здесь впервые оперу “Орестея” на сюжет Эсхила. Райский читал с листа и напевал вокальные партии. Федоровский рисовал эскизы будущих декораций. Казалось, русскую музыку ждет праздник. Как вдруг скоропостижно скончался в расцвете сил от заражения крови после пореза бритвой Александр Скрябин. На похоронах друга Танеев простудился. И сам вскоре умер.

Сокрушительный удар Зимину нанес пожар. В огне сгорели склады декораций и костюмов ста опер. Добила Октябрьская революция. Лишила театра, имущества, средств, дома. Отняла двести великолепных картин.

Ликвидировала Оперную студию, где учил петь по собственной методике. Национализировала музей оперного театрального искусства: декорации, костюмы, афиши, фотографии, которые собирались годами.

Удары судьбы не сломили Зимина. В 1918 году, на сорок втором году жизни, он женился, в страшный 1919 год стал отцом. Нашел утешение в семье и в Художественном театре, где Станиславский и Немирович-Данченко “дружески приняли”, дали заведовать нотной библиотекой. “Там я в тяжелое время кормился в их столовой, беседовал о театре”, — писал Зимин.

В годы нэпа, не имея прежних средств, на одном энтузиазме воссоздал с друзьями оперу — она снова поднимала занавес в театре на Большой Дмитровке. Но недолго музыка играла. Театр через два года закрыли, труппу отдали под суд за мифические финансовые нарушения. Артистов оправдали. Но выйти на сцену не дали. Частная опера не требовалась диктатуре пролетариата.

Зимин доживал свой век при Большом театре, не гнушался ролью инспектора сцены, помощника механика по монтировочной части. Перед войной, до смерти в 1942 году в Москве, откуда не уехал, считался “художественным консультантом” оперы Большого.

Зиминой и Райскому повезло больше. Как пишет автор “Биографии московского дома”, в особняк на Пречистенском бульваре, 14, “вселились люди, не имевшие до Октябрьской революции нормальных жилищных условий, бывшим владельцам предоставлена одна из образованных тут квартир под номером 4”. Спасибо, что не выдворили из пролетарской Москвы. Зимина и Райский, профессор Московской консерватории, переехали в казенную квартиру при консерватории.

Остатки былой роскоши — гарнитур из черного дерева, обитый гобеленами и инкрустированный бронзой, — отдали обществу “Друг детей” на борьбу с беспризорностью. Профессор учил вокалистов, как некогда Сергей Зимин. Служил деканом вокального факультета. Его ученик — сын крестьянина Тверской губернии, выпускник церковно-приходской школы, несостоявшийся сапожник Сергей Лемешев. В том, что он стал, как утверждает энциклопедия, “выдающимся камерным певцом”, — заслуга Райского. По-видимому, он послужил прообразом старорежимного профессора в фильме “Музыкальная история”, прославившего Лемешева везде, где не было никаких театров, только кино.

Лирический тенор сводил с ума “лемешисток”. Первых фанатов в СССР поджег Сергей Яковлевич Лемешев. Я слушал в его исполнении арию Ленского на сцене филиала Большого театра, где выступала некогда опера Зимина. Эту партию он пел в день 70-летия. Когда в тот вечер покупал программку спектакля, услышал от пожилой привратницы: “Зачем вам, я лучше продам девочке. Она сохранит на всю жизнь”.