Жизнь в эпоху социализма и культа личности

О себе Людмила Иосифовна Тараканова говорит кратко:
Родилась в 1928 году в городе Павловский Посад Московской области. В 1951 году окончила географический факультет Московского университета. До выхода на пенсию работала в Институте морской геологии и геофизики на Сахалине в отделе геологии и морской геологии. Участвовала в экспедициях.
Коллеги, многие из них ставшие с ней друзьями, отмечают ее отзывчивость, умение удивляться, способность воспринимать все новое, будь то литература, взгляды на жизнь или техника. Освоив компьютер далеко за 70, она стала переносить в него свои мемуары, освоила электронную почту, интернет и теперь с радостью раздает консультации и ссылки, где что почитать. Друг и помощник для своей большой семьи. Вначале для мужа - известного сейсмолога Романа Захаровича Тараканова, защитившего докторскую диссертацию в 76 лет. Потом и для четверых детей. У них три сына и дочь, тоже кандидат наук. А теперь уже и для внуков.
Многие удивляются, что, пережив тяжелые болезни, о которых она иронично пишет, Людмила Иосифовна сохранила оптимизм и жажду новых впечатлений. Наверное, секрет в ее внутренней молодости и жажде жизни. Она часто со свойственной ей прямотой говорит: "Вот умру, а еще столько интересного не узнаю…"
Впрочем, ее сочинения расскажут о ней больше...
Ольга Шестакова,
Институт морской геологии и геофизики, Южно-Сахалинск.
_____
Моя мама имела пролетарское происхождение. Отец был из евреев-мещан. Оба беспрекословно верили в светлое будущее коммунизма, были бедными и бескорыстными. Отец со временем сделал карьеру на базе модного тогда атеизма, защитил докторскую диссертацию и написал несколько книг, став даже довольно известным. В идеалах коммунизма разочаровался полностью.
Мама была маленьким, честным, довольно ограниченным партийным работником районного масштаба, из тех, кто выиграл войну в тылу. В конце жизни (она умерла в 1988 году) она с гордостью носила значок 50-летия членства в партии, несмотря на насмешки внуков, и никогда ни в чем не усомнилась.
А что же я? С раннего детства была воспитана советской литературой о положительных героях революции и гражданской войны, социалистического строительства, комиссарах, матросах, ударниках и предовых колхозниках. По другую сторону "баррикады" были ужасные белые, купцы и помещики, кулаки и попы. Люди делились на белых и красных, и никаких полутонов и оттенков. Моими любимыми книгами были " Тихий Дон" и "Хождение по мукам", где были хоть какие-то колебания и сомнения и не было примитивного схематизма. Сейчас меня особенно восхищает Алексей Толстой. Человек циничный, тем более не верящий ни в какие принципы социализма, барин по происхождению и по натуре, заставил верить в изображенных им людей и идеи коммунизма. Великий талант!
Жизнь вокруг резко отличалась от изображаемой в литературе и от пропаганды, твердившей о великих стройках и свершениях, о победоносном шествии социализма. Вокруг были бедность, нищета, бескультурье. С дореволюционных времен в Скопине не было построено ни одного даже двухэтажного здания. Верили, что все эти достижения где-то есть, со временем будут и у нас. В ответ на мои сомнения мама говорила: "А что бы я была без революции, она дала нам простым людям возможность получать образование и выходить на широкую дорогу". То же самое утверждает и моя подруга Анна: "Что бы я была без советской власти?". А сколько талантливых, умных людей из бывших сословий было уничтожено и заменено серостью, преимуществом которой было пролетарское происхождение.
Сталин был фигурой мистической, вне реальной жизни. Читали о нем, слушали по радио, пели песни ("о Сталине мудром, родном и любимом…"), все было как само собой разумеющееся. Он был для нас как бог для верующих, ведь они не сомневаются в его величии и способности наказать и защитить. Бездумно и тупо повторяли всевозможные лозунги, в том числе "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство", так однажды мне как отличнице поручили сказать по местному радио. У Василия Гроссмана в "Жизни и судьбе" есть такой эпизод. Сталин по своему капризу решил навестить друга своей юности. Пришел со свитой в коммунальную квартиру. Дверь открыла пожилая женщина и потеряла сознание. Ей показалось, что ожил портрет. Как это понятно!
Однажды году в 37-38 году я пришла в магазин за хлебом и увидела мальчика примерно моего возраста, оборванного и худого как скелет. Он просил милостыню. Я побежала домой, разбила свою довольно внушительную копилку и принесла ему. Потом долго рыдала и повторяла сквозь слезы: "Почему же у него нет счастливого детства?" Мама терпеливо твердила, что это случайность, может быть, он сбежал из дома, завтра он уже там стоять не будет, его заберут в детский дом. И завтра его действительно уже там не было.
Надо сказать, что на первых порах было много людей, верующих искренне в идеи социализма, или боящихся не верить. Были люди, которые привыкли всегда честно работать. Поэтому были и неплохие детские дома, и пионерские лагеря, и даже хорошие колхозы. Секретарь райкома жил в обыкновенном деревянном доме, и все у них было, как у обыкновенных горожан. А в общем, все вокруг в нашем заштатном Скопине были бедные и серые, завидовать было некому.
О репрессиях мы, дети, не подозревали. Взрослые, если и знали что-то, то никогда вслух об этом не говорили. Может быть, в нашем маленьком городе было не так много арестов. По большой прессе было ясно, что во имя защиты Родины и народа надо истреблять предателей и вредителей. Иногда в учебниках закрашивали чей-нибудь портрет. Почти в каждом художественном фильме сюжетная линия строилась вокруг поимки предателя, шпиона или диверсанта.
Удивились мы коварству одной семьи, итальянцев по происхождению (пожилые мать с дочерью и дети). Они оказались шпионами, и никто почему-то не удивился, чего же им надо было в Скопине, где не было ничего интересного.
Моя мама одно время была редактором районной газеты. Однажды пошла подписывать номер и пришла вся белая. Чуть не прозевали опечатку. Вместо "вперед к победе социализма" напечатали "к беде социализма".
Бабушка Емельяновна (мать отчима) почему-то ничего не боялась. Говорила про Сталина, какой он отец, он хуже свекра, сталинскую конституцию называла сталинской проституцией, но мы относили это за счет ее склочного характера.
В 9 классе к нам пришла новая пионервожатая Лидочка, очень миловидная, похожая на актрису Целиковскую. Она была не намного старше нас и подружилась с нами. Однажды она сказала, что ее брат близко видел Сталина, оказывается, он рыжий, маленький и рябой. Нас это очень покоробило, показалось какой-то вражеской клеветой. Где-то недели через две она исчезла. Сказали, что внезапно уехала. Теперь я думаю, что кто-то из девочек поделился с домашними и кто-то проявил бдительность, а может это я и моя мама?! Сейчас уже во всем начинаешь сомневаться.
Потом появилась другая пионервожатая, худенькая брюнетка Тамара. Она была увезена в Германию и работала там у хозяев. Рассказывала, что относились к ней хорошо, показывала, какую блузку красивую ей подарили на прощанье. Примерно через месяц она тоже исчезла, и никто ничего о ней не знал. Вернулся в школу наш любимый преподаватель, Павел Николаевич, по кличке Полкан. Лохматый и седой, он и в самом деле был похож на большую добрую собаку. Вскоре он исчез. Сказали, что он попал в немецкий концлагерь и стал предателем и теперь его арестовали наши органы. Как трудно было в это поверить. Теперь-то мы знаем, что такую проверку проходили все наши люди, бывшие в немецком плену.
В 1946 году я поступила в Московский университет. Студенчество было разношерстным: мы со школьной скамьи, девчонки после 2 лет оккупации, парни и несколько девочек - фронтовики. Одни фронтовики были ортодоксальными коммунистами, быстро включились в общественную работу, воспитывали нас на комсомольских собраниях и бюро. Другие, узнавшие тяготы фронта и увидевшие другую, заграничную жизнь, кое в чем засомневались и даже высказывались об этом вслух.
На втором курсе один фронтовик (странно, имени не помню, а лицо отчетливо) на семинаре спросил преподавателя, почему выслали чеченцев, татар, немцев и другие национальности, ведь не могут же все быть предателями. И как тогда понимать работы Сталина по национальному вопросу. Преподаватель обвинил его в демагогии. Парень несколько раз приходил сдавать зачет, но так и на смог его сдать. Исчез.
Вася Крючков, добродушный увалень, рассказывал о Краснодоне (он из этих мест). Говорил, что многое было не так, как написано в романе и показано в кино. Не было никакого партийного руководства, все было стихийно, роль Олега Кошевого преувеличена, больше сделал Сергей Тюленин. Исчез Вася Крючков. Слух прошел, что ему трудно показалось учиться, и он уехал домой.
Лейтенант Юра Щербаков рассказывал, какой порядок в немецких фольварках: двор асфальтирован, скотина сияет чистотой, и что пленные немцы, даже сочувствующие коммунистам, удивлялись нашей нищете, никак не сопоставимой с коммунистической пропагандой. Юра Щербаков также исчез! Мы были легкомысленными и ни о чем не догадывались.
Девчонки, которые были в оккупации, отличались от нас большим скептицизмом и иронией. Только взбалмошная Нэлка приставала с провокационным вопросом: "Кого ты больше любишь, маму или товарища Сталина?" А Машка рассказывала, что у них в селе стояли итальянцы, симпатичные веселые парни, с которыми они флиртовали на танцульках.
Мой отец был ответственным секретарем журнала "Вопросы философии". Он заинтересовался вопросами военной философии и написал несколько статей. В период борьбы с космополитизмом ему это припомнили, была разгромная статья в "Правде", его сняли с работы, исключили из партии и сослали в Семипалатинск (еще легко отделался). А до Семипалатинска он три месяца был без работы и ждал своей участи. Почти все сослуживцы и некоторые друзья, любившие его за веселый характер и отроумие, отвернулись от него. Он чуть не плакал, когда рассказывал мне, что на 1 мая пришли поздравить его с праздником и принесли торт и коробку конфет две уборщицы из института, где он работал.
Даже я по своей наивности считала, что он в чем-то виноват, высказывал идеи, не совместимые с нашей идеологией. Но инстинкт самосохранения подсказал мне правильное поведение, когда за мной стал ухаживать наш большой общественник, фронтовик, внешне джентльмен, приглаженный и прилизанный Борис Шапалин. Он приезжал на танцы в общежитие, приглашал меня танцевать и очень аккуратно расспрашивал о моих отношениях с отцом. Говорил, что читал критику в его адрес, очень мне сочувствует и выяснял, что он за человек, какие у нас были отношения и о чем мы с ним разговаривали. Я отвечала, что мы с отцом не очень близки (что было правдой), так как он оставил меня двухлетней, я бываю в семье у него редко, и он говорит со мной мало, так как чаще всего ему бывает не до меня. Борис немного поухаживал за мной и отстал. Но письма на мой адрес приходили распечатанными.
Хуже пришлось маме. Она в это время работала зав. отделом пропаганды Скопинского райкома. На нее посыпались анонимки: бывший муж, с которым она поддерживает отношения, враг народа и т. д. и т. п. Приехал какой-то представитель из обкома, в номере гостиницы, где он жил, открывается дверь и чья-то шустрая рука бросает конверт с анонимкой. Однажды секретарь райкома позвал мать к себе в кабинет, открыл сейф и показал ей кучу анонимок на нее, затем на ее глазах их уничтожил.
На 4 курсе нашу группу (географов-североведов) стали "секретить". Вызывали по одному за неприметную железную дверь в подвале, где дядечка в полувоенной форме задавал вопросы. Все прошли благополучно, а Шуру Савкину, нашу маленькую серенькую мышку-отличницу не допустили к секретной работе, пришлось ей перейти в другую группу. Когда нас повели на экскурсию в Оружейную палату, Шурку не пропустили, проверяли по списку. Оказалось, что у нее отец был арестован как враг народа. А она нам рассказывала, что отец умер, когда ей было 8 лет, и она даже помнит, как он лежал на столе. Вездесущие органы докопались и до такой маленькой мышки из бедной семьи из глухой сибирской деревни.
Преддипломную практику мы проходили с Машкой в Якутии по теме "Текучесть кадров в районах Крайнего Севера". Нашим начальником был голубоглазый худощавый, лет 35, Константин Алексеевич Введенский из НИИ Арктики. Работа заключалась в анкетировании и сборе всевозможных сведений. Прилетели в Якутск и сплывали вниз по Лене на самоходной барже, билетов не было, располагались на палубе, здесь же была большая группа заключенных. Высадились в крошечном шахтерском поселке Сангары на обрывистом берегу Лены. Поселили нас в бараке у молодой сотрудницы местной сберкассы.
Все скользило по поверхности нашего легкомысленного сознания и принималось как должное, а ведь мы были на территории лагеря (не пионерского разумеется). По поселку водили колонны заключенных. Выглядели они неплохо, врать не буду, добротно одетые, в сапогах и телогрейках.
Мы работали в плановом отделе, делали всякие выписки. С одним из двух сотрудников отдела, суетливым странноватым пареньком лет 27 в берете и с длинными ногтями на руках, Федей Банных, мы подружились. Он нас опекал, водил по окрестностям, был ласков с нами как старший брат, хорошо пел под гитару. Я как-то спросила его, собирается ли он в отпуск. Он с какой-то горечью сказал: "Куда, на тот берег Лены?" Девушка, у которой мы жили, узнав о нашей с Федей дружбе, сказала с ужасом: "Вы что, с ума сошли, он ведь ссыльный, он предатель, был в плену, и меня вместе с вами посадят". Мы не поверили и не испугались, но многое прояснилось. Спросили его. Он сказал, что никакой он не предатель. Просто, когда началась война, он был студентом Иняза, их захватили немцы, и его заставили быть переводчиком. Показывал нам фотографию, где он в саду среди девушек, собирающих яблоки. Все весело хохочут. Странное дело - абстрактные предатели, враги народа, вызывали у нас чувство если не ненависти, то во всяком случае, неприязни, а конкретные люди зачастую вызывали симпатию, как в данном случае Федя Банных. Да, его в поселке все любили. Когда мы были с ним на шахте, все, кто встречался, от бригадира до замызганного шахтера, очень ласково его приветствовали, отпуская какую-нибудь добрую шутку.
В шахте было страшно, мы думали, что такие были только до революции, как показывали в кино и на фотографиях. Шахта низкая, пробираться надо почти ползком, над головой нависшие глыбы породы, "заколы", как сказал нам наш гид Федя. Когда мы вышли из шахты, его обругал какой-то маленький начальник, дескать, зачем девчонок водил, вчера двоих породой убило. Я поинтересовалась, почему нет техники безопасности. Федя засмеялся: для зэков техники безопасности не существует, их много, всех не убьет.
Жили мы в бараке для ИТР, которые тоже были ссыльными. В комнате напротив мужчины, к которым ходил и наш Федя, организовали прекрасный струнный оркестр. Они открывали свою дверь, мы свою и слушали. Мне кажется я никогда не слышала такого прекрасного исполнения, и все эти "враги народа" были очень симпатичны.
Мы были на аудиенции у начальника политотдела, брали у него интервью. Худощавый симпатичный мужчина, просто комиссар из фильма, рассказал, что у них представлены все национальности СССР, вчера привезли последнего. В мае было в лагере восстание, его подавили пулеметами. Мы порадовались победе "наших". Водили нас и в барак. Крыши над головой практически нет, а скоро ведь зима, она здесь начинается рано. На нарах матрасное тряпье. Комендант нас держал, видимо, за идиоток, сказал, что хорошую постель им давать нет смысла, они назло ложатся в грязной робе и сапожищах. Очень хорошо отзывался о власовцах, трудолюбивые и чистоплотные.
Потом у нас случились большие неприятности. Не успевая на работе, мы, легкомысленные дуры, взяли тайком документ с грифом "Совершенно секретно" домой, собираясь его утром также секретно положить на место. Когда вечером сели работать, его не оказалось. Наш сдержанный голубоглазый Костя чуть нас не убил. Не спали всю ночь и утром тряслись от страха, идя в контору. Введенский показал на забор колонии: "Максимум через неделю будем здесь". Мы еще больше впали в уныние. Мы строили всякие версии, одна из них была "шпионской": по дороге заходили в магазин, где работали чистенькие надменные прибалтийки, они, видимо, и украли наш документ.
На третий день нас позвал к себе главный инженер рудника, изможденный мужчина средних лет, тоже, конечно, ссыльный. Он очень нас ругал и отдал наш злосчастный документ, весь извалянный в грязи. Оказывается, его приятель, пьяный маркшейдер, нашел бумагу на крыльце конторы, это было вечером, он увидел гриф "С.С." и принес инженеру со словами "наверное, это по твоей части". Тот догадался, чьих рук это дело. Мы были счастливы, что все обошлось, потихоньку, почистив, положили бумагу на место, и наши "шефы" из планового ничего не узнали. С другой стороны… Бумага не могла пролежать два дня на крыльце, чтобы ее никто не увидел и не поднял. Может быть кто-то нашел ее в другом месте и подбросил по назначению. А может…
Инженер, конечно, выручил нас, но он рисковал, если бы открылось все это, страшно подумать о последствиях.
Я иногда думаю, что в нашей прессе и воспоминаниях о тех страшных временах есть существенный пробел. Мало кто вспоминает о моментах проявленной человечности, связанных с большим риском, о сочувствии, о сокрытии и укрытии. Ведь многие оставались все-таки людьми. А у молодежи, благодаря СМИ, зачастую ограниченное представление о тех временах: если человек уцелел, он был доносчиком. Не совсем так, и приют давали семьям репрессированных, и детей брали на воспитание, и работу давали.
Отец моей подруги Лили Цыгановой был командиром дивизии, мама большой общественницей, как многие офицерские жены того времени, девочки-погодки Лиля и Красарма отличницами. Еще был старший брат (Лиле 12, Красарме 11, Юре 14), и мама была в положении. Ночью отца увели. Откуда так быстро в школе узнали? Возле девочек образовалась пустота, никто даже близко не хотел с ними сидеть. Из квартиры, достойной командира дивизии, их выгнали. Нашлись добрые люди, не побоялись приютить. Жили в страшной нищете. Странно, что обе сестры верили в Сталина и коммунизм. Лиля, закончив техникум, подала заявление в партию. На бюро кто-то очень ортодоксальный возмутился, у нее же отец репрессирован, на что секретарь парткома ответил, что дети за отцов не отвечают.
Хотя были и те, кто просто сводил личные счеты, были и те, кто доносил из ложного чувства патриотизма и веры в коммунистические идеалы. Рассказывали, что один очень порядочный человек (в наше время) нашел после смерти своей бабушки, которую он обожал, чемодан, полный копий доносов, которые она делала в свое время.
Красавица Лиля была несчастлива в личной жизни из-за судьбы отца. Была большая школьная взаимная любовь. Но мальчик после школы хотел поступить в военное училище и Лилькина биография мешала ему. Он выбрал карьеру, и они расстались со слезами.
Лиля училась в университете в Томске и полюбила курсанта военного училища, тоже взаимно. Он получил направление на Сахалин. Она на распределении тоже попросилась на Сахалин. Он приехал к ней и сказал, что не может на ней жениться по причине ее биографии.
В 40-60 годы были модными всевозможные публичные обличения и разборки. Колю Бобринского, студента нашего факультета, исключили из университета за то, что он верит в бога, следовательно, не может учиться на естественном факультете. Он был из "бывших", высокий сутулый, с печальными черными глазами, очень тихий, но на публичной экзекуции держался стойко и от своих убеждений не отказался.
Одного мальчика "обличали" за пассивное отношение к общественной работе и за то, что было что-то неясное с родителями. В его защиту выступили Заря Ф. и Юра П., оба евреи. Судя по записи в дневнике, мне тоже было его жалко и меня обуревали сомнения.
Добрались и до меня. Надо сказать, что я, буквально со школы, была человеком конфликтным и влезала во всякие истории, время от времени меня несло против течения.
В избирательную кампанию меня назначили агитатором. В одной из подопечных квартир жил генерал с молодой, видимо, фронтовой, женой. Она была по плебейски хамовитой и высокомерной. Меня не пропускала дальше порога, утверждая, что я могу принести заразу, а у нее маленький ребенок, и никогда не предлагала сесть. На мой вопрос, кто еще с ними живет, она сказала, что прислуга, но она не знает ее отчества и крикнула: "Даша, пойди сюда". Когда появилась маленькая сгорбленная старушка, она стала очень грубо ее за что-то ругать. Тут моя демократическая душа не выдержала , и я выдала ей полной мерой. Оскорбленная, она на меня нажаловалась. К тому же по молодости я была агрессивной и часто лишне высказывалась по поводу активистов-общественников. Особенно я не любила Лизку Рогожкину, маленькую, мухортую (Машкино выражение), с некрасивым конопатым личиком. Она была горластая, бойкая, безаппеляционная, всегда в гуще событий, особенно там, где много парней. Если бы она не была такой общественницей, кто бы на нее обратил внимание. Сейчас мне ее жалко, а тогда она меня раздражала своей глупостью и демагогией. Она побаивалась моего злого языка и, конечно, не любила меня.
Меня "обличали" на групповом комсомольском собрании. Припомнили все: и генеральшу, и то, как я сказала, что я несознательная, когда меня пытались куда-то выбрать и т.д., а так как я и здесь держалась вызывающе, то возмутила всех. Решение - исключить из комсомола. Для утверждения высшей инстанции Димка Головкин, наш комсорг, длинный тощий субъект со змеиной головкой где-то высоко надо мной, повел меня на заседание вузкома. Я понимала, чем грозит исключение из комсомола. Следующий этап - исключение из университета (и отца бы припомнили). По дороге я сказала Димке, что, если меня, по их просьбе, исключат, я брошусь под трамвай, у меня уже и записка в кармане. Шантаж помог. Он, видимо, перетрусил. На вузкоме жалко лепетал, что в общем-то я неплохая, просто у меня такой характер. Все удивились, что же вы такие непоследовательные. Потом стали спрашивать, какая общественная работа мне нравится. Меня опять понесло и я отвечала, что никакая, и даже пыталась обосновать. Опять дело запахло керосином. Но тут в мою защиту выступил комсорг нашего факультета Борис Беклешов, фронтовик, болезненный, худой, с палочкой. Он сказал, что имеет опыт работы с трудными подростками, а я, по его мнению, к таким отношусь (?!), и он берет меня под свою ответственность. На том и порешили, оставив меня в комсомоле.
Борис поручил мне какие-то канцелярские дела, я должна была после занятий сидеть возле него и что-нибудь переписывать. Я купила дешевенький фотоаппарат, и он помогал мне осваивать фотографию.
По моему мнению, люди рождаются или индивидуалистами или коллективистами в лучшем смысле этого слова. Коммунизм - это для коллективистов, особенно, если они добрые и человечные, умные и справедливые. Вот таким был Борис, педагог по призванию, он всего себя отдавал работе с детьми. Таким был Женя Пешехонов, молоденький майор, староста курса, наша совесть. Часто в трудных ситуациях советовали: "А ты сходи к Жене". Но такие люди почему-то рано умирают. Борис через два года после окончания университета умер от туберкулеза, а Женя поступил в аспирантуру и погиб в авиакатастрофе. Много было хороших душевных девчонок - фронтовичек. Надо сказать, что фронтовики были более человечными, объективными и просто хорошими людьми по сравнению со школярами. Видимо, военная жизнь выявляла лучшее в лучших. А ведь они были старше нас всего лет на 5.
Но теперь-то я понимаю, что отдельные порядочные и верующие в коммунизм люди не могут изменить законы природы.
Гнет и бесправие ощущал на себе любой маленький человек, так как, помимо большого культа личности, был культ партии и КГБ, маленьких партийных чиновников. Все были под колпаком.
К концу моей учебы мою маму исключили из состава бюро райкома и выгнали с работы. Ее невзлюбил секретарь райкома за то, что она критиковала его на партконференции. Три месяца ей нигде не давали работы. Звонит какому-нибудь начальнику. Тот говорит, конечно, мы тебя возьмем, мы ведь тебя знаем, позвони завтра. Назавтра звонит, отказ, значит уже согласовал. Оказались на грани нищеты. Выручили два старых товарища по комсомолу, зав. РОНО и директор школы, сказали, что у них нет преподавателя истории и конституции и попросили разрешения взять ее. Секретарь райкома натешился, решил, что она достаточно наказана и… разрешил. Через год его арестовали за спекуляцию колхозной свининой и казенным спиртом.
Постепенно жесткие довоенные и военные порядки, главным образом в отношении маленького начальства, стали несколько ослабевать. Но органы все равно работали прекрасно, держа под колпаком все учреждения и каждого человечка.
То же самое было и в Сахалинском филиале АН (ныне Институт морской геологии и геофизики), куда мы с подругой Марьей приехали по распределению в 1951 году. В те времена продолжала процветать шпиономания. Нам рассказали, что за год до нас посадили двух научных сотрудников, мужчину и женщину. В соседней воинской части, якобы, нашли стекло в солдатском котле. Одна коллективистка по-плохому, на всякий случай донесла, что ее любовник был в плену, а подруга в оккупации работала у немцев посудомойкой.
Потом она работала в Чехове во ВНИГРИ и была там парторгом. На собрании, когда обсуждался доклад Хрущева по поводу культа, известный сахалинский геолог, доктор наук Алексейчик, резко высказался по поводу сподвижников Сталина, в том числе и самого Хрущева. Многие его поддержали. Ж. обо всем донесла в райком, кто-то отделался легким испугом, а Алексейчика исключили из партии и ограничили средства на полевые работы. Позже, когда подтвердилась его правота, ему предложили восстановиться в партии, он сказал: "Да пошли вы! В гробу я видел вашу партию". Жаль, что он не дожил и не увидел партию в гробу.
В Институте мужики в обеденный перерыв собирались на чай в так называемом "чайном клубе". Вызвали куда надо и строго-настрого запретили собираться больше двух.
Я, как и в университете, слыла неуправляемой, по мнению некоторых, даже с антисоветским душком. Скорее всего, причина была в моей поперечности. Но в то же время меня стали одолевать сомнения относительно правоты "красных".
У нас был вечерний университет марксизма-ленинизма два раза в неделю после работы, где-то часов до 12. А я была в положении и не могла сидеть, засыпала и чуть ли не падала со стула. Стала понемногу пропускать. Вот за это меня стали "обличать" на партбюро. Представлявшая меня профгруппорг сказала, что я хорошо разбираюсь в истории КПСС и отвечаю на семинарах. Тогда парторг Федор Иванович Монахов, в общем-то производивший впечатление умного человека, сказал: "А разве вы не знаете случаев в истории, когда враги народа прекрасно разбирались в вопросах марксизма-ленинизма". Я выскочила из кабинета и так хлопнула дверью, что чуть стекла не вылетели. Как мне потом рассказывали, повисла гнетущая тишина. Тут встал прекрасный человек, зав. геологическим сектором Иван Семенович Катушенок и сказал: "Не обращайте внимания, у нее такой характер, она и из моего кабинета иногда так выходит". Короче, вопрос замяли.
Вообще во мне как-то сочетались природный скептицизм, критиканство и желание слабого человека жить под каким-то крылом, хотя бы и социалистического общества. Очень хотелось верить во что-то. Искусственное насаждение принципов социализма, кодекса строителей коммунизма и других спускаемых сверху "традиций и тенденций" приводило к страшному лицемерию и формализму. Ты обязательно должен иметь какую-нибудь общественную нагрузку, иначе будешь ущемлен при получении путевки, премии, квартиры, продвижении по службе. Конечно, особую роль играл партбилет. Нагрузок на всех не хватало, приходилось выдумывать. Одно время я была секретарем первичной ячейки общества "Знание". На мой взгляд, это была несусветная дурь. Телевидение и пресса вполне информировали людей обо всем, и каждый мог выбрать все, что его интересует. Людей сгоняли слушать то, что им абсолютно неинтересно, да еще в обеденный перерыв или после работы. А лектору, часто весьма косноязычному и не обладающему никакими данными, который обязан быть членом общества "Знание", совсем не хочется читать, преодолевая скуку и злость аудитории, но научный сотрудник должен был отчитываться количеством лекций. Короче, на мой взгляд, никакого эффекта в интеллектуальном развитии замученных граждан не наблюдалось.
Нас с В.В. (председатель ячейки) "обличали" на областном уровне за недостаточное количество лекций. Особенно отличалась Картавцева, преподаватель марксизма-ленинизма из пединститута, невероятно тупая, фанатичная баба. Она у нас читала в вечернем университете. Время от времени, закатив глаза, орала: "Сочинения Владимира Ильича Ленина, том 5, стр.30, пятая строка сверху". Это все наизусть. Мне что-то стало противно. На другой день мне позвонили и опять стали требовать какие-то сведения. Я сказала, что я слагаю с себя полномочия. Начальственный голос: "Жаль, что вы беспартийная, мы бы вас исключили", на что я удовольствием ответила: "Я очень рада, что я беспартийная".
Не могу сказать, что все нагрузки были мне неприятны. Я много лет была заместителем редактора стенгазеты и с удовольствием занималась этим делом, фактически выполняя всю работу, но редактором был член партии. Очень любила заниматься детьми по линии месткома. А Роман Захарович (мой муж) был бессменным заместителем председателя Группы народного контроля, очень много делал на этом посту, но все лавры доставались председателю, члену партии, а Тараканов нигде даже и не упоминался.
Так называемые коммунисты, или проще члены партии, считались людьми высшего сорта. Любая бездарь с партийным билетом могла сделать административную или научную карьеру. В некрологе в первых словах говорилось: умер такой-то, член КПСС с такого-то года. Не могу не рассказать об Элле Виктровне Л-ой. Серенькая добродушная женщина лет 40, кандидат химических наук в области нефти. Интеллект нижайший, почти до природного дебилизма. Кончила рабфак, потом по разнорядке ВУЗ. К классово-бедняцкому признаку (бедная местечковая еврейка) был прибавлен партбилет. Она анекдотически не знала и не понимала ничего ни в химии, ни в нефти и часто озадачивала нас своими нелепыми вопросами. Не могла двух слов в отчет написать. Правда, кому-то надо отдать должное - ее сократили.
Как все было заорганизовано и как это мешало работе. Одно соцсоревнование чего стоило. Писались обязательства на коллектив лаборатории и на каждого сотрудника. В конце года подсчитывались так называемые баллы: сколько написано статей, какие общественные нагрузки выполнялись, участие в сельхозработах и даже сдача норм ГТО. Почти все шли на приписки, в этом тоже было соревнование, кто кого переплюнет. А политинформации и политзанятия. Кто сидел вверху и командовал всем, сам не понимал дури всего этого. А мы (умные!), сидящие внизу и все понимающие и пикнуть не могли.
Смерть Сталина восприняли почти как конец света. Сейчас это кажется массовым идиотизмом. А тогда никто не мог работать. В актовом зале стоял приемник. Люди сидели, слушали, одни входили, другие выходили, все молчали. Плакал, опустив голову, бухгалтер, фронтовик Степан Ильич Кечайкин. Казалось, что мы тоже все умрем.
После смерти Сталина и казни Берия стали более свободно говорить о прошлых репрессиях . И оказалось, что у многих наших друзей отцы были репрессированы и погибли в лагере или были расстреляны (у Ильева, Лили Цыгановой, Федорченко, Остапенко, Старцева и др.) Некоторые из них продолжали верить в социализми, оправдывать Сталина и были членами партии.
Настоящим шоком был доклад Хрущева, который как бы подводил итог прошлому, что-то проясняя, а что-то, наоборот, подвергая сомнениям. Ушли, казалось, в прошлое массовые репрессии. Но присмотр за обществом и отдельными его членами со стороны органов остался, также сохранились добровольные и недобровольные доносчики. В каждом мало-мальски приличном учреждении был куратор от КГБ. Время от времени вызывали кого-нибудь и предлагали оказывать регулярно "патриотическую помощь" родине и народу путем донесения на сотрудников, ведущих антисоветские разговоры и читающих антисоветскую литературу. Кто-то отказывался, кто-то соглашался для вида, а кто-то и "осведомлял".
Коснулось и нашей семьи. Р.З. по работе был связан с японскими учеными. Два раза он ездил в Японию, перед очередной поездкой его вызвали в органы и предложили поставлять сведения о японских ученых. Он отказался, сказав, что это неэтично. После этого он уже никуда не ездил. Перед каждой поездкой не успевали оформить докумены.
А Саша работал переводчиком во ВНИГРИ в Охе. Ему предложили слушать разговор коллег, особенно рассказывающих антисоветские анекдоты, и сообщать в органы. Он сказал, что он очень рассеянный и может подвести. Конечно, в это время уже можно было быть храбрыми. (Ну, не получишь повышения по службе, зарубежной командировки, но это ведь не "10 лет без права переписки".)
Большие требования предъявлялись к отъезжающим за границу по турпутевкам. Надо было пройти местком совместно с парткомом, где подвергали тебя перекрестному допросу. Если давали добро, надо было утверждаться в горкоме (поездка в соцстраны) или в обкоме (капиталистические страны). Проверяли знание международной обстановки, политическую зрелость и т.д. Мы с Машей собирались в Японию. Я на комиссии обкома не ответила на какой-то вопрос. Мне сказали: "А вдруг вас в Японии о чем-нибудь спросят". Я удивилась и говорю, что я же японского языка не знаю и не смогу им ничего ответить.
Когда в институте появился исследовательский флот и начались "валютные" рейсы, куда каждый стремился попасть, заранее подавались списки, через какое-то время утверждали человека или вычеркивали, не объясняя причину. Однажды на собрании возмутилась "диссидентка" Ира Карагодина: "Почему вычеркивают человека и не объясняют за что". Директор многозначительно сощурился и театрально воскликнул: "А вы не знаете за что?!" Вычислили: передавали по друзьям ксерокопию "Мастера и Маргариты". Кто-то цепочку прервал и снес ее в КГБ.
Принадлежать к партии было прежде всего выгодно. В 50-60 годах это еще не осознавали так явно. Лучших, по мнению парткома, приглашали и уговаривали, но они открещивались, как могли, кто говорил, что не считает себя достойным, кто, что боится, что это помешает основной работе.
Где-то с 70 годов интеллигент "попер" в партию, нарушая ее классовый состав. Пришлось ограничивать. Появилась очередность. Зато, если сотрудника хотели поставить завлабом или отделом, срочно принимали в партию. Мою подругу, трудолюбивого и знающего ботаника, кандидата наук, буквально в течение недели сделали коммунистом и зав.отделом, что, при ее конфликтном характере принесло много неприятностей и отделу и ей. На следующий год ее уже выбрали парторгом. Вначале она плакала, уж очень быстрый подъем, а потом, поскольку человек тщеславный, прониклась к самой себе и к партии большим уважением. Ходила по институту с видом хозяина, вникала без надобности во все вопросы, иногда с горделивым видом стояла на трибуне во время демонстрации как представитель научной интеллигенции.
Мой муж случайно без партбилета (был кризис в кадрах в отделе) оказался зав.отделом сейсмологии. Однажды на каком-то совещании в присутствии серетаря обкома, властного вальяжного Леонова, он сделал хороший доклад, понравился ему, и тот удивился, что он не знает этого коммуниста и еще больше удивился, когда узнал, что он не коммунист. Р.З. вызвал парторг Бейлин и стал уговаривать вступить в партию. Тот отказался, мотивируя тем, что после хрущевского доклада несколько разочаровался в идеалах КПСС. Бейлин был умный еврей и сор из избы не вынес, а может и сам уже кое в чем разочаровался.
Постепенно все превращалось в какой-то фарс. Последние годы с нами в кабинете сидел институтский парторг. По его просьбе мы, беспартийные, принимали членские взносы и печатали сценарий предстоящего партийного собрания: выступает такой-то (фамилия), предлагает состав президиума, выступает такой-то, задает такой-то вопрос и т.д.
Незаметно на местах утвердилась власть торговли, поддерживаемая местными руководителями. Торгаши пыжились и важничали, благодаря своему месту под солнцем были вхожи во все другие места под солнцем. Их презирали и перед ними заискивали. Для меня надолго торговые работники стали олицетворением хамства.
Было и смешное… Однажды муж пришел поздно, весь вечер стоял за сардельками. Вышла из подсобки зав.отделом, оглядела очередь со скучающим видом, зевнула и опять скрылась. Р. ее пожалел: ничего-то ей не надо, никакой радости в жизни нет. А он был на седьмом небе, килограмм сарделек принесет домой. Но сардельки оказались тухлыми. Вспоминались 50-60 годы, когда продукты почему-то в магазинах были. Когда мы приехали на Сахалин (1951 год), на улице Ленина был гастроном, уютный магазин в темном без окон здании. Там висели разнообразные мясные продукты на крючьях, в изобилии икра и крабы, китайские консервы. Постепенно все приходило в упадок. Последующие годы я помню как сплошное добывание еды для своей немаленькой семьи.
На кондитерской фабрике и мясокомбинате были специальные цеха по производству всяких деликатесов для элиты и приближенных, мы о существовании таких даже и не знали. По субботам и воскресеньям на рынок приезжали машины с импортными промтоварами. Их окружал людской океан. Мужики по головам лезли, чтобы достать все равно что. Ведь магазины были завалены отечественной продукцией, неудобными и некрасивыми черными обутками, страшными платьями и куртками, а люди уже увидели импортный товар и не хотят больше своего.
В конце месяца или квартала торговля для выполнения плана выбрасывала что-нибудь приличное. Вот так однажды накануне 1 мая я сдуру встала в очередь возле универмага. Стояла близко, сзади выстроилась целая толпа, и я попала в капкан, если бы даже и захотела, не смогла бы выбраться, стиснутая толпой со всех сторон. Народ гудит, что в магазине считают выручку, если плана нет, то выбросят японские куртки. Дозарезу нужна куртка для Саши. Так в тисках толпы я неподвижно простояла 5 часов. Куртки все-таки выбросили, и я, счастливая, приехала домой, где меня уже потеряли. Мне, молодой женщине, не пришлось модно одеваться. Мечтала о кримпленовом платье, но, когда достала материал, оказалось, что кримплен уже не носят. Я мечтала о болоньевом плаще. Однажды в универмаге "Москва" два часа простояла в очереди, которая вилась по лестнице, но плащи кончились. В 1968 году мы с подругой были в туристической поездке в Японии. Нашу группу привезли в отель, и мы в вестибюле ждали размещения. Все не наши с удивлением на нас смотрели, я подумала и поняла почему, все кроме меня (я даже порадовалась) были в страшных черных, темно-синих, бордовых болоньевых плащах, а они, видимо, давно вышли из моды.
Еще из бытовой темы запомнились очереди с записью и перекличками на ковер и холодильник. Переклички были по воскресеньям во дворе универмага в любую погоду. Собирались огромные толпы, было даже весело, так как много знакомых, как в клубе или церкви (молились дефициту). Наконец подошла наша очередь на холодильник на вхождение в магазин, при этом вхождении, как всегда в одну открытую половинку дверей, у Романа оторвали все пуговицы на куртке. Ковер купить не успели, почему-то это дело прикрыли.
И все-таки (парадокс) в очередях, как и в коммунальных квартирах, что-то было. Сколько тем было обсуждено, сколько завязалось знакомств, сколько рецептов было записано. Многие удивляются, что я с такой семьей, так много прочитала. А у меня всегда книга в сумке была. Иногда зачитаюсь и жалею, что очередь подошла.
В общем, 70-80-е годы можно назвать эпохой тотального дефицита, в том числе и дефицита идеалов. После падения железного занавеса советские люди стали бывать за границей и увидели жизнь "загнивающего Запада". Усиливались диссидентские настроения, даже среди простых людей. Сверху делали культ Брежневу, но недаром говорят, что во второй раз история повторяется в виде фарса. Чем больше звезд вешали Брежневу и читали и пели с экранов телевизора его литературные "шедевры", тем больше смеялся народ. Пошли валом анекдоты о Ленине и Чапаеве. Как кому, а мне это было очень неприятно. Хотелось все-таки думать, что все пошло плохо из-за наших переродившихся руководителей. Такие слабые идеалисты, как я, были в полном "раздрае" и сомнениях, а такие фанатики, как одна моя подруга, продолжали грудью стоять за свою веру. Когда в нашей компании кто-то рассказывал политический анекдот, она плакала и несколько дней с нами не разговаривала.
Тотальный дефицит становился все тотальнее. Периодически возникали трудности то с одним, то с другим. С мясом была напряженка давно. По выходным ездили на рынок, проводя там по несколько часов, кидаясь от одного продавца и очереди к другому и чаще уходя с пустыми руками. Часами стояли за безвкусной несъедобной колбасой. Как было обидно, когда она заканчивалась перед тобой. Да если и доставался килограмм, что он нашей семье. Пропало сливочное масло. Стали давать по 200 граммов в руки после работы. Нас отпускали пораньше, мы брали с собой детей.
Мы с мужем ездили в командировку в Москву и там тоже стояли в очередях, возмущая москвичей, так как брали не по одному килограмму. Однажды в очереди возник скандал между москвичами и провинциалами. Провинциалы говорили, что мы приезжаем за своим. Почти в каждом городе есть колбасные и птицефабрики, но все продукты свозят в Москву. Некоторые москвичи даже посочувствовали нам. Народ из ближайших городов приезжал на электричках, их называли "колбасные". Устраивались туристские поездки на автобусах. Экскурсанты, добравшись до Москвы, разбредались по очередям. К вечеру сходились к автобусам и хвастали, кому что удалось достать.
Мы возвращались из командировки с грузом в 30-40 килограммов. Привозили сосиски и сардельки, колбасу и индейку, даже просто мясо, конфеты и фрукты. В Москве тоже уже были проблемы с продуктами, но мы проявляли чудеса героизма и были вознаграждены сияющими физиономиями детей. Дочка до сих пор вспоминает ананас, который я привезла.
В конце 80-х и начале 90-х наступило совсем голодное время, как в войну. В витринах продуктовых магазинов, как солдаты в строю, стояли бутылки с уксусом. Ввели талоны. 300 граммов крупы на человека в месяц, это - несколько столовых ложек. Пачку стирального порошка продавцы делили на 3 части.
Авторитет партии катастрофически падал. Народ роптал в открытую. Ходили слухи о "леоновской даче", о чиновных комсомольских оргиях.
И вот… перестройка! Поначалу была эйфория, митинги на улицах, бурные предвыборные собрания. Главный лозунг: "Долой КПСС!" Глупые важные партийные чинуши остались не у дел, обывателю приятно было на них смотреть. А умные и хитрые борцы выбросили свои, так хорошо служившие им партбилеты, присягнули на верность новым порядкам и повели страну в капитализм, при этом по пути разворовывая все, что плохо лежит.
Люди когда-то вышли из пещер и многого достигли в области цивилизации, но сами с пещерных времен ничуть не изменились. Миром и человечеством правят инстинкты самосохранения и самоутверждения: своя рубашка ближе к телу. Может быть, когда нибудь и победит коммунизм (отдай рубашку ближнему) но, по-моему, для этого нужно вмешательство инопланетян или повальные операции на мозгах жителей Земли.
Прошли времена тотального дефицита. Все завалено продуктами и товарами, но денег нет у людей, особенно страдают пенсионеры, безработные, малоимущие и многодетные. Народ ропщет: при коммунистах было лучше. Ох уж этот народ российский!
Как кардинально все поменялось. Раньше все были под присмотром и руководством партии ("Народ и партия - едины", такой лозунг висел даже на административном здании станции искусственного осеменения, а на спиртзаводе - "Вперед к победе коммунизма"), а теперь государству на нас наплевать. В поселке на площади возле Дома культуры Ленин простертой рукой указывал на кожвенлечебницу, может, намекая, что, по скандальной прессе, у него тоже был сифилис. Человек раньше не принадлежал себе: субботники, сельхозработы, собрания, демонстрации, политучеба. Погрязшие в казнокрадстве, разврате и привилегиях, партийные боссы призывали "быдло" следовать моральному кодексу строителей коммунзма. Но как быстро самые шустрые из них сориентировались, особенно еще сравнительно молодые комсомольские работники, и опять наверху. Когда кого-нибудь из депутатов или чиновников спрашивают, какая у него зарплата, он смущенно потупившись, отвечает, что немного больше 20 тыс. рублей. Но наглая пресса показывет их загородные и зарубежные владения.
Сейчас полная и абсолютная свобода, об "электорате" вспоминают только перед выборами. Но разве о такой свободе мечтали?
Говорят, что строим капитализм, и сейчас у нас дикий период. А может все дело в менталитете. Какой социализм построили, такой и капитализм построим.
В.В. Розанов: "Воображать легче, чем работать, вот происхождение социализма (во всяком случае русского социализма). Как раковая опухоль он растет и все прерывает собою и все разрушает и сосет силы организма и нет силы ее остановить, так и социализм. Это изнурительная мечта, неосуществимая, безнадежная. Именно мечта о счастье, а не работа для счастья. Надо копать арык и орошать голодную степь. Нет, зачем. Мы будем сидеть в голодной степи и мечтать о том, как дети наших правнуков полетят на крыльях".
Я с ним не во всем согласна. Очень много и не всегда обдуманно строили.
Вадим Турбин (литературовед): "В социализме заложена какая-то мучительность ("Рассказ о Кузнецкстрое" Маяковского и "Как закалялась сталь" Островского) трудиться изнемогая и все время чего-то кому-то доказывая. Происхождение этой мучительности от всепроникающей идеологизации каждого шага. Субботники - классический пример того, что труд перестает быть просто трудом, становясь демонстрацией. Мечтатели хватают кетмени и лопаты и бросаются рыть арыки. А в результате таких демонстраций арыки оказывается рыли не там, где надо".
ОБ АНТИСЕМИТИЗМЕ
О том, что мой отец еврей, я узнала где-то лет в 6, но не придала этому никакого значения. Гораздо больше меня огорчало, что он нас бросил. Это было унизительно. С антисемитизмом не сталкивалась ни на каком уровне вплоть до самой войны, когда он расцвел махровым цветом. Первые его уколы я почувствовала в своем дворе. Бесконечные разговоры старух о грязных отвратительных евреях, виноватых во всех горестях земных, в том числе и в войне, велись постоянно с каким-то наслаждением. Одна старуха спрашивает у меня: "Так как тебя по отчеству?" А вторая смеется: "Не знаешь, что ли, Абгамовна". Откуда-то узнали, что мой отец еврей. Удивляюсь, ведь раньше-то добрые старухи были и даже любили меня. В народе пошли анекдоты, какие-то пошлые песни. Я стала чувствовать себя несчастной. Ко всем моим комплексам прибавился еще один, быть может самый неприятный. Я не такая как все, а отвратительная и грязная.
Мои одноклассники не догадывались о моем "еврействе", но как трудно было это скрывать, как хотелось не иметь никакого отношения отношения к евреям, а быть такой, как все.
Однажды, где-то классе в 8, у нас было комсомольское собрание, на которое пришли представители из РК ВЛКСМ, девушка и юноша, типичный еврей. Не успел он открыть рот, как весь класс стал скандировать: "Жид, жид, юде!" Они сбежали, а я была близка к обмороку.
Почему же, узнавая по радио об акциях фашистов против евреев, о массовой их гибели, народ не только не сочувствовал им, а в массе своей одобрял или, в лучшем случае, был равнодушным или брезгливо жалел. Какая же скотина человек, это высшее творение природы, презирающее слабых и преклоняющееся перед сильным и подлым. Ведь почти никто и не вспоминает, что евреи Христа распяли, а просто евреи и все.
Г.Уэллс, разочаровавшись в человечестве, писал, что в будущем люди вымрут как динозавры, от своей собственной никчемности и злобности, вымрут как звено в биологии и, может быть, что-нибудь другое появится.
Во время нашего "бегства" от немцев, располагаясь в предоставленной сельсоветом избе, услышали от хозяев следующее: "Что же вы бежите от немцев, они ведь только евреев убивают".
Слабость характера, желание не быть изгоем, постоянно заставляли меня скрывать, что мой отец еврей, я его стыдилась, а он внешне был типичный иудей. Когда я пошла получать паспорт, мама строго-настрого приказала записаться русской. Да что уж там, если даже Пастернак не хотел быть евреем.
Конечно, меня не коснулся антисемитизм на государственном уровне, но может это было легче переживать, хотя, как знать, борьба с космополитизмом - страшное дело. Но вот брезгливая отчужденность окружающих и постоянные выпады в адрес евреев делали меня несчастной. Моя подруга Марья при любом споре со мной, не находя аргументов, отворачивалась и злобно шипела: "Жидовка проклятая".
Разгул космополитизма в 40-50-е годы усилил и бытовой антисемитизм. Евреев запросто оскорбляли на улицах, в очередях, в учреждениях, считая, что они виноваты во всех неприятностях, в том числе и личных. Ходила даже такая горькая шутка: "Коль родился ты горбатым, то евреи виноваты".
Надо сказать, что в студенческой среде антисемитизм не так чувствовался. У нас на курсе было довольно много евреев: Машбиц, Клейнер, всеобщий любимец Юрка Пивоваров и др. Но однажды Морозов орал по пьянке: "Мужики презирайте меня, я переспал с жидовкой".
На Сахалине, куда я приехала после окончания университета, антисемитизм не оставил меня в покое. Через неделю после свадьбы мой молодой муж сварливо сказал: "Ты почему же не сказала мне, что твой отец еврей". Я жалко лепетала, что я говорила, но он не обратил внимания. Он милостиво добавил, что это все равно, но сказать надо было перед свадьбой.
Когда разоблачили врачей-космополитов, на собрании выступила Лия Ароновна Зиндель и сквозь слезы воскликнула: "Я стыжусь, что я еврейка!" У меня внутри все сжималось от космической тоски. Вдруг у меня произошел какой-то внутренний перелом, я перестала стыдиться своей еврейской крови и стала при каждом удобном случае с каким-то вызовом говорить об этом. Даже испытывала злорадство, когда человек, в общем хорошо ко мне относящийся, высказывался злобно или насмешливо в отношении евреев и страшно смущался, узнав, что я имею некоторое отношение к этому презренному народу. Но все равно я не пропускала ни одного случая выражения антисемитизма и про себя все фиксировала.
Одна сотрудница в институте, красивая, черноглазая, всеми уважаемая молодая женщина, ликовала, когда во дворе мальчишки побили своего сверстника: "Так и надо ему, жиденку!" Сама она внешне была похожа на еврейку и, видимо, боясь, что ее примут за таковую, перестраховывалась и объясняла, что отец ее грузин. Я часто встречала антисемитов, в которых прослеживались еврейские черты. Может быть, еврейские, по всему миру рассеянные гены, более широко распространены в народе, чем мы думаем.
Моя приятельница, интеллигентная, начитанная, была ярой антисемиткой. Я не хотела разрывать с ней отношений, поэтому скрыла свое происхождение. Однажды она сказала о своем муже: "Он так любил писателя В., а оказалось, что он еврей".
По-моему, антисемитизм - последняя стадия собственной закомплексованности. Одна лаборантка, дочь алкоголиков, маленькая, некрасивая, не очень счастливая, аутсайдер на празднике жизни, но ей есть кого презирать, ведь есть еще евреи. У антисемитов "железная логика": еврей не может быть хорошим человеком. Л.В. по поводу своего нелюбимого шефа Подклетнова, голубоглазого аристократичного, дворянского происхождения, с типично славянской физиономией говорит: "Он еврей!" Да почему?! Ответ: "Потому что гад!" И никому не приходит в голову, что любимые всеми Райкин, Утесов, многие знаменитые ученые и великие люди, все-таки евреи. Им это прощается.
Правда, есть люди, абсолютно лишенные гена антисемитизма. У них масса друзей-евреев, которых они воспринимают в зависимости от их человеческих качеств.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ О ТУРИСТСКОЙ ПОЕЗДКЕ В ЯПОНИЮ
12 мая мы с Машей отправились в туристской группе в Японию. Погода отличная, настроение бодрое. Дома вроде бы все оставили в порядке. Во Владивостоке в аэропорту нас встретила хмурь, в самом Владике циклон, ливень. До поезда в Находку сидели в ресторане на морвокзале, медленно ужинали, чтобы скоротать время, и смотрели на танцующую толпу. Для трезвых в этом зрелище мало эстетики. Дожевывающие помятые мужчины и женщины, тоже потерявшие свою привлекательность, неуклюже выбираются из-за своих столиков и начинают некрасиво дрыгаться и топать.
В Находку приехали рано утром. Находка покорила меня сразу. Почти отовсюду вид на бухту, порт, корабли. Дорога то вверх, то вниз, дома тоже на разной высоте, это красиво. Очень чисто, все зелено. Гостиница находится на площадке, которая одной стороной обрывается к морю. Город растянулся по берегу бухты на 30 км. Бухта была открыта в 1858 году русскими моряками брига "Америка", потерпевшего кораблекрушение. "Вот это находка!" - воскликнули моряки, уже приготовившиеся к гибели, увидев живописную закрытую бухту. В 1950 году было принято постановление считать Находку городом.
Сотрудница из Интуриста водила нас в Интерклуб. Там всякие сувениры, подаренные иностранными моряками, в основном японцами. Здесь моряки отдыхают, пьют (бесплатно) кофе и чай, танцуют, смотрят кино.
Были на японском военном кладбище, оно обнесено деревянным заборчиком, белые надгробия, около одного обелиск небольшой, здесь похоронен генерал. Стоят несколько деревянных столбов с иероглифами, оставленными посетителями из Японии. Кладбище в порядке, поддерживает его русский сторож, которому платят японцы.
В Находке живут моряки, рыбаки и строители. В школах с 1-2 классов учат английский язык.
Утром 15-го поехали в порт. Здесь в зале Интуриста выполнили формальности, обменяли паспорта. Подивились, как много красивых и вкусных вещей и продуктов продается на доллары и иены.
Теплоход "Хабаровск" белый-беленький. Иностранцы - шведы или англичане, несколько японцев, благородной внешности негр едут в 1 классе. Мы и группа из Приморья - во 2. Вообще пассажиров мало. Наши отличаются сразу, в основном женщинами, выряженными во все новое, но какое-то старомодное. Одна женщина средних лет в белой кружевной шляпе переодевается раза три в день.
В отличие от наших модниц моложавая австралийка, которая сидела в шезлонге и вязала, была в потертых джинсах, шерстяных носках и шлепанцах, а когда вышли на берег, была одета весьма элегантно.
Вчера не успели отобедать, начало сильно качать, так что до утра все лежали. Говорят, что было 7 баллов. Я все-таки добралась до библиотеки, отыскала хорошую книгу и, кум королю, валялась и читала... Качало прилично. К своему удивлению я чувствовала себя вполне сносно, регулярно ходила есть, смотрела кино, читала. Часа в 2 встали на рейд. Подошел катер с кучей должностных лиц. Опять всякие формальности. За исполнением их не заметили, как подошли к причалу. Засновали по палубе носильщики в желтых куртках и кепочках и белых перчатках. Я заметила, что в порту многие рабочие в перчатках.
У нас в группе кореяночка Ира. В 1945 году она рассталась с братом, который учился в Японии, и с тех пор они не виделись почти 24 года. Он зубной врач в Иокогаме. Она много лет добивалась разрешения поехать в Японию. Она брата, конечно, не помнит. Сама очень скромная милая женщина, работает в типографии. Везет много продуктов, на таможне просила, чтобы мы колбасу разобрали по себе. Ужасно волнуется, и мы вместе с ней, тем более, что он немного задержался. Все стояли у борта и смотрели, как он бежит. Женщины плакали. Набежали репортеры, фотографировали, как они замерли в крепком объятии, брали интервью. Ире не разрешили посетить его дома, и она, плача, села в наш автобус, а он ехал рядом в своей крошечной машинке и потом сопровождал нас по всем маршрутам.
На морвокзале, длинном, неуютном и полупустом, опять взглянули в наши чемоданы. Автобус внутри довольно обшарпанный. Гид, пожилой добродушный, с ним сопровождающая молоденькая девушка. Гида переводит девушка, руководитель приморской группы. Едем из Иокогамы в Токио. Первое впечатление от японского города: необычайная пестрота и теснота, некоторые районы напоминают наши сахалинские "трущобы". Кругом громадные иероглифы, флаги, шары рекламы фильмов, лавчонки, сплошь ярмарка. Не знаем, куда смотреть. За городом много зелени. Вдоль шоссе тянутся игрушечные ухоженные поля, крошечные красивые домики, говорят, что такой домик стоит полмиллиона иен. В Иокогаме и пригородах много стадионов, спортивных площадок, на которых дети и молодежь в белых спортивных костюмах играют в волейбол, баскетбол и теннис. Как в каждой стране полощется на ветру бельишко во двориках и на балконах, мальчишки лет по 10 бросают камешки кто дальше. От этого становится комфортно на душе. Гид хриплым голосом спел две-три песни, потом спела девочка. Видимо, это входит в их обязанности.
Въезжаем в Токио, едем по главной улице. Все ужасно тесно, просто щелочки между домами нет. Некоторые дома побольше, а между ними россыпь маленьких всех сортов, кажется даже улиц нет. На минуту даже жалко стало японцев, так тесниться, можно и 20 миллионов посадить в одном городе. Машины едут сплошным потоком, тоже без просвета. Мы уже обалдели за этот час в автобусе. Подъехали к гостинице "Дайичи". Она многоэтажная, с небольшими оконцами, на них пластмассовые шторы, как решетка тюрьмы. Ошеломил многолюдный вестибюль, похожий на вокзал и магазин, в каждом углу товары, сувениры и еда. Никто не распростер нам объятий, правда, сидящие в креслах люди смотрят на нас с некоторым удивлением: мы все в болоньевых плащах, преимущественно темных, у нас это - крик моды. Выглядим, наверное, как похоронная команда. На мне плаща нет, так как до сих пор не могла достать, у нас это - дефицит.
Наконец, добрались до отведенных нам номеров на 5 этаже. Коридоры безлюдные, мрачные. В номерах пластиковые стены, на полу зеленовато-бурое покрытие, мрачно, неуютно, некомфортно, хотя полно всяких кнопок и иероглифов. Шкафа для одежды нет, она вешается в нишу. На низком лакированном столике две чашки, пакетик с зеленым чаем и чайник, по-видимому, полный, но мы не можем его открыть, может иены куда-нибудь надо бросать, как в телевизор, который стоит тут же. Зато санузел - полный восторг, хоть живи там, светло, все сверкает. Пошли ужинать, на ужин дают талоны. Самообслуживание, еда на столах, прямо скажем не очень, все какое-то пресное и как будто переваренное.
Вечером ходили гулять по Гиндзе, то ли главной улице вообще, то ли главной торговой улице. Поражает обилие всего, особенно после наших серых пустых магазинов: фрукты выставлены на улице, реклама ресторанов, очень искусные муляжи блюд. А уж тряпок, обуви, игрушек! Кажется, не найдешь двух похожих вещей. Люди очень хорошо одеты, особенно молодежь. Часто попадаются всякие клубы. Раза два встретили мужиков (один в маске) со щитами, на которых нарисованы обнаженные женщины. Стало грустно. Чужой город, чужой мир и все чужое. А Машка ругается, что поехала, она любит хорошее отношение к себе, как в Китае, где она была в турпоездке. Тогда еще там мало было туристов и их на руках носили.
Как говорится, утро вечера мудренее. Завтрак нам понравился больше. Самообслуживание - это неплохо, берешь, что хочешь и сколько хочешь. А иногда по вечерам обслуживает официант. Это совсем плохо. На большой тарелище лежит огромная вареная луковица и по крошечной картошечке и морковке. Дают по крошечному кусочку хлеба и то норовят унести, в смысле убрать. Приходится прятать. Какие-то игрушечные тефтельки. Одна женщина сказала, что она не ест мяса и попросила заменить рыбой. Официант, низко кланяясь, принес рыбу и счет. Вот тебе капитализм в действии. У нас бы принесли ей любую замену без всякой доплаты.
С утра поехали к императорскому дворцу. Он находится по соседству с деловой частью города, отделен сравнительно большой для Токио площадью, посыпанной галькой. Перед дворцом ров с зеленой водой, остатки одной из 4 крепостных стен. Дворец на горке еле виден сквозь зелень. Красивый старинный мост. Во дворце живут только император с женой. Два сына живут в другом дворце. Площадь возле дворца - место многочисленных экскурсий. Во дворец пускают 29 апреля в день рождения императора и в Новый год. У императора большой авторитет в роли символа японской нации, он считается потомком богини солнца. За оградой в парке в старинном здании гостиница для лиц императорской фамилии. На лужайках возле дворца копошатся как муравьи людишки в синих и белых халатах с иероглифами, они пропалывают и убирают травку.
Ездили в плавательный бассейн. Внутри 12-13 тысяч мест. Тихо звучит музыка. Очень оригинальная архитектура, крыша вроде моста на двух опорах.
Потом поехали на Токийскую видеобашню. Высота ее 333 м. Поднялись на лифте на смотровую площадку (150 м). Застеклено. Много народу, детей. Сидят, смотрят в подзорные трубы. Опять же всякая распродажа. Стоят аквариумы. Парнишка специальной метелочкой чистит внутреннюю стенку аквариума, рыбки переполошились. Вид сверху, конечно, потрясающий, глазами не охватишь скопище домов и машин. Внизу под нами большой стадион, на котором на десятке баскетбольных и прочих площадок прыгают люди в белом. Очень и очень много всяких спортивных площадок, видимо, массовый спорт в почете. К стадиону примыкают два кладбища с обилием памятников.
Сразу после обеда выехали дальше. Были в типичном японском доме сравнительно обеспеченной семьи. Хозяйка лет 45-50 - художница, рисует в традиционном японском стиле красной и черной тушью. Домик игрушечный, такие мы еще застали на Сахалине и даже жили в подобном. Окна и двери раздвижные. За окном игрушечный садик. Каждый камешек отмыт и отполирован. Встречает хозяйка и с ней штук 5 девиц, все в кимоно. Оказывается, ученицы. Толстый муж с аппаратом на пузе. Уселись в пустой комнате, устеленной татами (циновки 1,80 на 1,80 м) и красными типа войлочных ковриками. Боимся шевелиться, как бы не завалить домик. Хозяйка демонстрирует свое искусство. Буквально за 5 секунд на чистом листе возникает бамбук, на другом листе хризантема. Гид предлагает купить за 700 иен. Мы скромно потупились. Поводили по садику и по домику. Мебели никакой. Постель складывается в нишу, точно как у нас в первые годы жизни на Сахалине.
В другой комнате проводится чайная церемония, именно церемония. Чай пьется на фоне раздвинутой в садик двери. Украшение церемонии картинка в нише по сезону и ваза с цветами. Водили на кухню, я не уместилась и ничего не видела. Маша рассказывала, что кухня сверхсовременная, со всеми прибамбасами, ничего японского. У них три служанки. Гид рассказывает про девушек. Шелковые кимоно они надевают по праздникам и для гостей, так как со всеми принадлежностями одевание занимает целый час. Бант сзади (значит, незамужняя) без посторонней помощи не развяжешь. Праздничные кимоно из натурального шелка, поэтому дорогие.
Прожиточный минимум семьи из трех-четырех человек 35-45 тыс. иен. Сфотографировались возле дома, подарили хозяйке роскошные янтарные бусы. Она была очень довольна, все рассматривала их и трогала.
Обратно шли пешком по улице Асакуса, что-то вроде нашего пассажа или барахолки. Лавчонки вплотную одна возле другой. Пестрота неимоверная. Несколько раз мимо прошли религиозные процессии, мальчики, юноши и старики. Несут какую-то, извиняюсь, хреновину бронзово-металлическую, оказалось переносной алтарь, раскачивают и трясут ее и в унисон что-то орут дикими голосами. Вид зверский, вошли в раж. То с одной то с другой стороны выныривает мужик и бьет в деревянные колодки. Все босиком или в деревянных гета, одеты в белые или темно-синие халаты, довольно грязные, у некоторых парней только грех прикрыт.
Оказывается, сегодня праздник в честь трех рыбаков, которым три раза попалась в сети статуетка богини милосердия Каннон. Они сочли это знамением свыше, и на этом месте был основан буддийский храм. Входим. На цепях и канатах качаются громадных размеров фонари, испещренные иероглифами и свастикой. В центре Дракон, добрая сила. Перед большой решеткой, отделяющей вестибюль от самого храма, решетка в полу, в которую бросают мелкие монеты. Все время слышно позвякивание. Процесс молебствия простой. Бросят монетку и несколько минут постоят в благоговейном молчании. На улице перед храмом торгуют съестным. Рядом синтоистский храм, отличается воротами буквой П, религии сходные.
Магазины "по интересам" - район книжных, район игрушечных. Проезжали мимо университета. Лучший в Японии, 15 тысяч студентов.
В номере сменили постельное белье и кимоно. Освоили лифт и ресторан. Жить стало лучше. В коридоре пустынно, уныло, похоже на американскую тюрьму из кинофильмов.
Вечером опять гуляли по Гиндзе. Недалеко от нашей гостиницы приплясывает размалеванный парень, кривляется, жестикулирует, куда-то зовет.
Вечером скинулись по 20 иен, смотрели по телевизору японский фильм из старинной жизни: несчастная любовь, убийство. Довольно нудно, особенно, когда не понимаешь, о чем идет речь. Любой фильм на самом интересном месте прерывается рекламой. Смотрели борьбу жирных, тупых, как животные, мужиков.
Утром выехали в Камакуру. По дороге посетили городскую больницу в Иокогаме. Это современное снаружи и внутри здание, но довольно унылое и обшарпанное. Внутри грязноватые стены, замызганные желтые диваны. Похоже на вокзал. В больнице 53 врача, 249 коек и 500-700 человек на ежедневном приеме. Всего 12 отделений. За рождение ребенка платят 3000 иен сразу и 15000 за лежание в течение 10 дней. Платят из страховых денег, при средней зарплате 30000 иен отчисления 700 иен. Удалить зуб стоит 1500 иен, аппендицит - 30000 иен. В палатах от 3 до 6 человек. Нас провели в родильное отделение. Сквозь стеклянную стену можно видеть кроватки с новорожденными. В общем больница мне не понравилась, как-то серо и неуютно.
Приехали в Камакуру. Это в 50 км от Токио. В 12-14 в. здесь была столица сегонов, военачальников императора. Построенный в 1256 г. храм был в 15 в. разрушен цунами, осталась только самая большая статуя Будды, 11,5 м высотой и 30 м в окружности пьедестала.
Обедали в отеле "Пацифик" на берегу Тихого океана, в китайском ресторане. Зальчик низкий, круглые столы, белые стулья, бронзово-желтые люстры. Окна во всю стену, вид на Тихий океан и шоссе вдоль побережья, по которому катит нескончаемый поток машин. Уютно, но почему-то грустно. Садимся за стол. На нем в середине круглая высокая полочка, которую можно вращать. Я такие видела в аптеке. На полочках еда в крошечных плошечках и блюдечках с белыми ложечками типа шпателей. Первое - по ложке яичного супа с кукурузой, потом всякая мазня - кусочки курицы, грибы в соусе, цветная капуста, стручки гороха и еще что-то малосъедобное и непонятное, ни крошечки хлеба, видимо, вместо него несоленый рис. На десерт несладкий жасминный чай. С палочками мы так и не справились, да и вилками, наверное, не стали бы есть. Еще более голодные, чем были, но более злые, встали из-за стола. Зато увидели японскую свадьбу. Невеста в белом, неописуемой красоты кимоно, с громадной прической, нарумяненная как кукла, глаза опустила, вид очень недовольный. Жених приятный мальчик в черном костюме типа смокинга. Папа высокий, надменный, в очках. Мама, как все мамы, взволнована. Люди, видимо, состоятельные. Мимо проходят гости, мужчины в черных костюмах, женщины в красивых черных кимоно, девушки в белых. Редко женщины в европейских одеждах. Все прошли в соседний зал и сели. Мне не понравилось это мероприятие, не поймешь, праздник или похороны. Не наша в общем свадьба. Наши что-то вручили.
Едем выше в горы более 2 часов. Места необычайно красивы, несмотря на дождь. Приехали в курортное место Хаконэ, разместились в отеле Коваки. Гостиница более национальная, чем в Токио. Вид из холла на божественной красоты лес. Номер просторный и уютный, все красиво, от прихожей до санузла. Во всю стену японское окно. В туалете помимо европейского унитаза японский толчок, точно как у нас в старом японском доме, где мы жили когда-то. Из окна вид на лужайку, обрамленную как-будто нарисованными деревьями. По краям лужайки цветы, красиво оформленные в группы и горки. Везде горят подсветки типа больших настольных ламп-грибков. М. впервые всем довольна. Боимся только, чтобы лишнего ничего не дали, за что придется платить. Принесли чай с какими-то кондитерскими фиговинами. Рискнули - выпили. Обошлось.
А потом было вот что. Мы уже привыкли (ишь ты!), что на постели должно лежать кимоно, а здесь не было. Знаками попросили девушку принести. Она принесла два пакета с полной сбруей и счет на 400 иен. Мы замахали руками и ногами: дорого. Еле отвертелись.
Она в полном недоумении ушла и принесла новые пакеты с другими кимоно. Мы опять наотрез. Вдруг она захохотала, всплеснула руками, точь в точь, как русская девчонка, убежала и принесла нам простые ситцевые кимоно. Оказывается, она думала, что мы просим изысканные кимоно, чтобы пощеголять вечером в японском ресторане.
Утро солнечное и все кругом заиграло. Едем в горы. Местность живописная. Останавливались возле серных источников, наверху, на площадке над озером Хаконэ. К озеру туда и сюда шуруют фуникулеры. Воняет сероводородом. Спустились вниз и плыли по озеру на пароме типа речного трамвая. По берегам озера дачи, слева по ходу комплекс, построенный ЮНЕСКО. Флажки разных стран. Пока плыли по озеру, очистилась Фудзияма, и мы, как на ладони, увидели ее сахарную голову.
Обедали в курортном городке Атами, гористом, похожем на некоторые болгарские городки.
После обеда поехали скоростным поездом в Киото. Вокзал похож на все вокзалы, толпа, суета, даже в туалете запах московских вокзальных туалетов.
На вокзале толпы пассажиров. Группа просто одетых провинциальных женщин с вещишками в платочках, как у них принято. Очень похожи на наших женщин из пригородов Москвы или Южно-Сахалинска, приезжающих в столицу на выходные дни. Так же растеряны и суетливы. До Киото ехали 4 часа скоростным поездом. Видели страну из окна поезда. Проезжали промышленные районы без признаков какой-либо растительности, сплошной дым во весь горизонт. Скопления крошечных стандартных домиков, довольно жалких бараков, красоты нет никакой, люди плохо одеты.
Приехали в Киото. Город старый, малорослый по сравнению с Токио, гостиница на окраине, довольно простенькая, но уютная. Вечером гуляли, шли вдоль стены парка, усаженной жасмином, кажется, весь город пронизан его запахом. Шли долго по тихим улицам, пока дошли до сравнительно шумных мест.
Киото - древняя столица Японии с 736 по 1868 год. Центр мелкого ремесла: лакированная посуда, шелка, фарфор. В реке Кана очень мягкая вода, и этим в старину объясняли особую красоту женщин Киото. Кстати, о красоте японских женщин. На наш с М. взгляд мнение об этом сильно преувеличено. Видимо, когда они носили поголовно кимоно, это придавало им особый шарм. Европейское платье открыло все дефекты фигуры: маленький рост, безгрудость, какая-то нескладность, кривые ноги. Во всяком случае, корейским красоткам они и в подметки не годятся. Я обратила внимание на плохой цвет лица и прыщавость девочек. У молодых девушек (это их плюс) гладкие щеки с довольно приятным цветом лица. Объяснили, что когда девочка подрастает, она пользуется особыми национальными средствами, способ приготовления которых хранится в секрете.
Ладно, о Киото… Есть католический университет, основанный 100 лет назад. В нем 12 тысяч студентов, плата 20000 за вступительные экзамены и столько же ежемесячно. Медики учатся 3 года и 2 года должны отработать при клинике бесплатно.
Посетили золотой павильон. Это небольшая пагода, облицованная пластинами золота. Его построил один из сегунов в 14 веке, чтобы отдыхать от жены. Были во дворце сегунов. Он был построен в 16 веке Токугавой, династия которого правила 150 лет. Дворец большой, его называют замком. В темном мрачном вестибюле поставили обувь на полку. В большом ящике взяли шлепанцы и пошли вдоль залов, в которых раздвинуты перегородки. На стенах роспись в зеленовато-бурых тонах: деревья, птицы, тигры. Залы пусты, пол покрыт циновками. Поющие полы в коридорах вдоль залов, чтобы слышать о приближении убийц во время междуусобной войны.
Аудиенц-зал. У стены возвышение. Макеты людей в человеческий рост. Лицом к сегуну, как пешки на шахматной доске, сидят, согнувшись в полупоклоне, человек 20 феодалов. Длинный меч они оставили у входа, короткий - с собой. Сложные прически из длинных волос, черная штучка наподобие пилотки. Справа от сегуна дверь, где сидит стража, слева помещение для телохранителей. В другом зале поменьше сегун с женщинами пьет чай. Пусто, бедно, чопорное спартанство самураев. Богатство, видимо, им было нужно для власти.
Были в парке храма. Он был впервые построен в 8 веке, потом сгорел и его по сохранившимся чертежам построили 95 лет назад в одну треть натуральной величины. Парк божественный, в первозданной символической японской традиции. Множество озерков с лилиями и ирисами. Каменные островки сделаны наподобие черепах, а на них живые черепахи. На этом экскурсия закончилась.
У нас много свободного времени. Иногда ходим по улицам, пытаясь не потеряться. Утром из окна гостиницы (это опять в Токио) смотрим на улицу. Чиновный люд торопится на службу. Женщины и девушки, как одна, в белых блузках и черных юбках, мужчины в белых нейлоновых рубашках и черных брюках. Народ в основном приветливый, особенно молодежь и продавцы в маленьких лавчонках в Асакусе. Один раз встретили чопорного, высокого (странно для японца), хорошо одетого, с надменным выражением лица самурая, который с ненавистью бросил на нас единственный взгляд. Видимо, не себе, а нам хотел бы сделать харакири.
У меня сломался замок на чемодане. Нашли в разговорнике "обикава таранку" что означает "ремни для чемодана". Было утро. Решили прогуляться до универмага. Вышли на улицу, обратились к проходившей мимо девушке, назвав слово, выуженное из разговорника (магазин). Она кивнула и жестом пригласила идти за ней. Шли довольно долго и пришли… к полицейскому участку. Девушка побежала почти бегом, и мы поняли, что она торопилась на службу. Мы показали полицейскому разговорник. Оказалось, что мы назвали вместо магазина полицейский участок. Вместе с молодым полицейским весело смеялись. Он нас проводил до магазина. Здесь мы были полностью удовлетворены своим знанием японского языка, так как в ответ на наше "обикава таранку", нам протянули прекрасный ремень для чемодана.
Японцы в основном худощавые. Кажется, тучность у них свзана с болезнью. В нашей группе много полных и мужчин и женщин. Стоим на эскалаторе в магазине. А на движущемся навстречу молодые девчонки показывают на нас глазами (а одна даже округлила руки), хихикают и делают озорные гримасы.
В магазине был смешной и трогательный случай. У нас в группе 20-летняя Светочка. Хорошенькая девочка со слабым оттенком восточности в лице. Подошли к одной витрине. Там две молоденькие девочки. Одна другой показывает на Свету, тянет подружку под прилавок и заставляет посмотреться в зеркало, мы посмотрели на обеих и поняли, что они действительно похожи как сестры. Все посмеялись. Неисповедимы пути господни.
Япония нам в общем нравится. Вот бы месячишко-другой пожить не в составе туристской группы, а походить, пообщаться с разговорником под мышкой. Особенно нас восхищает обилие товаров и продуктов в магазинах, мы такого никогда не видели. Продукты очень красиво разложены, расфасованы. А в обувном магазине полки до потолка заставлены обувью и нет двух одинаковых пар. А у нас полки уставлены одинаковой топорной черной обувью.
Денег нам поменяли очень мало, ходим и облизывемся, я купила ребятишкам на распродаже костюмчики и любуюсь ими. У нас в группе есть кореец Сережа, молодой прораб из Углегорска, он партийный и фанатично защищает социализм, указывая нам на язвы капиталистической Японии. Мы же несознательные и видим только то, что лежит на поверхности. Он сердится, ругает нас за то, что мы покупаем всякий ширпотреб, вместо того, чтобы купить какое-нибудь, хотя и ремесленное, произведение искусства. Говорит, что мы позорим нашу страну. Мы смущенно молчим, но так хочется купить красивую блузку для дочки и штанишки для пацана.
Японцы очень быстро работают. Чистят ли пылесосом вестибюль или разгружают что-то, никаких перекуров или замедленных движений, как маленькие машинки с хорошей батарейкой. Жизнь все-таки у них, видимо, трудная. Пару дней у нас был гид Миясира, 79-летний сухонький старичок. Ему было тяжело, все время пересчитывал нас и вытирал обильный пот с лица. Очень его было жалко. Спросили его, почему он работает в таком возрасте. Он сказал, что раньше был гинекологом, а вот сорок лет работает гидом. Говорит, что пенсия маленькая, а еще хочет немного скопить, чтобы вдвоем с женой проведать сына, который живет в Америке.
Кореяночке Ире наше посольство разрешило навестить брата в обществе двух наших партийных дам. Они рассказывали, что у него чистенький бедный домик, который он приобрел недавно, скапливая деньги всю жизнь.
Он работает врачом, одет очень бедно, имеет крошечную, довольно жалкую машинку. Детей у них нет. Я вспомнила наших тоже трудолюбивых корейцев, которые за счет снабжения нас овощами довольно состоятельны.
Обратно теплоходом до Находки, поездом до Владивостока и самолетом до дома. Обратила внимание в поезде, что худенькие японцы, живущие на растительной и рыбной пище, с удовольствием уплетали наш борщ и громадное количество хлеба. Это были тоже туристы. После Японии удручающе выглядит наша действительность: грязные улицы, жалкие пустые магазины.
СТАРОСТЬ - НЕ РАДОСТЬ
"Старость - это когда мочи не хватает на анализы". М.Светлов.
"Старость - это когда ты жизнь еще любишь, а она тебя уже нет".
Афоризм. Автор неизвестен.
"За его спиной стоит терпеливо старость, держа наготове свои инструменты".
Т. Толстая.
"Уже неважно сколько раз. Спасибо, что вообще кукует".
Владимир Вишневский.
Судя по литературе, во многих странах к старости и старикам относятся почтительно: Япония, Корея, Кавказ, мусульманские страны. В простом русском народе, может быть из-за бедности, стариков едва терпели, пока они работали, а потом они становились лишними ртами. Сидели они в лучшем случае на печке, изредка подавая голос, который никто не слушал, и покорно ожидая куска хлеба, который им с ворчанием протягивали. Так что можно сказать, что в традиции русского народа брезгливо-презрительное и равнодушное отношение к старикам.
Конечно, бывают и исключения. Однажды в какой-то очереди одна женщина очень нервничала, а потом извинилась и сказала, что у них большое несчастье, умерла мама, ей 90 лет: "Вы знаете, какой это был человек!"
Видно, трудно старому человеку оставаться интересным и нужным. От всего былого остается неопрятная и неприятная оболочка. Бабушка в доме должна быть опрятной, по-стариковски, но хорошо одетой, выполнять всю домашнюю работу, нянчиться с внуками, а главное помалкивать и не лезть со своими нравоучениями, типа вот в наше время, меньше жаловаться на болезни. Сейчас многие старухи предпочитают жить отдельно, чуть ли не до последнего вздоха, да их особенно и не приглашают. Старятся все по разному. Одна французская актриса сказала, что в любом возрасте надо жить, а не доживать. Большинство старых людей все таки доживает, а тех, кто живет, я очень уважаю.
После перестройки, когда большинство людей стали бедными и жалкими, стариков стали не просто не любить, а ненавидеть: за то, что пенсию платят, льготы дают. Одна молодая здоровая девка сказала: "Когда же вы все передохнете". Мне стало смешно. Ведь старики никогда не передохнут, это самая воспроизводимая часть населения.
Ввели бесплатный проезд для ветеранов труда. Автобусы проносятся мимо, если ты один стоишь на остановке. А бывает и так, молодого посадит, а перед тобой дверь закроет. Попробуй слово сказать, еще и оскорбляют. Я одному шоферу посоветовала нарисовать на автобусе череп и кости и написать "Смерть старикам!". Юмора хватило, смеялся.
Я в город езжу редко и обычно днем. Мне кажется, что идут, бредут, ползут одни старухи, пыхтя, залезают в автобус, одетые во все старое кримпленовое и в вязаные шапки. Это как униформа. Они даже мне неприятны, и я сама себе тоже, смотрю на них как в зеркало.
Как быстро и незаметно подкрадывается старость. Я уже давно не смотрю на себя в зеркало, но иногда нечаянно взглянешь и думаешь, нет, это не я. Дома как-то забываешь о своей старости, тем более, что меня в общем-то любят. Во дворе, который я в шутку называю "Двор престарелых", тоже все, как говорится, "выросли вместе". А сейчас почти никого не осталось. Когда я выезжаю в город или в больницу или к Кате, когда у нее молодые гости, я стыжусь своей старости, чувствую ее как клеймо. По нашему бескультурью у нас всех пожилых женщин называют бабушками, это в других странах есть миссис, мадам, фрау. А у нас на каждом шагу: бабушка, я за этой бабушкой. Меня это почему-то оскорбляет, так и хочется крикнуть: "Да не бабушка я, я - Люся!"
Надо сказать о конфронтации между детьми и старухами, причем трудно сказать, кто больше виноват. Дети не могут не баловаться, не шуметь, не бегать. Старухи во дворе свирепо на них набрасываются, обзывают и оскорбляют, а иногда и трясут. Дети тоже отвечают злом. Но иногда бывают светлые эпизоды. Сижу на автобусной остановке. Рядом два пацана лет по 12 резвятся как молодые щенята, пинают друг друга, хихикают. Мимо идет сгорбленная, очень старенькая бабушка, опирается на палочку и смотрит в землю. Пацаны замолкли, а один глубокомысленно сказал: "Да, старость не радость".
А недавно моя приятельница вышла из магазина с тяжелой сумкой и поняла, что лишку перебрала. Попросила гуляющих мальчишек лет 12 поднести сумку до дома. Они весело подхватили сумку, мигом взлетели на 4 этаж и категорически отказались взять деньги на мороженое. Однажды в аптеке я умилилась. Молодой здоровый парень покупал лекарства по записке и пояснил: это для моей бабуленьки.
Старость нивелирует, уничтожает все прожитые жизни. Никому не интересно, кем ты был в молодости, насколько интересна была твоя жизнь, молодые видят перед собой чуть ли не инопланетянина.
Опишу один случай. Однажды (сравнительно давно) в отпуске или командировке я ехала в электричке из Монино в Москву. Напротив сидели две женщины, одна пожилая, попроще, другая старенькая, интеллигентная, миловидная. Одеты обе очень бедно, особенно это заметно на старенькой, она бедна как часто бывают бедны русские интеллигенты, еще и жалкая шляпка придает особый колорит. Я смотрела на нее и мучилась, ее лицо мне казалось знакомым. Потом я заметила в ее глазах какое-то лукавство. Как будто она хотела сказать: "Вспоминай, вспоминай!" Я вспомнила и обратилась к ней: "Извините, вы ведь Ирина Гошева из МХАТа?" Она улыбнулась, кивнула с достоинством, и они вышли. Она играла в "Трех сестрах" и вообще была ведущей актрисой. Я думаю, что доставила ей приятную минуту.
Другой случай… Я была у мамы в Скопине в отпуске. Гуляя, дошли до окраины, и я увидела довольно жалкий двухэтажный дом с покосившимся забором. На веревках сушилось серое застиранное белье. Оказалось, что это Дом престарелых, куда даже из Москвы стариков привозят. И тут подъехала машина. Из нее вышел довольно респектабельный мужчина и под руку повел к дому пожилого, видимо, отца, который шел и плакал. У меня просто сердце зашлось.
На другой день я привела внучку подстричься и в очереди в парикмахерской увидела вчерашнего старичка. Он в стареньком, но чистеньком, хотя и неглаженом костюмчике, в сетке бутылка с кефиром, дряхлым его никак не назовешь. За что же его "сослали", он вполне может ухаживать за собой. Видимо, квартира кому-то понадобилась. Он пытается поговорить, но на него никто не реагирует. Тогда я вступила, узнала, что он бывший учитель литературы, и говорила только о литературе, не спрашивая, как он оказался в наших краях.
Насмотрелась я на старость и в онкологической больнице, где почти год провалялась. Вот уж воистину юдоль печали! Несмотря на собственную болезнь и отчаянье, я выслушивала всех, кто хотел рассказать о себе. Когда-то журналистка Светлана Алексиевич собирала записи бесед с женщинами, побывавшими на войне. А тут можно целую книгу написать о женщинах, проживших тяжелую мирную жизнь, кое-кто и на фронте побывал. Обо всех не расскажешь, многих объединяют одинаковые истории: тяжелая работа, пьяницы мужья, а теперь и сыновья, невнимание близких, нищета. Много приезжих из районов Сахалина. Денег крохи, живут только на больничных харчах, иногда позволяя себе мороженое из магазина напротив. Делюсь, чем могу.
Но какие же есть великолепные старые женщины! Одна из них, все зовут ее Павловной, высокая грузная старуха с симпатичным живым лицом. Ей удалили грудь. Вокруг нее всегда кучкуются женщины, она оптимистка и юмористка, так и сыплет былями и анекдотами. Всех утешает и успокаивает. Очень смешно у нее звучит: "Да что ты, милая, все будет о-кэй!" У нее есть здесь подружка, когда-то были соседками, маленькая хорошенькая Мария Васильевна. Один раз она насмешила всю палату до слез. Сестра делала ей ингаляцию. Она говорит, что однажды соседские парни, хулиганы, показали ей кассету, там было такое безобразие, которое ей напомнила эта ингаляция. Она говорит, что не поверила, что такое существует на самом деле, это просто хулиганы-артисты, разве рот для этого создан.
М.В. и Павловна часто усаживаются вместе и шепчутся. Одна говорит, а Вальку ты помнишь, а другая отвечает, хорошая была баба, а этих помнишь, ох! хорошие люди. М.В. одинока, с мужем очень любили друг друга, жили дружно, но детей бог не дал, он умер. Она говорит, что в ее дворе очень хорошие люди, а ребятишки какие золотые. Под ее руководством сделали столик и скамейки и всегда помогают. К ней довольно часто приходят соседи, приносят сменное белье, еду. Сама она хороший человек, соответственно к ней относятся и окружающие.
Она рассказала об Алевтине Павловне, что та была замужем за корейцем. Оба были красивые и народили четверых красавцев сыновей. Помимо работы занимались огородничеством, все у них прекрасно росло, и продавали они все намного дешевле, чем другие. Муж умер, когда дети были уже взрослыми, все получили высшее образование, два сына живут на Украине, два здесь. Старший сын директор школы в Троицком. У второго умерла жена и Алевтина забрала двух мальчиков себе. Старшему 16, младшему 11. Она очень любит младшего, чувствуется, что парень веселый и юморной. Говорит, что бабушка, когда надевает свой мохеровый свитер, похожа на древнего косматого бизона. Еще зовет ее Аля-Баба, а они ее разбойники.
По выходным Павловна уходит домой на побывку. Придя оттуда, рассказывает о своих домашних делах. Младший рассказал, что старший что-то курит, и тот его избил. Бабушка так отлупила старшего, что сломала палку, а сама била и плакала, руку больно и его жалко. Потом помирились, и он дал слово, что больше ничем плохим заниматься не будет, так как он хочет жить только с бабушкой, а она его может прогнать, и тогда он просто пропадет.
Всей палатой обсуждаем темы воспитания. Павловна пустила пожить молодую девку, которая родила ребенка без мужа, а родители прогнали. Договорились, что молодая будет вместо платы выполнять кое-какую домашнюю работу, пока Павловна в больнице. Та пришла домой, а там и конь не валялся. Она сильно ругалась и сказала, что прогонит ее. В другой раз пришла, мы спрашиваем, ну как? Говорит, что жалко ее, куда она пойдет с ребенком, не дай бог, еще в Дом малютки отдаст. Помогла ей белье постирать, устает ведь тоже с ребеночком. Мария Васильевна только возле виска покрутила.
Павловна с юмором рассказывает о себе. Она работала телятницей и очень любила своих теляток. А тут у нее случился аппендицит. Она, пока лежала, все переживала, что напарница Нюрка подменит ее справных и ухоженных деток. Едва выписали, побежала на ферму, и точно, пара телят подменены. Она к Нюрке с кулаками, та говорит, мы же с тобой их метили, а Павловна ей, а я еще метки ставила, ты и не знаешь где. Так и отобрала своих деток.
В ней веса 107 кг. Говорит, что похудела на 3 кг и плохо поэтому себя чувствует. Еще очень смешно рассказывала, как ей делали небольшую операцию под местным наркозом. Наркоз отошел, ей стало больно, и она мертвой хваткой схватила молоденького хирурга, еле вырвали его. Он решил сделать ей общий наркоз, и она перед забытьем страшно материлась. Хирург потом дивился, ну и бабка, я таких матюков никогда не слышал, а она говорит, да где же ты, сынок, рос, и очень извинялась.
Павловна собирается проведать сыновей на Украине, которых не видела всю перестройку, говорит, что проститься хочет. Бабки говорят ей, да как ты не боишься, старая и больная, ехать так далеко. Она удивляется, я, мол, такую жизнь прожила, чего же мне бояться, вещей с собой не беру, одну маленькую сумочку, поеду поездом, а в Москве один из сыновей встретит. Я у них там порядок наведу. Сын женат второй раз на русской, и внук хочет поменять фамилию на русскую. Павловна бушует, я ему покажу, как деда забывать, он Пак и все.
Сидим на диванчике в коридоре. Она с любопытством всматривается в стоящую рядом молодую женщину, потом подходит к ней и спрашивает, каким фасоном у нее платье сшито, у нее похожий материал есть, она хочет так же сшить себе платье, чтобы ехать к сыновьям.
Ее выписывают. Говорят, что сын приехал на машине. Выходим проводить. Ну и сын! Красивый, рослый, хорошо одетый мужчина лет 40, он похож скорее всего на породистого самурая, немножко надменный. Заботливо усаживает мать в машину. Она сидит важная и гордая, как королева, и на руках держит рыжего кота Чубайса, которому, по ее мнению, в больнице плохо.
На прощанье всем нам дает наказ: "Помните, что я вам говорила, все будет хорошо, и никаких нервов, в нашем возрасте их уже не должно быть". Вот с какой замечательной старухой свела меня больничная койка! У других женщин не менее интересные судьбы, но все трудные, нервов хоть и не осталось, но и оптимизма тоже. Как они работали всю жизнь! Одна рассказывает, что работать начала в войну в госпитале с 15 лет, развозила выписанных из госпиталя по домам.
Почему-то в основном женщины простые, "дам" мало. Одна женщина мне понравилась. Ей 85 лет, седая, лицо приятное. Живет одна, с мужем давно расстались, сын умер. Меня восхитила ее необычайная, не стариковская чистоплотность, аккуратность во всем и какая-то уверенность в себе. Говорит, что пенсии ей хватает на все, правда, она у нее, как у фронтовички, побольше, чем у нас. Сама все делает, в холодильнике всегда запас продуктов. Дружит с соседями по площадке. Умилила она меня еще вот чем. Перед Новым годом нас всех местных отпускали по домам. В палате оставалась одна несчастная изможденная алкоголичка Катя из Охи. Валентина Петровна подошла к ней, дала записку со своим адресом и денег на автобус и сказала, чтобы она к ней обязательно приезжала встретить Новый год и отдохнуть от больницы.
Старухи со своими сгорбленными спинами и морщинистыми лицами, как солдаты в форме, кажутся все на одно лицо. А как разговоришься с каждой, все такие разные, каждая индивидуальность, а есть и личности.
И как по-разному старятся люди. Женщины, которые в жизни много имели, никак не могут смириться с тем, что им осталось, особенно те, кто был на общественной работе и имел авторитет.
Моя мама всю жизнь была общественно активной, да и жизнь безмужняя так сложилась, что надо было работать и занимать какие-то значительные места в провинциальной жизни. Закончила карьеру она директором средней школы. Знал ее весь город. Кто такая Анна Ивановна? А это такая красивая седая старуха. На всех городских собраниях она звонким красивым голосом читала "Письма к тов. Сталину". А потом стала старушкой и все ее стали забывать. Разве что на улице кто-нибудь из учеников кинется обнимать.
Читать она не привыкла, некогда было, да и особого желания не было. Вот и просидела она последние 15 лет в тоске по ушедшей жизни.
Я заметила, что очень трудно стариться тому, кто что-то представлял в жизни или думал, что представляет. Мне в этом смысле легче. Я ничего особенного собой не представляла ни в науке, ни в общественной жизни, да и не претендовала ни на что, иногда угнетаясь и комплексуя от своего ничтожества. Я наслаждалась материнством, любила читать, наблюдать жизнь. Это со мной и осталось.
Одна моя подруга была на всех высотах, зав. отделом, парторгом. Встречала всех приезжающих знаменитостей, с академиком Келдышем фотографировалась. Трудилась беззаветно на почве ботаники в буквальном и переносном смысле, облазила Сахалин и Курилы. Заложила основы Ботанического сада, откуда ее безжалостно выжил назначенный молодой директор. Сейчас она очень больна. Но поскольку, как ботаник, она обладает большим авторитетом, просят консультаций по разным вопросам и организации и граждане. Ее это греет. Разбирает свои архивы, посылает разгромные статьи в местную прессу по поводу уничтожения каких-то реликтов, раздаривает свои комнатные цветы. Фанатически предана делу коммунизма без какого-то либо анализа, обожает Кобзона, что он хранит партбилет, и ненавидит все передачи, где в любой форме критикуют советский строй.
Моя соседка Маргарита, высокая полная дама, моя ровесница, прожила неплохую жизнь, двух дочек растила мать, а она в промежутке между двумя мужьями имела много поклонников и любовников, хорошо одевалась. А была она начальником планового отдела богатого рыболовецкого колхоза. Второй муж, с которым она прожила 25 лет, был главным механиком. Выйдя на пенсию, они купили маленькую однокомнатную квартиру на нашей площадке, и мы стали общаться. М. потеряла все и постоянные разговоры ее о том, какой авторитет она имела, как все ее слушались. Говорит крикливо, напористо и безаппеляционно обо всем, о политике, дворовых сплетнях, о том, как она ставит на место продавцов в магазине и особенно на рынке (носит с собой безмен), кондукторов в автобусе и т.д.
Время от времени повторяет, мы ведь с Борей были начальники и очень угнетается, что не все об этом знают. Из ее рассказа: "Одна женщина спрашивает, что же это вы, такие видные, здесь живете. А я ей говорю, да вы знаете, кем мы были, мы были начальниками, а здесь квартиру купили, как вышли на пенсию. "Так и хочется посоветовать ей повесить бирку "Мы были начальниками".
М. довольно начитана, но сейчас, как говорит, потеряла интерес ко всему. Один интерес у них с Борей остался, смотреть во двор , куда выходят их окна и балкон, и обсуждать, кто куда и с кем пошел, у кого какая ж. Говорит обо всех с насмешливой злобой, когда заметила, что это мне не нравится, стала сдерживаться. Ко мне она довольно лояльна, хотя я так и представляю, как она меня честит за глаза. Один раз она насмешливо сказала, что я хорошо устроилась за мужниной спиной, а сейчас даже дорогу в магазин не знаю. Я вскипела и доволно сдержанно, как мне кажется, ответила, что в магазин в холод я не хожу из-за астмы, что я вырастила без маминой помощи четверых детей, носила сумки по 20 кг, не ездила на курорты и не имела любовников.
Дня три подулись.
Удивительно вот что. М. очень хорошо жила при социализме, в материальном достатке и авторитете. А сейчас после перестройки потеряла все свои сбережения, живут скудно на одну пенсию, но она абсолютно отрицает идеи коммунизма и довольно грамотно это обосновывает.
Еще она мне нравится своим беззаветным, заботливым отношением к Борису. Он толстый глуховатый диабетчик, моложе ее на 10 лет, ухоженный, накормленный, уколотый. Она ласкова с ним как с ребенком. Вообще отношения между ними завидно трогательные.
Еще один тип старости Нина Михайловна Некрасова, царствие ей небесное. По образованию она инженер, живая, бойкая, общительная, вся в воспоминаниях о комсомольской юности, которая по ее рассказам выглядит несколько книжной. Она постоянно рассказывает о предвоенных годах в Ельце, о походах и кострах, о своих друзьях, чем достает дворовых старух. Годы работы в промышленности тоже рисует как романтичные. Пока она была в силах, возглавляла Совет пенсионеров нашего института, ездила за всех хлопотать в Собес, добилась хороших продуктовых пайков для одиноких пенсионеров. Но однажды в собесе за активную работу ей дали бесплатную путевку в санаторий. Старухи ей этого не простили, пошли сплетни, косые взгляды, забыли все хорошее, что она сделала.
Последний год она разобиделась на всех и общалась только со мной. А я еще раз убедилась, что, если хочешь делать добро, то делай, не думая ни о какой благодарности.
Когда-то еще до перестройки встретила в городе интересную старушку. Крошечная, худенькая, сморщенная, бежит быстро. Говорит, что в восьмерке колбасу выбросили. Поскользнулась, я ее поддержала. Разговорились. В 35 лет осталась вдовой с девятилетней дочкой, женихи находились, но из-за дочки не захотела выходить. Так и прожили с дочкой всю жизнь. У нее тоже жизнь не сложилась. Спросила, сколько ей лет, говорит, а сколько дадите, я дала ей 75, да чтобы сделать приятное, уменьшила на 5. Она аж подпрыгнула: 85.
Чистенькая, веселенькая. Воистину счастье в характере. Ведь по всем статьям своей неудавшейся жизни она должна быть злой или хотя бы унылой.
О стариках знаю мало, да и их мало. Самый знакомый мне старик - мой муж Роман Захарович. Активен во всем. Работает старшим научным сотрудником, пишет статьи, делает доклады, хорошо одевается, неплохо выглядит, пашет на огороде, солит капусту и огурцы, внимательно относится к своему здоровью. И критикует, критикует…
По его мнению, разбирается во всем: моды не такие, манекенщицы слишком худые, молодежь поет не такие песни, режиссер фильма снял не так эту сцену, удивляется, почему у нас в стране все делается не так и рассуждает, как бы он это сделал. А уж мы то с Сашей все делаем неправильно.
А сейчас познакомилась еще с одним стариком, братом Романа Михаилом. Вдруг звонит их сестра Галя из Иркутска. Миша летит к вам, он уже в самолете, рейс такой-то. Роман взял такси и привез его. Он моложе Романа на три года. Лицо моложавое, розовое и без морщин. Но он перенес два микроинсульта, плохо ходит, слышит и говорит, поведение абсолютно заторможенное. Жизнь его такова. К учебе рвения не имел и в 16 лет пошел работать к великой радости отца, который не добился этого от старшего сына. Отслужил армию и рано женился на миловидной толстушке Маше. Родили двух сыновей, жили недружно и развелись, когда сыновья уже стали совершеннолетними.
Михаил всю жизнь проработал оператором на химзаводе в Ангарске. 16 лет, после Маши, он прожил душа в душу с Катей, которая работала в торговле и сделала дом полной чашей. Два года тому назад она умерла от инсульта. Миша со слезами вспоминает о ней. Роман, который бывал у них, рассказывает, что она была женщина властная, командовала Михаилом как ребенком. Была прекрасной хозяйкой. И вот он остался один. Вначале, как рассказывает, даже жил ничего. А потом случился инсульт, потом второй, и в промежутке между ними он, возможно, с подачи невестки, написал дарственную на квартиру внуку и перешел жить к сыну с невесткой, оставив внуку не только квартиру, но и все богатое содержимое. Кроме того, и соседи жаловались: то воду не закроет, то газ.
Он, видимо, по своей наивности, думал, что будут его на руках носить за такой щедрый и благородный поступок, но они ограничились минимумом. Выделили ему комнату, утром невестка варит два яйца, в обед суп, вечером каша. Разговаривать и общаться с ним никто не хочет, да и времени нет. Иногда он заходит к внуку в гости, но его жена жалуется свекрови на его визиты, и та выговаривает Мише, требует, чтобы он не ходил. Второй сын живет где-то в Якутии и тоже с отцом не общается. Миша в свое время не очень их привечал, тем более ревнивая Катя запрещала с ними общаться.
В общем ему плохо. В то же время он не может предъявить каких-то претензий, дали комнату, кормят, а любить стариков трудно. Мы не можем понять, зачем он к нам появился, может быть надеется остаться. Говорит, что хотел там устроиться в дом престареых, но надо сдать квартиру, а ее у него нет. Спрашивал, можно ли у нас устроиться в дом престарелых. Конечно, нет, здесь тоже надо сдать квартиру.
Ну, что еще сказать? Он бродит по комнатам, еле передвигая ноги (у него еще тромбофлебит и трофические язвы), у него высокое давление, лекарства принимать не хочет, дескать химия вредна. Не дай бог еще один инсульт. Я то жалею его, то раздражаюсь. В еде капризен до ужаса, по каждому предложенному блюду высказывает критическое замечание, постоянно меня косноязычно поучает. Стараюсь ублажать. Мне кажется, что старикам еще труднее, чем старушкам. А вообще, если Бог хотел наказать людей, он придумал им старость. Прилетела сестра Галя и увезла его. Через какое-то время он поехал к сыну в Якутию, разыскал его, сын оказался бомжом, и Миша вернулся обратно. Он никак не может смириться с достойным минимумом, который ему везде предоставляют. А он хочет максимума, молодости и здоровья. Еще о Мише… В поисках места, где лучше, он потихоньку устроился в дом престарелых, удивив всю родню. Через неделю Галя поехала к нему, а он плачет, забери меня, мне здесь не нравится. А куда она его заберет, сама живет в бараке. Главврач сказала, что здоровье его очень плохое и лучше чем здесь ему нигде не будет. Гале условия понравились: уютно, комфортно, хорошее питание. Уговорили его остаться. Сказали, что его можно на месяц забирать домой. Говорят, что перенесшие инсульт становятся очень капризными.
О старости можно написать много, но кому это надо.
В онкологической больнице видно, как любая старушка хочет еще пожить, как жалобно заглядывают в глаза врачам, что там в этих глазах, надежда или приговор. А во дворе почти под нашими окнами повесилась неизвестная молодая девушка, не захотела доживать до старости. Не люблю, когда по телевизору с фальшивым восторгом показывают сморщенную старушку или старичка 90 и более лет. Это очень страшно. Не люблю, когда знакомые после длительной разлуки вроде бы радуются, что я еще живу. Мне даже кажется, что долгожителем быть стыдно, как будто без разрешения пользуешься правом жить. Главное, сверстники ушли, их очень мало и не с кем вспомнить прожитую жизнь. Это - пессимистическая сторона вопроса. Но черт побери, как же хороша жизнь, все радует: дети, цветы, книги, небо на закате.
Была как-то в собесе. По узкому коридору носятся, важно несут себя, как по подиуму, молодые и молоденькие девушки и женщины, разнаряженные до последней степени (а перед кем - мужиков-то в коллективе нет). А вдоль стен сидят хромые, полуслепые, немощные, бедно одетые пенсионеры, и шепчутся о своих проблемах и о том, как было раньше лучше жить.
Я не люблю "стариковские" мероприятия, вроде Дня пожилых людей и т.д. Иногда разве в нашу библиотеку прихожу, чтобы не обижать Анг. Мих. Все эти лицемерные вопли по поводу пенсионеров меня просто оскорбляют. И вот пример…
Возвращаемся с соседкой с бибиотечных посиделок. Проходим мимо помойки. Оборванный, грязный, беззубый старик запредельного возраста жадно ест, не отходя от мусорного ящика.
Осенняя пора, очей очарованье… Смотрю с балкона, восхищаюсь до слез: облака с оранжевой оторочкой, сопки на горизонте, разноцветные деревья. И все равно мысли подступают невеселые, о бесконечном космосе и о моем личном скором конце.
Кто-то сказал: "Восхищаюсь человеком. Знает о своей недолгой жизни. Ему бы в тоске бегать по земному шару и волосы на себе рвать, а он суетится, старается, живет". А я добавлю, что еще и вредничает, и интригует, и убивает. Я сейчас меньше боюсь смерти, даже любопытно иногда, а как это будет?
Все больше сверстников уходит. Мне представляется громадное минное поле, по которому бредут старики. Вот один наступил на мину, мгновенная смерть, другой ранен, еще помучается. Третий пока благополучно прошел, до следующей ловушки.
Хорошие стихи написала Инна Лиснянская.
Я старше чем тетрадь
И жить уже мне стыдно
Но умирать обидно.
Обидно умирать.
Я кричала прошедшему дню
Я тебя догоню, догоню.
Настоящему дню я твержу
Я тебя удержу, удержу,
А грядущему дню я кричу
Я тебя не хочу, не хочу!
Прочитала мысли умницы юмориста Губермана о старости. Многое мне созвучно. Он пишет, что старики оченьлюбят давать молодым абсолютно ненужные им советы. Рассказывает такой случай. Молодой парень возится с машиной, не заводится. Остновился рядом дед и дает свои советы. Молодой говорит ему: "Дорогой дедушка, пошел бы ты на х…" Так вот надо помнить, что в ответ на твои советы один скажет прямо, а более вежливый подумает:
"Иди-ка ты дедушка на х…"
По поводу скорой стариковской смерти абсолютно разное мнение у стариков и молодых. Даже те, кто любит тебя, в том числе и взрослые дети, примирились, что ты скоро уйдешь и не видят в этом ничего странного. А ты думаешь: нет, нет и нет!!!

Все новости