За чечевичную похлебку...

Спор, начавшийся еще на исходе XVII столетия, продолжается и поныне: следует ли России идти по стопам западноевропейских государств или придерживаться своего особого пути развития? Петр I в качестве самодержавного государя решил эту проблему по собственному усмотрению и, не прибегая к неведомым в ту пору референдумам и социологическим опросам, начал активно прорубать пресловутое окно в Европу, прибегнув к революционным мерам. Правильно ли он поступил? Может быть, более разумным и уж, конечно, более бескровным было бы постепенное сближение с Западом, насколько это нужно и возможно, без чересчур поспешного и буквального перенимания чужеземных образцов? Ведь к времени начала петровских реформ Россия отнюдь не представляла собой чистый лист бумаги, на который лишь предстояло нанести первые письмена. Приняв в X веке христианство по византийскому обряду, тогдашняя Киевская Русь сделала свой исторический цивилизационный выбор, превратившись с течением лет в обширное централизованное государство с православной культурой, устоявшимися обычаями и прочным жизненным укладом. Между правящим классом и широкими народными массами не существовало той духовной пропасти, которая разверзлась позднее.

Однако историю вспять не поворотить: случилось то, что должно было случиться. Юному московскому царю, посетившему в 1697 – 1698 годах Западную Европу, смертельно захотелось всего и сразу. Говоря театральным языком, он поставил перед собой, а значит, и перед всем народом сверхзадачу. Выглядела она неимоверно сложной, зато конечный результат в понимании Петра отличался чрезвычайной простотой: или мы их, или они нас. Без создания боеспособной армии и флота невозможно было отвоевать себе место под солнцем, а для этого требовалось многому научиться, подготовить необходимых специалистов в различных областях, осуществить целый ряд внутренних реформ. Одно влекло за собой другое, и, начав с двух потешных полков на западный манер, будущий император поставил со временем на дыбы всю Россию, изменив в конечном итоге всю структуру государственной власти.

Весьма распространенное среди иностранцев суждение относительно Петра I и результатов его деятельности высказал французский писатель Жак Ансело, посетивший Россию в 1826 году и позднее написавший об этом книгу: «Вооруженный неколебимой волей, абсолютный повелитель нации, знающей только один долг – повиноваться, он заставил ее преодолеть одним прыжком огромное пространство, отделявшее ее от остальной Европы. Толчок был дан, и русский народ перешагнул через несколько столетий. Однако, внезапно поднявшись из природного состояния на вершину цивилизации, этот народ оставил позади себя все промежуточное пространство и мог схватить только поверхность вещей, предоставленных ему для подражания. Его образованию не хватало прочного основания».

Автор приведенного высказывания пребывает в традиционном для иностранцев заблуждении насчет «природного», иными словами – первобытного, состояния русского народа до времени его восхождения «на вершину цивилизации».

Не все заимствованное у чужих народов прижилось на новой почве, далеко не все оказалось полезным, но главное было достигнуто: в России появились сильная регулярная армия и флот. В то же время среди бесчисленных нововведений петровской эпохи не нашлось места одному, самому благодетельному – отмене крепостного права, которого, кстати сказать, никогда не знала Швеция, враг и соперница в Северной войне. По свидетельству немецкого дипломата Ф.-Х. Вебера, к концу жизни Петра ему не раз советовали поддержать крестьянство, даровав мужикам хотя бы ограниченную свободу, но царь всякий раз отвергал эти советы, ссылаясь на буйный нрав своих подданных и невозможность привести их к повиновению иным путем, кроме насильственного.

Все последующие российские монархини и монархи, вплоть до Александра II, придерживались тех же взглядов, и хотя первые годы царствования Екатерины II, а позднее – ее внука Александра I отличались кое-какими либеральными поползновениями, с течением времени таковые как-то сами собой замирали. «Народ не созрел для свободы» – вот в чем состоял окончательный итог всех рассуждений на эту тему. Образованность, за которую так ратовал Петр, оказавшись доступной лишь для привилегированного класса, привела к постепенному отчуждению так называемого высшего общества от народа, и это касалось не только обычаев и жизненного уклада, но и языка. Начиная со второй половины XVIII века иностранная речь, преимущественно французская, в светском общении совершенно вытесняет родную, используемую лишь для объяснений с прислугой.

Столь странное и неестественное положение в русском обществе обращало на себя внимание чужеземных наблюдателей, разумеется, оценивавших увиденное сквозь призму собственных предрассудков. «Эти рабы, эти мужики, заменяющие здесь народ, – записывает в своем дневнике от 2 июня 1776 года соотечественник упомянутого Ж. Ансело дипломат шевалье де Корберон, – представляют удивительный контраст с образованной частью нации. С одной стороны вы здесь видите роскошь, почти такую же, как в Париже, богатство, хорошие манеры, а рядом – грубые мужики пляшут и поют те же песни, которые вы услышите от извозчиков на всех дорогах Империи. Цивилизация – с одной стороны, и варварство – с другой, всегда удивляют иностранцев. Как будто два народа, две различных нации живут на одной и той же территории. Вы одновременно чувствуете себя и в XIV и в XVIII столетии».

Впрочем, Корберон остается невысокого мнения и о культурной «продвинутости» правящего класса: «С первого взгляда вы увидите дикий народ и просвещенное дворянство, обладающее вежливыми, привлекательными манерами. Но посмотрите поближе и вы поймете, что это дворянство есть не что иное как те же дикари, только разодетые и разукрашенные, отличающиеся от простого народа только внешностью», – отмечает он. В глазах иностранцев, посещавших Россию, эти господа, презревшие родные обычаи и облачившиеся в иностранное платье, выглядели просто-напросто смешными; «их вежливость, манеры, светский тон, все это – обезьянничание, нет у них ничего своего», – пишет тот же Корберон в другом месте.

Русскому дворянству, перенявшему внешний облик заморских собратий, не удалось усвоить главное – европейскую культуру, тысячелетний плод, способный лишь к медленному созреванию на родной почве и не поддающийся пересадке. В то же время оно не сумело по достоинству оценить собственное культурное наследие, с презрением отбросив его как ненужную ветошь. Скороспелая «окультуренность» высшего сословия вместо подлинной национальной культуры и отрыв от народа стали оборотной, крайне отрицательной стороной петровских преобразований, имевшей далеко идущие последствия для будущего развития страны.

Один весьма красноречивый факт убедительно свидетельствует о неуважении русского дворянства к культурному наследию предков: в первой трети XIX века богатые помещики охотно и за бесценок сбывали старинные серебряные сосуды и прочие редкости, доставшиеся им от прадедов, чтобы накупить модных французских безделушек!

В этих условиях единственным хранителем древних русских обычаев и устоев стало крестьянство, низведенное крепостной неволей до положения рабочей скотины. Сознательно удерживаемое правящими классами в состоянии полного невежества, оно позволило втоптать себя в грязь, усвоив рабскую психологию беспрекословного повиновения властям. В этом состояла глубочайшая трагедия русского народа, способного на бунтарские, мятежные порывы, но неспособного повседневно отстаивать свое человеческое достоинство, понятие о котором у подавляющего большинства просто-напросто отсутствовало.

На протяжении XVIII века в России произошло размежевание культур – дворянской, основанной на западных образовательных ценностях, и народной, находившей выражение в устном творчестве и прикладном искусстве. Печальный итог подобного раздвоения выразился в том, что русское искусство того периода страдало очевидным подражательством и не внесло весомого вклада в европейскую духовную сокровищницу. Лишь в следующем веке начиная с эпохи романтизма началось внимательное изучение народного творчества и родного языка. На протяжении XIX столетия русская литература и музыкальное искусство достигли особых высот, в изрядной степени обогатив общемировую культуру.

Совершенно уникальным явлением пореформенной эпохи стало появление разночинной интеллигенции – людей особого склада, присущего лишь нашей истории. Русский интеллигент, как правило, вышедший из «низов», это не хрестоматийная фигура в пенсне, не «работник умственного труда», а человек с обостренным чувством справедливости, страдающий и болеющий за народ, готовый жизнь свою положить, чтобы помочь «униженным и оскорбленным». Он видел и свою вину в том, что громадное большинство, обеспечивавшее тяжелым трудом благоденствие меньшинства, было жестоко обделено, обречено на безысходную бедность и невежество, лишено как материальных, так и культурных благ.

Сложилась парадоксальная ситуация, когда люди, служившие для художников слова или кисти предметом изображения и пристального внимания, в силу своей необразованности не способны были оценить результаты художественного творчества этих деятелей. Тот самый бьющий в глаза контраст, когда, по словам Корберона, «будто два народа, две различных нации живут на одной и той же территории» продолжал существовать. Слишком поздно освобожденные от крепостной неволи огромные массы крестьянства, окончательно обнищавшие, с душами, искалеченными за столетия рабского существования, не смогли найти себя и в условиях капиталистических отношений. Многие спивались и деградировали или пополняли собою ряды городского пролетариата.

Патриархальный крестьянский уклад рушился, теряя почву под ногами, а вместе с ним уходило в прошлое и самобытное народное творчество. В результате, лишившись своего, понятного и доступного, простой народ, естественно, не приобщился и к большому искусству, требовавшему определенного воспитания и образования. Получив личную свободу, но оставшись в плену общинных отношений, на положении ребенка, которого за дурное поведение можно было публично высечь, которого любой, самый мелкий чиновник мог выругать последними словами, не говоря уже о повсеместном «тыкании», русский крестьянин так и не обрел самоуважения, что имело самые дурные последствия. Чрезвычайно низкая бытовая культура, крайняя нечистоплотность, сильная наклонность к пьянству – таковы были горькие плоды скотского существования, бедности, невежества, которые, увы, дают знать о себе и по сию пору.

За годы советской власти развитие страны достигло небывалых высот. Впервые за всю историю России весь народ получил доступ к культурному богатству, созданному многими поколениями. Правда, излишняя, часто доведенная до абсурда идеологизация замедляла развитие общества, но отнюдь его не останавливала. Искусство научилось преодолевать все препоны и обладало высокой нравственностью и человечностью, о которых ныне можно только мечтать, как о потерянном рае. Недаром старые кинофильмы, театральные и телевизионные спектакли остаются столь востребованными в наше время.

В недоброй памяти 1990-е годы, когда вопреки всякой логике история, казалось, повернула вспять, мы снова вернулись к варварскому подражательству Западу, причем на таком этапе его духовного обнищания, когда ему самому впору искать образцы для подражания на стороне. Подобно библейскому Исаву, продавшему право первородства за чечевичную похлебку, многие бросились утолять духовный голод, поразивший Россию после утраты моральных ориентиров, недоброкачественными продуктами западной массовой культуры, утешаясь сознанием, что теперь, дескать, мы, как все. Жалкое утешение!