Российский Государственный Гуманитарный Университет в этом году подготовил сборник трудов Владимира Кобрина: «Опричнина, генеалогия, антропонимика».
Эта книга — подарок, наверное, не только для меня, но и для прочих граждан, небезразличных к отечественной истории. Открываю оглавление: «Историческая семиотика». Какие культурные ассоциации возникают у вас при слове «семиотика»? Наверное, что-нибудь продвинутое: «функциональный характер семиозиса в инвариантности семиотических интеракций».
Так вот, у профессора Кобрина несколько проще. Тезисы доклада на конференции. Две страницы. Ясно, логично, безо всякой зауми разъяснен смысл слова «семиотика», этот совершенно конкретный смысл соотнесен с работой историка и показаны как перспективы «исторической семиотики», так и трудности на этом пути (255).
Но главное в сборнике — история XVI века. Опубликована кандидатская диссертация 1961-го года «Социальный состав опричного двора» (к сожалению, без историографического очерка). Эта работа, как справедливо отмечено в предисловии, сразу выдвинула молодого ученого «в число авторитетнейших специалистов по эпохе Ивана Грозного».
Для неспециалистов поясню. Долгое время господствовало представление, что единое государство утверждалось на Руси через борьбу дворян = мелких помещиков (во главе с царем) против бояр = крупных вотчинников и, соответственно, противников централизации. Массовый террор при Иване Грозном — кульминация векового противостояния. Опричнина подавалась как учреждение чуть ли не демократическое. На самом деле, это все миф. Лучшим нашим историкам ХХ века пришлось потратить много времени и сил на его опровержение. Исследование Владимира Борисовича Кобрина обозначило важный завершающий этап этой работы. Понятно, что наука не указ для всех, до сих пор выходят учебные пособия, в которых противостоят друг другу бояре и дворяне. И персональных поклонников Ивана Грозного хватает, только раньше в садизме усматривали какую-то особую «прогрессивность», а теперь «святость».
На самом же деле XVI век оказался сложнее и интереснее. Люди, «создавшие опричнину» — это, как показано в диссертации Кобрина, «старомосковское боярство», а конкретнее придворная группировка «Басмановых — Захарьиных — Юрьевых с тесно примыкавшими к ним князьями Сицкими и Черкасскими. Все они были оплетены родственными отношениями…» (схема прилагается (136). Потом многие представители этой группировки стали жертвами террора, который сами развязали (тут возникают некоторые исторические аналогии, правда?) На первый план выдвигаются Малюта Скуратов, Василий Грязной и др. В целом же состав Опричного двора получился «несколько «худороднее» доопричного и… земского», но разницу эту «нельзя преувеличивать», «резко противопоставлять» (132). Тот же Грязной, например, не от сохи в Думу попал, «принадлежал к «родословной» фамилии», только «не мог похвастаться службами отца и дела». Или Афанасий Вяземский — князь, но из захудалого рода: «Вяземские князи люди городовые (то есть не столичные, не придворные), а объявились только в опришные годы, в кою пору… князь Офанасей… посягал на крестьянскую кровь» (33). Чтобы восстановить объективную картину, Владимир Борисович не просто собирал биографическую информацию по каждому, о ком достоверно установлено его участие в опричнине — эту информацию ученый сортировал и математически обрабатывал по родословным, по территориальным связям — теперь сказали бы, по землячеству, по материальному положению. И заметьте, без компьютера! Тут всплывали неожиданные закономерности, например, «большое количество литовских выходцев среди опричников» (133), процент их вдвое превышает среднестатистический.
Вообще социальная структура общества на основе не каких-то смутных представлений, которые каждый трактует, как хочет, а четких объективных критериев: отношение к власти, к собственности — без этого не может быть ни истории, ни социологии. Если в учебнике новейшей истории нет параграфов: социальная структура при Брежневе, основные классы такие-то, группы такие-то, при Ельцине классы такие-то, выделены по такому критерию — если в учебнике этого нет, а есть общие рассуждения про «тоталитаризм», «демократию» и «возрождение России», то и учебника никакого нет.
И еще: очень хотелось бы, чтобы люди, которые сейчас работают над фильмом про Ивана Грозного внимательнее ознакомились с наследием профессора Кобрина. Не на предмет воспроизведения каких-то мелких деталей, все равно в художественном произведении архивная достоверность невозможна, но для ясного понимания эпохи и личности царя, который «возлюбиша чад сатаниных…и крови многочисленного народа того ради, яко река, излияша» (141).
Далее. Теперь у нас в моде родословные, дворянских наследников уже больше, чем рабочих и крестьянских, вместе взятых, так что пригодятся работы по генеалогии и антропонимике. Доходчиво разъяснено, что такое некалендарные имена. Их ведь до сих пор путают с прозвищами, которые дают людям на основании каких-то их личных качеств, привлекающих внимание. А некалендарные имена — это именно имена. В книге вы найдете статистику имен за тот период, когда в России как раз зарождаются фамилии. Нетрудно заметить: популярнейшие тогдашние имена Меньшик, Третьяк, Истома, Нечай, Постник, Ждан сыграли в этом заметную роль. «Иван Дмитриевич Щепин носил имя Золотой», брат его Семен Дмитриевич «носил имя Серебряный, и от него пошли князья Серебряные» (184). Не всем так повезло. Среди дворян ХУ1 в. встречаются Плохой, Ляпун, Тать, Невежа, Нехорошей, Бусурман, Докука, Попадья и даже Мурин Дьявол. Подчеркиваю: их так не обзывали.
«Существование имен с отрицательным значением, которые давались от сглаза, известно у многих народов…. Родители, разумеется, не считали, что их дети обладают… букетом отрицательных свойств… Иначе вряд ли феодалы пользовались бы… (такими именами) в официальной документации и передавали потомкам» (172). Например, Бутурлины — потомки Ивана Бутурли (т.е. пустомели) (180). Прослеживаются и родовые тематические пристрастия: вот опричники Юрий Иванович Волк— Вяземский и Дмитрий Иванович Лисица — Вяземский (35), «Бархат да Аксамит» — дети князя Ивана Мещерского или в потомстве Кобылы дети Жеребец и Лошак (179).
Боюсь, даже очень сильное стремление к возрождению старины не восстановит этой традиции. А жаль. Она внесла бы в работу паспортных столов приятное разнообразие.
Ну, и наконец — лирическая нота, которая доносится до нас из тумана холодного прошлого. Реконструированная Кобриным история московской семьи: протопопа Василия Кузьмича, который так разбогател, что выдал дочь за князя. От этого брака родилась тоже дочь, княжна Авдотья, и она в возрасте 16 лет наотрез отказалась выходить замуж за того, с кем уже сговорились родственники: «и по грехом моим, — жалуется ее бабушка, — вражьей споною внука моя за Ивана не похотела… Яз, Марфа, за своею внукою заплатила заряд (то есть неустойку за расторгнутый брачный договор) пятьсот рублев ее для слез». Слезы обошлись бабушке в стоимость двух сел. Княжна тем временем вышла замуж за совсем юного (на год или два ее старше) Юрия Шемякина-Пронского, который потом сделал великолепную военную карьеру и прославился взятием Астрахани. По предположению ученого, перед нами «редкий случай, когда в русском феодальном сословии XVI века девушка не только смогла отказаться от навязанного родней брака, но и настоять на браке по любви».
