В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ

В 78-м году семья Эрастовых покинула СССР. Улетали из «Шереметьева-1», которое было тогда просто «Шереметьевым», без номера: «Шереметьева-2» не существовало еще. Друг Эрастовых художник Игорь Макаревич нащелкал в аэропорту пленку. Из аэропорта вернулся в покинутую разоренную квартиру, там тоже снимал. Проявил пленку и опечалился: оба сюжета оказались совмещены. Испорченная пленка пролежала в ящике стола тридцать лет. Посмотрел и ахнул: непредумышленное наложение двух визуальных рядов дало неожиданный художественный эффект.

Игорь Макаревич выставил свою работу на одной из самых престижных художественных площадок Москвы — на Винзаводе. Выставил не дискретный ряд фотографий, но как бы опоясывающую выставочный зал пленку, дополнив ее кое-какими семейными артефактами — о них чуть позже. Выставка «Дом Эрастовых» проходила в ноябре и стала значительным культурным событием.

Игорь Макаревич: «Я решил сделать выставку потому, что мы живем сейчас совершенно в другом состоянии общества, с тех пор сменилось несколько поколений и мир, о котором идет речь, многим может показаться странным, а модель человеческих отношений труднообъяснимой».

Оригинальнейшая семья Эрастовых.

Семеро детей.

Для городской интеллигентной семьи не то что нехарактерно — просто из ряда вон.

Все дети талантливы, музыкально одарены, прекрасно учились. Одна из девочек играла на арфе.

Ставили домашние спектакли, давали домашние концерты, однажды удостоились трансляции по Би-би-си.

Дом Эрастовых был одним из мест кристаллизации нонконформистской Москвы. Квартира в Большом Гнездниковском переулке занимала второй этаж старого двухэтажного особняка. Самый центр. Открытый дом: без приглашения мог прийти каждый. Большая интеллигентская тусовка. Культурное место. Самиздат. Тамиздат. Яркие люди. Красин витийствовал. Отвоеванное у советской власти локальное пространство свободы. Самый разный народ толкался с утра до вечера, могли и на ночь остаться. Евреев в этой компании было более чем.

Очень тонкий элитарный слой, бесконечно далекий от подавляющего большинства современников.

Игорь Макаревич: «В моей памяти сцены застолья в их гостиной с разбитой мебелью и ободранными обоями освещены янтарным вечерним светом. Вокруг была беспросветная бедность, тревога, бесконечная череда человеческих лиц.

Когда они собрались в эмиграцию, проститься с ними пришло огромное количество людей. Снимая сцены прощания, я почувствовал, что подвожу некую черту в своей жизни: в кадр то и дело попадали люди, оказавшие на меня большое влияние. Наконец все семейство поднялось по лестнице аэропорта, нависавшей в то время, как эстрада, над залом ожидания. В их прощально поднятых руках был неподдельный трагизм: ведь мы расставались с ними навсегда».

Ехали по израильской визе — других вариантов тогда не существовало. Но конечно же, не в Израиль — на Запад. Остановка в Вене. Тут поток делился: многоводная река в Италию, в ожидании западных, главным образом в Америку, виз. Ну а меньшая часть, ручеек — в Израиль.

И семья Эрастовых разделилась. В Израиль, в Эрец, в Страну — поднялся один Алеша.

Семья была еврейской, но только по происхождению, никакого еврейского бэкграунда и интереса — московская интеллигентная православная, церковная семья. К старцу ездили.

Алеше было тогда 17. К этому времени он покинул орбиту семьи, во всяком случае, в одном чрезвычайно важном отношении: отверг православие, в котором родился и вырос, отряс, можно сказать, прах, принял бремя Небес, конвертировался из Алеши в Элишу, соблюдал в этом православном доме кашрут, выучил иврит, пару сейдеров провел.

Перед отъездом, следуя примеру праотца нашего Авраама, порубил все бывшие дома иконы. Как тут не вспомнить Тер-Оганесяна. Да ведь интенции у иконоборцев разные: один вдохновлен Торой, другой — постмодернизмом, один разрубает пуповину, связывающую его с прошлым, сжигает мосты, бросает вызов самым близким, самому себе, каким был вчера, горит огнем пламенного неофитства, трагическая в сущности акция, экзистенциальный акт, мысль разрешить; другой играет в эпатажную, ориентированную на скандал, эстетическую игру на игровой площадке концептуальной выставки. Есть такая агада: когда Авраам был мальчиком, расколошматил идолов, которые изготавливал его отец. Смелый поступок юного реформатора произвел на семейство и общество сильное впечатление. Это я уже не про Авраама с Тер-Оганесяном — про Алешу.

Алеша-Элиша живет сегодня в Иерусалиме. Раввин. Пятнадцать детей.

Брат Митя — православный священник, монах, иконописец.

Старший брат Митя.

Младший брат Алеша.

Федор Достоевский.

Братья Эрастовы.

На обложке буклета выставки — фрагмент пленки. На первой странице хмурый подросток Алеша в кепке, рядом эрастовский друг Боря Ратновский, ныне покойный уже. Боря сел в 52-м. Не расстреляли только потому, что не было 18. Дали четвертак, вышел в 55-м. Террористическая организация, которую Боря возглавлял, состояла из четырех человек: его самого и трех провокаторов — агентов МГБ.

Кафетерий в «Шереметьеве», проступающая через Борино лицо спинка железной кровати, свисающий мутно прозрачный кусок обоев символически делит Алешино лицо надвое, груда старой обуви в углу, какие-то брошенные вещи, листки бумаги на полу, входная дверь, батарея, голость, разор квартиры, разор жизни, серьезность и значительность лиц.

Сочетание наложения изображений с черно-белой эстетикой дает сильный эффект: объекты истончаются, дематериализуются, бледнеют, приближаются к теням, смотрят на нас как бы с другого берега.

Образы неизбывной печали.

Выставка завершается воспроизведенным Игорем Макаревичем фрагментом обоев, где чего только не написали обитатели Большого Гнездниковского — Большого Гнезда, которое им предстояло покинуть. Среди прочего крупными буквами: «Здесь дух царил — здесь жили духом». Справа внизу телефон Бори Ратновского: позвонить и сегодня можно — поговорить нельзя.

И самый последний экспонат: обрывки семейной генеалогии, семейное дерево с именами, написанными Алешей на иврите. Разорванные фрагменты, которые художник и не пытался склеить.

Как склеить прошлое?

Все новости