Шляхта и идеи украинской независимости

Стремление это, предполагается, было всегда, или почти всегда, распространено в массах.

Но так ли элита уж была настроена на государственную независимость возглавляемых ею земель? Всегда ли она дорастала до этой идеи? Даже беглый обзор дает отрицательный ответ.

Известные княжеские роды Южной Руси (Вишневецкие, Корецкие, Острожские и т. д.), многие из которых вели свою родословную от киевских и других Рюриковичей, к XVII веку полонизировались и прекрасно вросли в государственную систему Речи Посполитой, а затем и вовсе выродились, сойдя с политической арены.

Казацкие гетманы даже после Хмельницкого (да в общем-то и сам Хмельницкий) не поднимались выше так называемого казацкого автономизма, который предусматривал включение казацких территорий с особым статусом в состав той или иной соседней державы. Богдан Хмельницкий предпочитал Россию, Иван Выговский хлопотал над проектом «Великого княжества Русского» в составе польско-литовской федерации, а Петро Дорошенко в определенный период своей деятельности получил титул «князя Сарматии» от турецкого султана, признав себя его подданным. Разница, как видим, заключалась лишь в выборе той или иной державы, что не отменяло самого принципа вхождения в некое большее государственное целое. В конечном счете, правление и междоусобицы гетманов привели к печально известной Руине, когда отчаявшееся население просто-напросто побежало из гетманской Украины в соседние страны, дав начало, например, Слободской Украине в пределах Московского царства.

Даже Центральная Рада в своих первых универсалах не отрицала необходимости нахождения в составе России на основе федеративных отношений. Глава Рады Грушевский в конце концов даже считал возможным вернуться из-за границы и жить в коммунистической России, где идеалами украинской независимости уже и не пахло.

Итак, с украинской элитой все ясно. Она не стала настоящим знаменем государственной независимости, скорее, эта независимость с завидным постоянством вываливалась из ее рук. Но... Следует признать, что приблизительно с конца XVIII века с таким же постоянством в украинской жизни стало присутствовать некое мощное течение, которое пыталось вложить в слабые руки элиты древко государственности.

Это течение никогда не было действительно всенародным, но почти всегда достаточно массовым, чтобы, например, подпитывать явления типа петлюровщины. Это течение нельзя объяснить ни метаниями казацких гетманов, которых уже давно не было, ни происками чьих-то разведок или усилиями одиночек.

Хочу вынести на суд читателя свою гипотезу, а в качестве подспорья для ее изложения возьму книгу Даниеля Бовуа: «Треугольник Украинский: шляхта, царизм и простой люд на Волыни, Подолье и Киевщине в 1793 – 1914 гг.». Интереснейшая и практически неизвестная нашему читателю книга никогда не публиковалась ни на русском, ни на украинском языках. Это более чем на 800 страницах добротное исследование ценно тем, что на большом статистическом материале прослеживает историю шляхты именно после потери Речью Посполитой своей целостности и независимости.

«Гербовая голота» и «шляхетский плебс» на Украине

История шляхты после разделов Речи Посполитой является интересным и малоисследованным вопросом. Некогда блистательный правящий класс огромного государства, включавшего, кроме собственно польских земель, обширные литовские, белорусские и украинские территории, как бы незаметно сошел с исторической сцены и растворился в небытии.

В результате I и II разделов Речи Посполитой более 240 000 квадратных километров Правобережной Украины (Волынь, Подолье и Киевщина) вошло в состав Российской империи. На этих территориях проживало значительное число шляхтичей. Если в большинстве западноевропейских стран численность дворянства обычно не превышала 1,5 - 2% от всего населения, то в Речи Посполитой удельный вес шляхты доходил, по разным оценкам, до 10 – 15, а в некоторых местностях до 20% всего населения. Разумеется, такие большие массы привилегированного населения не могли поддерживать одинаково высокий имущественный ценз и уровень жизни. На этих землях в начале XIX века, а возможно, и раньше прижились иронично-обидные для шляхты, но, видимо, выдуманные в ее же среде термины «шляхетский плебс» и «гербовая голота».

После появления Наполеона на польских землях французские власти заинтересовались этим вопросом. В одном из рапортов, подготовленных для Талейрана в 1807 г., можно найти подробное описание социально-экономического положения т. н. безземельной шляхты (szlachta bezrolna). Автор рапорта пишет (в этой и других цитатах – мой перевод с польского. – Е.С.): «Среди безземельной шляхты встречаются такие нуждающиеся, погрязшие в бедности, что невозможно их отличить от крестьянства. Разница состоит только в том, что они называются шляхтой».

Следует отметить, что процесс обеднения значительных слоев шляхты начался гораздо раньше XIX века. Сильный удар по благосостоянию шляхетского хозяйства нанесли еще в XVII веке хмельнитчина и последующие казацко-крестьянские восстания. Все это приводило к обеднению и деклассированию шляхты, т. е. утере ею экономических возможностей для продолжения политического господства.

Однако, несмотря ни на что, шляхетский слой пользовался в Речи Посполитой максимальными «привилеями» и «вольностями»: он сохранял монополию на политическую жизнь в масштабах государства, избирал и свергал королей по своему усмотрению, свободно менял место жительства, имел свои суды, шляхтичи не подлежали телесным наказаниям. А наиболее удивительными из всех вольностей для нас, жителей XXI века, является свобода не платить налоги и право на вооруженный мятеж (рокош). Неудивительно, что люди, привыкшие к такой вольнице, даже после падения своего государства стремились и под новыми государями сохранить старые привилегии (отметим, что это довольно долго им удавалось, по крайней мере в России и Австрии).

Русский генерал Тормасов в 1806 г. докладывал Сенату, что «шляхетский плебс» в его губернии не занимал нигде места постоянного жительства, не платил налоги, «не избирал какой-либо определенной жизненной позиции (т. е. рода занятий, профессии – Е.С.)».

Демографическая сторона вопроса

Существовало множество категорий шляхты: шляхта родовая, фольварочная, чиншевая, околичная, служебная, затынная, была даже «шляхта татарская» (потомки перешедших на польскую службу татар) и многие другие ее разновидности.

В итоге, сколько же было на землях Правобережной Украины шляхтичей? Книга Даниеля Бовуа хороша тем, что, в отличие от трудов большинства доморощенных историков, оперирует не мифами об ариях-украинцах, а цифрами и таблицами. Не могу удержаться от искушения дать хотя бы в сокращенном виде одну из них (см. таблицу).

Название повята	Всего шляхты всех разновидностей, чел.
Киев Васильков Богуслав Радомышль Звенигородка Сквира Тараща Липовец Махновка Умань Чигирин Черкассы	535 4168 1531 2586 2457 6168 6 026 3934 6565 2 525 832 654
Всего	38 145

Разумеется, по правилам статистики того времени речь идет о «душах мужского пола». Эта таблица взята Бовуа из статистики, бывшей в распоряжении киевского губернатора в начале 1800–х годов, по словам историка, по сравнению с другими правобережными губерниями, самой достоверной.

Какие выводы отсюда можем сделать мы? Я сопоставил данные Бовуа с общей численностью населения указанных административных единиц в то время и получил, что процент шляхты доходил порой до 68 % (!) от численности всего населения. И это на «коренных» украинских землях, «кореннее» которых и быть не может... Лишь Киев (вернее, повят Киев, т. е. сельские районы вне города) был исключением.

Такая критическая масса потенциальных и реальных носителей вольницы, титулованной голытьбы, не могла слишком долго уживаться с бюрократическим аппаратом империи, и этот аппарат придумал... «машину для перемалывания шляхты».

«Машина для перемалывания шляхты»

Одним из важнейших инструментов в Российской империи для ликвидации шляхты как класса стали так называемые «верификации», или проверки шляхетства. Тех, кто не мог предъявить никаких письменных документов, подтверждающих шляхетство, российские власти принудительно записывали в другие слои общества, например в крестьяне или мещане, заставляли работать и платить налоги. Этот процесс на Волыни назвали «охотой на фальшивую шляхту». Там, на Волыни, «ревизии титулов» подлежали, согласно одному из документов 1840 г., 92 114 человек, а на Киевщине – 50 329.

В конце 1833 г. органы шляхетского самоуправления (т. н. zgromadzenia szlachecki, на русский можно перевести как «шляхетские собрания», «шляхетские сборы») под давлением правительства вынуждены были согласиться с «деклассацией», т. е. лишением шляхетских прав, более 72 тысяч лиц. Позднее, в 1834 – 1839 гг., количество принудительно «деклассированных» в трех губерниях (Волынская, Киевская, Подольская) составило 93 139 человек.

Еще одним инструментом ликвидации шляхты стал «террор культурный», т. е. уменьшение количества польских школ и газет. «Самой грозной мерой, - пишет Бовуа, - была полная ликвидация после 1831 г. сети польского школьного образования, основанной Комиссией национального образования и прекрасно развивавшейся в период 1803-1824 годов». Это привело шляхту к «смерти общественно-культурной».

Принудительное расселение по Украине

Шляхта периодически поднимала восстания против российской власти. Польские историки обычно рассматривают эти восстания как ответ шляхты на притеснения и обиды, чинимые русской властью. Российские историки акцентируют внимание на ответном характере репрессий власти, а польские восстания считают причиной, а не следствием таких репрессий. Как бы то ни было, в качестве меры, призванной сломить сопротивление шляхты, имперская власть пользовалась принудительным переселением слишком буйных шляхтичей в другие местности, правда, в основном в пределах Украины.

Интересна приводимая Бовуа история, приключившаяся с корсунской шляхтой. «С марта по май 1804 г. на Киевщине разыгрались события, свидетельствующие о продолжении традиции сторонников брутального разрешения шляхетского вопроса... В Корсуне, в котором родился в 1814 г. национальный украинский поэт Тарас Шевченко, проживало 800 «душ мужских», которых во время переписи 1795 г. записали в налогооблагаемые, и они с того времени беспрестанно протестовали... Жители Корсуня не только не отказались от своих шляхетских амбиций, но и заняли позицию еще более воинственную. Военный губернатор прибегнул к способу, который в XIX столетии будет еще часто использоваться: он вызвал сотню донских казаков...».

Гражданский же губернатор, тайный советник Панкратьев, постановил «распорошить непокорный элемент по другим деревням среди украинского хлопства (т. е. крестьянства. – Е.С.)», «чтобы выбили себе глупости из головы».

Подобные переселения непокорных из села в село, видимо, использовались российской властью довольно часто. За десятилетия они привели к расселению сотен тысяч шляхтичей по всей Украине, порой довольно далеко от мест первоначального компактного проживания. Польская шляхта как социальная общность и политическая элита общества на Правобережной Украине перестала существовать. «История знает немного примеров акций, ликвидирующих общественный уклад с таким размахом... с помощью машины бюрократической и полицейской. Это извечная сила России: способность уничтожать людей без их физической ликвидации», - подытоживает Бовуа.

Сублимация утерянной польскости?

Захватывающая и статистически убедительная панорама грандиозной социально-политической катастрофы, которую пережила польская элита, оставшись без своего государства после его разделов, заставляет задуматься над следующим вопросом, который выходит за рамки книги Бовуа.

А исчезла ли бесследно польская шляхта на Украине? Так ли окончательна была ее «культурно-общественная смерть»? Ответом будет и «да», и «нет». В природе и в обществе ничто не исчезает бесследно. Так произошло и с польской шляхтой: принудительно лишенная титулов, записанная в податные сословия, «распорошенная» среди крестьянского населения Украины, оставшаяся без школ и газет, она все же сохранилась как совокупность физически существующих личностей, передавших своим потомкам тот ген обиды и озлобления, что укоренился в их коллективной памяти.

Коллективное сознание сотен тысяч деклассированных шляхтичей и их потомков проявлялось в виде многочисленных артефактов культурной и литературной жизни, характеризовалось устойчивостью и определенной системностью взглядов и действий, а лучше сказать, чувств их носителей. Одним из этих смутных и почти иррациональных чувств была и устойчивая ненависть к Москве и к «москалю», ко всему русскому, ко всему, находящемуся за пределами своего хутора.

Возможно, что именно деклассированная шляхта сформировала ту протестную среду в украинской деревне (заразив ею украинское крестьянство), которая и привела к взрыву насилия, феномену петлюровщины и различной более мелкой атаманщине на Украине в 1918 – 1921 гг.

Борьба за украинскую независимость во времена гражданской войны стала для этих людей как бы психологической компенсацией и, если угодно, реваншем за унижения прошлого, своего рода местью России и царизму.

В свете всего вышесказанного понятной становится и загадка некоторых «судьбоносных» решений Симона Петлюры. «Скромный бухгальтер» (как называли Петлюру современники), он же - «пламенный борец» за Украину (как называют его сейчас), оборонял ее несколько асимметрично: на восточном фронте сражался довольно упорно, но почему-то отдал Волынь, Галицию и Полесье Польше – вроде как в обмен на военную помощь... Но это уже другая история.