«Коротка моя память…»

Текст доклада А.Н. Алексеева - для 11-х Международных биографических чтений памяти В.В. Иофе (СПб, апрель 2013). 

Андрей Алексеев

«КОРОТКА МОЯ ПАМЯТЬ…»

(Индивидуальный опыт составления семейной хроники)

Автор впервые обратился к теме семейной эстафеты памяти 15 лет назад, движимый как профессиональными (исследовательскими), так и личностными мотивами. При этом теоретико-методологические разыскания не предшествовали практическим опытам, а скорее следовали за ними или же те и другие осуществлялись параллельно.

В частности, теория и методология нашли определенное отражение в серии докладов, так или иначе представленных в нашей работе, републикованной ныне в сборнике: Право на имя: Биографика ХХ века. Чтения памяти Вениамина Иофе: Избранное. 2003–2012. СПб.: Норма, 2013. «Практикум» же, осуществленный автором в виде собственной семейной хроники в 1997 году, так и остался за кадром его печатных трудов (правда, доступен в интернете: http://www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/Memoirs/alekseev.html).

Настоящий доклад является попыткой постановки ключевых проблем межпоколенной трансляции родовой (семейной) памяти на примере конкретной семейной хроники, с особым акцентом на проблематике моральной ответственности «детей» перед «отцами» за сохранение за последними «права на имя» и «права на биографию» в памяти последующих поколений.

Фантастический проект «воскрешения предков», предложенный русским философом Н. Федоровым во второй половине XIX века, может трактоваться и метафорически – как некое «общее дело», осуществляемое каждым очередным поколением и человечеством в целом - в каждой из своих мельчайших ячеек, Успех этого «общего дела» зависит от активности – как ушедших, так и наследующих им: важно, чтобы было ЧТО помнить и КОМУ помнить. «Воскрешение предков» - непрерывный, универсальный процесс.

Автор доклада уже в первом своем опыте семейной хроники (15-летней давности), пытался осмыслить, что же он делает, реконструируя биографии своих родителей и более отдаленных предков. Теперь же оказывается уместной попытка рефлексии по поводу тогдашнего опыта. Что и составляет основное содержание доклада.

***

Итак, обратимся к тексту под названием «Коротка моя память… (о моих родителях — для моей дочери)». В нем порядка 40 страниц. Для описания истории рода (не литературного, а именно мемориального описания) более чем достаточно. Я потом скажу, что послужило непосредственным импульсом для написания этих 40 страничек. Было это 16 лет назад. И во всяком случае – раньше, чем автор занялся теоретико-методологическими изысканиями в области биографики и т. п. То есть он двигался не от теории к практике, а наоборот.

Менее всего я преследую этим докладом цель сообщить нечто существенное и / или интересное о своей родословной, тем более – факты собственной биографии. При желании, об этом можно почитать в других моих сочинениях. Здесь же подлежат обсуждению: адресация семейной хроники; мотивы ее составления; логика построения; принципы отбора фактов; круг источников; выполнение основных требований к автобиографическому повествованию / семейной хронике, сформулированных нами уже позднее, а именно: а) постулат фиксация семейных корней; б) постулат внятности биографического текста; в) постулат ценности «истории жизни».

Пожалуй, напомню обоснование этих требований, выполненное в нашей давней работе «Эстафета памяти» (2000):


«a) Постулат фиксации семейных корней. Всякая «история жизни», для какой бы цели она ни создавалась, должна включать генеалогическую информацию – столь подробную, насколько это под силу автору данной истории. При том, что о предках рассказать больше некому, субъект повествования должен сделать это – в силу культурно-нравственного императива, отмеченного выше (для семейных хроник указанный аспект выдвигается на передний план).

b) Постулат внятности биографического текста. «История жизни» может быть: краткой или развернутой; «объективной» или эмоционально окрашенной (насыщенной); выстроенной хронологически или тематически, или еще как-либо иначе. Но субъект должен позаботиться о тех, кто его услышит или прочитает. В АП должны быть по возможности четко обозначены узловые точки «жизненной траектории» (что, где, когда...), хотя бы приблизительно датированы жизненные события. Важно, чтобы у воспринимающего этот текст не возникло неясностей (разве что сам повествующий намеренно опускает нечто важное, чего-то не хочет сообщать). (Семейные хроники требуют внимания к четкому определению степеней родства; желательно построение генеалогического дерева, что требует минимального обучения.)

c) Постулат ценности «истории жизни». Конечно, хорошо, если инициатором фиксации «воспоминаний о жизни» выступает близкий носителю биографической информации человек, младшие члены семьи или профессионал-исследователь. Однако пусть даже человека (обычно это человек пожилой) никто к этому особенно не побуждал – он должен «убедить себя» или принять a priori, что его жизненная история (семейная хроника) нужна, что она может быть востребована не сегодня, так завтра, близкими или далекими, знакомыми или не знакомыми ему людьми».

Далее будем обращать особое внимание на датировку событий - в сопоставлении с возрастом действующих лиц и объектов описания. Этот акцент задает сам автор, уже во Введении к своему труду:

«5.07.1997. Введение

Родители (пока не впали в детство) обычно мудрее своих детей. Это заметно, поскольку сравнивают их в одной "хронологической точке" (в определенный, общий для тех и других момент исторического времени).

Родители, на данный момент, прожили дольше, пережили больше... Это — их естественное «преимущество» перед детьми. Но дети часто мудрее своих родителей, если сравнивать их с родителями, когда те были в их (детей) нынешнем возрасте. Ибо они (родители) тогда еще не прожили того отрезка исторического времени, который суждено было, к настоящему моменту, пережить и им, и детям (пусть одним — в зрелом возрасте, а другим — еще в детском).

Мне, может быть, и есть чему поучить мою дочь сегодня, в июле 1997 г . (мне — 63, а ей — 36). Но, полагаю, в мои 36 (в году 1970-м, как нетрудно подсчитать), мне можно было бы и «поучиться» у нее сегодняшней.

Детям порой бывает отмерен больший срок жизни, чем родителям. Срок жизни может зависеть от эпохи. Например, многие люди моего поколения (поколение предвоенных детей) помнят (если помнят!) только молодых родителей, рано ушедших из жизни. Но меня судьба раннего сиротства миновала. Я больше помню своих родителей уже немолодыми людьми. (Позднейшие впечатления, возможно, способствуют стиранию или искажению ранних). Я вообще более или менее отчетливо помню, в частности, свою мать не раньше ее 40-летнего возраста. Тут дело еще и в том, что я был относительно поздним, хоть и единственным ее ребенком.

Мать умерла в 1963 г ., в 63-летнем возрасте (когда мне было 29). Отец умер в 1974 г ., в 70-летнем возрасте (когда мне было 40). Ушли из жизни и все остальные родственники старшего поколения. Давно уж нет маминых сестер (моих теток). А родственников отца я практически никогда не знал.

И вот сегодня, в свои собственные 63 года, я оказываюсь едва ли не старшим из рода Пузановых (фамилия моей матери) [на самом деле, старшим является И. Д. Пивен; см. ниже. — А. А.], а из рода Алексеевых (фамилия моего отца) — так даже и не знаю...

Ныне дочь моя, в свои 36 (а вообще-то и раньше!) спрашивает меня, как старшего: Откуда ты? Откуда я сама? Бабушку (мою мать) Варвару Петровну Пузанову она помнить с 2-х летнего возраста не может. Не знаю, помнит ли деда (моего отца) Николая Николаевича Алексеева (после смерти матери у него была новая семья, и мы с ним последнее десятилетие его жизни общались мало).

В общем, спросить моей дочери больше некого! И спрашивает она вовремя (пока есть кого...). А вот я вовремя не спросил, ни в свои 26 лет, ни в свои 36. Ни пока мать была жива, ни пока отец. И это — предмет укоров моей совести. Что-то, может быть, и помню... Точнее помнил (то, что само в уши текло, да само и вытекало; ведь не запоминал!). Забыл больше, чем помню сейчас.

Так кто же мудрее из нас: я — в своем, тогда уже вполне зрелом, возрасте, или моя дочь Ольга Андреевна Новиковская (в девичестве — Алексеева), сама теперь уже мама двоих детей (моих внуков), Ивана и Егора? Могу, конечно, ее поучить теперь, но скорее собственным отрицательным опытом. Покаянная — эта моя записка!

Должен был бы знать, а не знаю... Должен был бы помнить, а не помню. Благодарю мою дочь за то, что не повторяет этой моей ошибки. (А какие-то другие ошибки, возможно, повторяет; а иные жизненные ошибки есть на ее счету и свои, «оригинальные»).

Итак, короткая у меня память! Своей короткой памятью буду сейчас с дочерью делиться»

(Можно было бы сказать и – «мелкая память»; в отличие от глубокой. Смысл тот же. Но «короткая» - вроде более складно).

Вслед за этим «покаянным манифестом» (который, думаю, могли бы произнести и некоторые из моих слушателей / читателей), следует и некотороее «самоутешение», и обещание (на будущее!). Но налицо и одно немедленное ДЕЙСТВИЕ: написание данной семейной хроники. Вот как это формулируется:

«…Есть одно утешение, может быть, и не такое уж слабое. Кроме "короткой" памяти, есть еще какие-то мамины вещи, книги, документы и, как во всякой семье, фотографии. Когда мама умерла (а мне, напомню, было тогда "всего" 29 лет), я все это забрал из родительского дома, поскольку отцу они были не очень нужны. И, при всех своих сменах места жительства, сохранил. Что-то и разбазарилось за 30 истекших лет. Но — не фотографии, и не документы!

Кое-какие «семейные реликвии» — сейчас уже у дочери. Большая часть — пока у меня. Иногда я их беру в руки, с некоторых документов даже сделал ксерокопии. Увы, как и в почти любом семейном альбоме, есть фотографии, на обороте которых нет даты. Есть лица, забытые мною, сегодняшним, и даже такие, которых никогда не знал.

Если когда-нибудь соберусь (а надо!) как следует разобрать этот семейный архив, то я буду по отношению к нему скорее в роли "изыскателя", чем "воспоминателя". Но в таком случае, это не самое срочное дело... А вот записать, что помню, надо именно сейчас, не откладывая. Этим и займусь.

…Прочитал написанное выше моей жене, Зинаиде Глебовне Вахарловской. Ей понравился этот зачин. Зина удачно резюмировала мое предыдущее рассуждение афористической репликой: «Дети старше нас, потому что они младше нас...» («Младше» или «моложе»? Грамматически правильнее последнее. Но «младше» тут звучит лучше, а главное — точнее).

Далее идет глава 1: «Эксперимент над собственной памятью». Тоже ауторефлексивная:

«…Итак, «короткая память»... При моей привычке (и даже страсти) к построению «моделирующих ситуаций» и личностному экспериментированию (см. «Драматическую социологию»), придумал я — строго («экспериментально») разделить то, что пока сохраняет моя активная, «живая» память, и — то, что могу извлечь из документов (может быть, даже и вспомнить, извлечь из собственной «пассивной» памяти, заглянув в пожелтевшие листки).

Я предполагал сочинять эту записку на кордоне Кавказского заповедника (куда мы с Зиной каждый год ездим в отпуск). То есть — без всяких «подсобных материалов».

Но вот, случилось написать эту преамбулу за несколько дней до отъезда на Кавказ, еще в Петербурге, когда семейные альбомы и папки с документами — вот они рядом, на полке. Но раскрывать их сейчас некогда, да и сознательно не буду.

(Разве что, «для контроля» возьму с собой ксерокопию последней из маминых автобиографий; впрочем, там лишь сугубо деловая информация, своего рода послужной список).

Так что «эксперимент над собственной памятью» останется почти чистым, не замутненным документальными разысканиями и консультациями.

Вот вернусь с кордона, с исписанной ("из головы") тетрадкой, и наберу текст на компьютере. А уж в компьютере — что хочешь делай (не разрушая первого варианта): хоть "приложения" пиши, хоть вставки делай, хоть документальные ссылки. (Не спеша, по мере розысков).

Можно эту работу (дополнения, уточнения) продолжать сколь угодно долго. И прервать когда угодно (пускай потом младшие поколения довершают). Зато, хоть короткая, хоть бедная, но живая моя память, не исчезнет, уцелеет — уже как документ.

[10.07.97. Сейчас, когда текст вчерне написан уже на добрых ¾, окончательно прояснилась моя «технология».

Я вовремя догадался датировать свои записи — по мере написания кусков (см. ниже). А вставки — хоть компьютерные, хоть рукописные — тоже буду датировать. Так же и фактические (не стилистические!) исправления (ведь сейчас я слишком часто вынужден писать: «кажется», «примерно», «точно не знаю», а кое-где удастся потом внести определенность.

Итак, мое повествование будет разворачиваться как бы в двух временных пластах. Один — хроникальный (биографический, хронологический). Другой — современный (разворачивающийся в «удлиняющейся» памяти).

Первый пласт относится в основном к фактам, второй — к наращивающемуся воспоминанию и размышлению.

Следить полезно за обоими пластами. Так, эти строки — в квадратных скобках — я пишу четыре дня спустя после написания первоначального текста. А какие-то другие вставки (тоже в квадратных скобках), может быть, возникнут через несколько лет. И будут, соответственно, датированы]».

Продолжение текста, написанного ранее - 5.07.97 (в дальнейшем таких оговорок после вставок в квадратных скобках делать не буду):

«…Еще одно (может, и не последнее!) предварительное замечание. Отчего же вдруг задумался я над этими вопросами? Что подтолкнуло? Или — что "подвигло"? Ну, одно из обстоятельств я уже назвал: моя дочь Ольга меня к этому стимулировала. Вообще-то, уже не впервые... Она еще лет пять-десять назад пыталась рисовать генеалогическое дерево (и отцовское, и материнское: ее мама – Елена Ивановна Алексеева, в девичестве – Ларионова). Да куда-то это «дерево» потом запропастилось.

А тут возникли новые поводы... Мой старший внук состоит в каком-то кружке, где предлагают подросткам [14-15 лет. – А. А.] о своих предках рассказывать (такой прогресс в современной внешкольной педагогике!). А внуку Ване есть чем «похвастать»: знаменитый русский металлург, изобретатель русского булата Павел Петрович Аносов (читай о нем во всех энциклопедиях) доводится ему, сейчас соображу — если мне пра-прадедом, то Ване, стало быть — пра-пра-пра-прадедом.

Вот только неясно, которая из дочерей П.П. Аносова вышла замуж за Михаила Пузанова и родила моего деда (а Ваниного пра-пра-пра-прадеда) Петра Михайловича Пузанова. (Позднее это удалось установить. Но речь сейчас не о том. – А. А. Апрель 2013).

Ну, на Ваню, как на исследователя своей родословной, рассчитывать пока не приходится. Отправилась моя дочь Ольга сама в музей П.П. Аносова, при Санкт-Петербургском горном институте. Звала и меня, да я уклонился…

С другой стороны, включилась в это дело Олина мама, Елена Ивановна (моя бывшая супруга — первый брак; с нею у нас еще 30 лет назад супружеские отношения сменились на «братски-сестринские»). Елена Ивановна, вообще, Бабушка с большой буквы (очень активная в решении всех внуковых проблем). В данном случае она произвела разыскания в Российской национальной библиотека. И многое стало известно насчет потомков П. П. Аносова, кроме — пока что, увы! — особо интересующего нас факта о моей прабабушке.

В общем, вот так вот устыдили дочка и ее мама — меня, "не помнящего родства"».

Другим стимулом оказалась «семейная хроника Гудковых» (девичья фамилия матери моей жены Зины).

«В отличие от меня, единственного сына своих родителей, у Зины две сестры (младших) и брат (старше ее). А родительские семьи как ее матери (ныне покойной Ольги Константиновны Вахарловской, в девичестве — Гудковой), так и отца (ныне здравствующего Глеба Анатольевича Вахарловского) [Г.А. Вахарловский скончался 9 октября 1998 г . — А. А.] были многодетными.

Зина не застала в живых ни деда, ни бабушку, по материнской линии, но всех их восьмерых детей (своих тетушек и дядей) она хорошо помнит, а две тетушки — еще и здравствуют.

Не беднее родственниками моя жена и по отцовской линии. И именно она (в свои 45-50 лет она оказалась уж всяко мудрее меня 30-35!) подвигла своего отца Глеба Анатольевича написать воспоминания. Тому, в его почти 90 лет, есть что вспомнить, и не только про себя самого (его имя можно найти в Большой советской энциклопедии, в статье под названием «Док»; Г.А. Вахарловский был проектировщиком крупнейших судостроительных заводов).

Тем более, что уже давно Глеб Анатольевич пишет исторические труды (по истории российского флота и судостроения). Сейчас сам писать уже не может (стало плохо со зрением), и потому — диктует своей дочери Светлане (Зининой сестре). Вот так и надиктовал он свои воспоминания на 200 рукописных (красивым Светланиным почерком) страниц, под названием «Семейный альбом Вахарловских».

Прочитала Зина, и стало ей обидно за свою маму и за ее род Гудковых, о котором там — почти ни слова. Да и в собственной семейной хронике Вахарловских есть у Глеба Анатольевича заведомые пробелы и неточности (иногда и нечаянные бестактности.

Написано пером – топором не вырубишь. Пришлось Зине писать приложение к воспоминаниям своего отца.

Тем более, что среди трех сестер (дочерей Г.А. Вахарловского) кому как не ей писать про мать Ольгу Константиновну... Ведь Зина — старшая.

Так возникла рукопись, которую здесь не буду ни пересказывать, ни рецензировать, а просто приложу копию, как некий образец: вот как можно (пока еще не поздно!) писать «семейную хронику». [Эта работа называется: «О моей матери, о моих родственниках и о себе самой» (1997). — А. А.].

Ну, жене-то я помог оставить для ее дочери Любови и ее детей (Зининых внуков) документированную память о матери и отце. А сам-то, что же?

Тут я понял, что писать эту хронику (о моих родителях — для моей дочери) надо поскорее. Ведь память с годами не удлиняется, а еще больше укорачивается...»

И все же — не только "внешние" стимулы, поводы, обстоятельства подтолкнули. Было и какое-то внутреннее созревание... (Хотя, поди разберись, где тут внутренее, где внешнее!).

«…6.07.97. Всякий жилищный переезд — веха в жизненном пути российского (в отличие, скажем, от западного) человека. У меня таких жизненных вех было — порядка пяти. При переездах обычно что-то ломается, что-то теряется, а что-то выбрасывается. В 1995 г ., в возрасте 61 года, при переезде, я не выбросил ничего!

По счастью, в нашей с Зиной нынешней петербургской «берлоге», хоть это и только комната в коммунальной квартире, удалось кое-как разместить все, что у меня накопилось за жизнь.

Упаковывая старые книги, бумаги, фотографии, я заново открыл для себя, в частности, гимназический альбом моей матери. В таких альбомах, в традиции еще прошлого века, было принято у барышень писать друг другу задушевные пожелания и любимые стихи.

Я потом, может, расскажу отдельно об этом альбоме с записями педагогов и выпускниц Екатерининской женской гимназии Петрограда. <...> Сейчас же в этой (затянувшейся уже, пожалуй) преамбуле ограничусь упоминанием о существовании альбома и о том импульсе, который он дал мне, в частности, для настоящего сочинения.

Разумеется, при переезде "всплыло" и кое-что другое — такое, о чем (как и об этом альбоме) помнил только, что "где-то должно быть". Теперь положил так, что сразу найду, при надобности...

Вот так "удлинялась" моя короткая память».

Пора заканчивать "экспозицию". Но — еще одно предуведомление.

«В хронике семьи Гудковых — был избран прием рассказа о родственниках сквозь призму истории собственной жизни. И не ради авторского (З.Г. Вахарловской) самоутверждения. А потому, что жизни родителей и детей неизбежно переплетаются — и биографически, и, так сказать, концептуально.

Так писать семейную хронику — оправданно, и даже оптимально для случая, когда родители еще живы, или ушли недавно.

Что касается меня, то я собираюсь так или иначе рассказывать здесь о себе — не далее конца 60-х — начала 70-х гг. То есть до того (примерно) 35-летнего возраста, которого достигла сегодня моя дочь.

Было потом много всего… Но, во-первых, уже описано (хотя бы в упомянутой выше «Драматической социологии"), которая в этом году, похоже, выйдет в свет и я, разумеется, дочери подарю [имеется в виду книга: А.Н. Алексеев. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего)». Кн. 1- 2. М .: СПбФ ИС РАН, 1997. – А. А.]. А во-вторых (и это главное!) — не имеет прямого отношения к заданной самому себе теме.

Ситуация для самого себя, пожалуй, не выгодная. Ибо сам себе в детстве я вовсе не нравлюсь («не уважаю» и «не люблю» себя тогдашнего). И вспоминать о себе вроде было бы незачем, если бы не долгосрочная родительская инвестиция в те годы.

Эффективность этого родительского вклада сегодня, разумеется, тоже не очевидна. Но вложено было немало...».

Таковы исходные посылки и заданные самому себе правила конструирования семейной хроники. Среди них есть как сугубо индивидуальные, так и общезначимые моменты и обстоятельства. Мой слушатель / читатель, надеюсь, сам усмотрел, что именно может быть отнесено также и к нему.

Кончилось то, что можно называть предуведомлением и / или обоснованием повествования о «корнях и ветвях» генеалогического древа, с его аурой в виде родовой и семейной памяти. Началась сама семейная хроника. А стало быть, подошел к концу и мой доклад, время которого уже исчерпано, да и не предполагалось пересказывать перипетии семейной и личной истории.

Мне остается привести оглавление этого сочинения:

«…Введение

1) Эксперимент над собственной памятью

2) Родительская родословная. П.П. Аносов

3) Мой дед Петр Михайлович Пузанов

4) Когда меня еще не было... Девические годы матери

5) Материнское воспитание. Как я выучил французский

6) Инженер, кандидат наук В.П. Пузанова

7) Родительская семья. Круг родственного общения

8) Сын — студент. Автомобильные путешествия

9) Сын вырос. Кончина матери

10) Отношения с отцом. Смерть отца

11) Мои родственники: ровесники и младшие

12) Переплетение судеб. 22 июля 1984 г .

13) «Любовь к отеческим гробам»

14) Недавно в Сиверской (могила не моей бабушки)

15) «Круговращение добра»

Заключение».

И, наконец, Заключение:

«…Я рассказал то, что мог и хотел, о своих родителях — для моей дочери.

Я выполнил ее просьбу и свою обязанность, и далеко не выплатил все сыновьи долги родителям.

Как я уже говорил, этот текст по возвращении из Гузерипля будет набран на компьютере, с позднейшими вставками, которые будут обозначены и датированы. Потом — распечатан на принтере, «оттиражирован» на ксероксе в нескольких экземплярах. А листы этой импровизированной «брошюры» будут склеены и «переплетены» Зиной (как она уже набралась опыта это делать с моей «Драматической социологией» и со своей «Хроникой семьи Гудковых»).

Возможно, я со временем изготовлю также комплект приложений (перепечатки или ксерокопии некоторых маминых документов, ксерокопии некоторых семейных фотографий).

Все это будет вручено моей дочери Ольге.

Так что ей останется лишь дописывать эту хронику. Или писать свою, используя эту.

Пробелов в моей семейной хронике, как видно, немало. Но что поделаешь: коротка моя память...

Мне остается лишь пожалеть о своей «запоздалой мудрости». И надеяться на то, что дети окажутся мудрее своих родителей раньше (по возрасту), чем самим родителям это удалось.

Как выразилась моя жена Зина, «дети старше нас, потому что они младше нас...».

Июль — сентябрь 1997 г.»

Позднейшая приписка (вероятно, 2007 г.):

«…[Этот текст – «Коротка моя память…» — был в свое время распечатан и подарен всем родственникам и нескольким друзьям. Некоторые из них откликнулись собственными фамильными сочинениями (например Анри Абрамович Кетегат: «В полях предков»). Что касается близких родственников (Зинаида Глебовна Вахарловская, Ольга Андреевна Новиковская), то они провели аналогичную работу в отношении собственных семейных корней. Наши «корни и ветви», понятно, существенно переплетаются, семейные хроники полны заимствованиями друг у друга, что, разумеется, хорошо. 

А в прошлом году Ирина Михайловна Яковлева прислала мне из Сухума собственную семейную хронику. Что касается «аносовско-пузановской» линии ее супруга – моего двоюродного брата Владимира Владимировича Абрашкевича, она воспользовалась информацией из моей. Собственная – яковлевская – генеалогическая линия также восходит к рубежу XIX-XX веков. В ней немало славных имен. Главное же – сбережена семейная память для подрастающих внучек… и далее.

Так, семейная память, распространяясь «по горизонтали» (среди современников) и «по вертикали» (о предках – для потомков), становится коллективным достоянием. – А. А.]».

Апрель 2013


Приложение

Из рукописи «Коротка моя память (О моих родителях – для моей дочери)»

Глава 12. Переплетение судеб. 22 июля 1984 г.

10-11.07.97 (писано в поезде «СПб-Адлер»)

Уже давно понятно, что главными героями этой хроники являются: моя мама Варвара Петровна Пузанова и мой отец Николай Николаевич Алексеев.

О предках я знаю слишком мало; о старших родственниках, ушедших из жизни, — больше, чем о предках, но меньше, чем об отце и матери. Постарался рассказать здесь все, что знаю.

Что касается моих родственников-«сверстников», то это — еще не такая давняя история, чтобы некому, кроме меня, было ее рассказать. (А делать, по моему убеждению, надо прежде всего то, чего никто, кроме тебя, или лучше тебя, или, скажем, за тебя — не сделает).

По той же причине не рассказываю здесь подробно о младших родственниках. У них бОльшая часть жизни — впереди, а у самых младших — все впереди.

Еще раз подчеркну: эти записи — не автобиография. Это — семейная хроника.

[15.09.97. Здесь стоит заметить, что в роли «воспоминателя» (человека, вспоминающего о своих родителях) я, конечно, уникален. Продолжать же «изыскания» в области истории моей семьи — может любой заинтересованный человек].

***

Должен сказать, что, отчасти в силу своей основной профессии — социолог, отчасти в силу особенностей своего характера и привычки к документированию жизненных событий, моя дочь не испытает недостатка в информации о жизни своего отца.

Мой личный архив куда богаче архива моей матери, которым я располагаю. Один из наиболее насыщенных и интересных периодов моей жизни — 80-е гг. — отражен в книге «Драматическая социология», которая в этом году, похоже, все же выйдет в свет. [Имеется в виду книга: А. Н. Алексеев. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). Кн. 1- 2. М .: СПбФ ИС РАН, 1997. – А. А.] . Ну, а более ранние и более поздние жизненные периоды тоже документированы; не буду сейчас перечислять — где и как.

Так что не надо искать в этой хронике того, чего в ней не только нет, но и не планировалось.

***

Мне уже приходилось говорить, что одним из стимулов написания этих записок, фиксации моей «короткой памяти», была наша совместная с моей женой Зинаидой Вахарловской работа над хроникой семьи Гудковых. Там представлена и ее собственная автобиография.

Интересно, как переплетаются судьбы, биографии, родственные связи...

В хронике Зины в качестве «героев», с ее детских лет, фигурируют моя тетя Мария Петровна Пузанова, мой двоюродный брат Владимир Владимирович Абрашкевич, его жена Ирина Михайловна Яковлева. Упоминает она и некоторых других моих родственников.

Прочитав все написанное выше, моя жена Зина посоветовала мне включить сюда рассказ об одном дне своей жизни — 22 июля 1984 г ., когда мне исполнилось 50 лет. Последую ее совету. (Сейчас будет ясно, почему именно этот день).

***

Это было 20 лет спустя после смерти моей матери и 10 лет спустя после смерти моего отца.

Я тогда работал слесарем на Ленинградском заводе полиграфических машин («эксперимент социолога-рабочего»). Мой двоюродный брат Владимир Абрашкевич в ту пору работал лесником на кордоне Пслух Кавказского биосферного заповедника. Там же была его жена Ирина Яковлева. А Зина была замужем за другим лесником Анатолием Кузьмичом Базникиным.

Я приехал на кордон Пслух в гости к брату и его коллегам (третьим лесником был Виктор Салтыков, его жена — Наталья). Об этом действительно антибраконьерском кордоне, где собрались для защиты природы лесники-интеллигенты (все были с высшим образованием!) ходили легенды.

(Подробнее см. в семейной хронике Зинаиды Вахарловской).

Мы отправились туда из Ленинграда втроем, вместе с подругой жены моего двоюродного брата Лидией Сошлюковой (у которой мы с Нелли Алексеевной Крюковой в 1970-х гг. снимали комнату на ул. Седова) и ее сыном Сергеем.

До Пслуха надо было добираться из Красной Поляны, 20 км в гору. Вышли утром, пришли затемно. Еле нашли этот кордон...

Тогда я впервые познакомился с Анатолием Кузьмичом Базникиным, с которым подружился. (Анатолий Кузьмич скончался в 1990 г.).

[Последние годы А. К. Базникин работал помощником лесничего на другом кордоне Кавказского заповедника — Гузерипль, том самом, куда мы с Зиной в момент написания этой хроники ехали. Его могила – на кладбище пос. Гузерипль, на берегу реки Белой. – А. А.].

В то время на кордоне, кроме названных, были: мой племянник Андрей Абрашкевич и его университетский товарищ Александр Мартыненко, а также дочь Зины — Любовь Вахарловская (впоследствии — жена Александра Мартыненко). Были и еще гости.

22 июля (свой день рождения) мне захотелось ознаменовать «горовосхождением». Горным туристом я никогда не был. Но любительские походы в горах совершал.

Зина согласилась сопровождать меня, Лидию и Сергея в восхождении к "Когтю" (скальный ансамбль в альпике).

Подъем был довольно трудным, вокруг — неописуемая красота. Забравшись на «Коготь», мы смогли разглядеть домики кордона через сильный бинокль.

Возвращались уже после захода солнце. На подъеме я умудрился стереть ногу, что сильно замедлило общий спуск.

Зина, привычная к горам, находила дорогу в кромешной тьме. (Не предполагая возвращаться так поздно, не взяли с собой фонарика).

Между тем, на кордоне забеспокоились, тем более, что был уже накрыт стол под громадным ореховым деревом, для празднования моего юбилея и дня рождения еще кого-то из гостей кордона. В темноте нас вышли искать, с фонарями и лошадью, мой двоюродный брат и племянник. Команда спасателей встретила «потерявшуюся» группу горовосходителей (благополучно выведенную Зиной) на последних метрах спуска.

Надо было еще преодолеть горную реку, чтобы достичь кордона. На всякий случай я был водружен на лошадь, которая переправила меня через реку и доставила к столу под ореховым деревом.

Первый тост был провозглашен еще до полуночи. А потом были танцы...

Когда мы уезжали, Зина, занимавшаяся фотографией, подарила мне фотоальбом «Кордон Пслух и его обитатели». Этот альбом стал потом нашей с ней семейной реликвией.

[14.09.97. Вот так, в этот день, 22 июля 1984 г., на кордоне Пслух Кавказского заповедника произошла встреча моих (и моей дочери) родственников, тогдашних и будущих. Большинство их ранее уже упоминалось на страницах этой хроники. Понятно и то, почему так названа эта глава: "Переплетение судеб"].



Глава 13. «Любовь к отеческим гробам»

Может быть, впервые, при написании этих заметок, я осмыслил чувство родственной связи, как не менее ценное и значимое, чем дружеские связи (которым всегда придавал большее значение).

Родственник может быть и другом, друг — иногда родственником. Но общение с родственниками как таковыми (только потому, что они родственники) для меня как-то не было особой ценностью.

Вообще, недостаток моего внимания и интереса к родственникам может показаться чуть ли не патологическим. Например, я не держу в памяти дней рождения родственников (например, собственных внуков).

Все же, некоторые дни рождения я помню, и сейчас назову их.

Моя мать Варвара Петровна Пузанова родилась 17 декабря 1899 г.

Мой отец Николай Николаевич Алексеев — 17 мая 1904 г.

Елена Ивановна Алексеева, мама моей дочери, — 31 августа 1933 г.

Моя дочь Ольга Андреевна Новиковская — 21 сентября 1960 г.

Нелли Алексеевна Крюкова (мой второй брак) — 13 февраля 1932 г.

Моя жена Зинаида Глебовна Вахарловская — 5 сентября 1944 г.

Но дни рождения — ладно. А вот могилы родственников, ушедших из жизни... Тут уж не оправдаешься обстоятельствами или складом характера. Начну с примера, поданного мне моими родителями.

Где похоронены родители отца — я не знаю. При мне отец на их могилах никогда не был, и мне не говорил о них.

Мать — иначе. При ее жизни я много раз бывал с нею на Красненьком кладбище, где тогда были только могилы Петра Михайловича и бабушки Ольги Николаевны (от главного входа направо — Невская дорожка, а потом налево — Волжская дорожка, на левой стороне).

Два каменных (бетонированных) креста рядом. Таблички: Ольга Николаевна Пузанова (1864-1930) и Петр Михайлович Пузанов (1862-1935). В 1963 г ., как я уже говорил, там, рядом с родителями, была похоронена моя мама. (Мамина могила — не крест, а металлическая колонка). А потом мой отец обнес все три могилы общей металлической оградой.

Наверняка на этих могилах бывала моя тетя Мария Петровна. К тому же, их дом в Автово стоял в двух шагах от кладбища. Кажется, "для надежности" тетя Маруся взяла у меня свидетельство о смерти и свидетельство о захоронении мамы. Сейчас ее самой нет в живых. Похоже, что не сохранились эти документы и в семье моего двоюродного брата Владимира Абрашкевича.

Бывал ли на этой могиле отец (после установки ограды) — не знаю. Вместе с ним мы туда не ездили.

Сам я бывал на Красненьком кладбище редко, в отличие от моей дочери Ольги и ее мамы Елены Ивановны, живших более или менее неподалеку. Да не в расстоянии тут дело...

Лет 10-15 тому назад (т. е. в 1980-х гг.), в одно из своих редких посещений, я обнаружил (или Елена Ивановна с Олей обнаружили и сказали мне), что каменный (бетонированный) крест с могилы Петра Михайловича исчез. Оторванная металлическая табличка, по счастью, валялась рядом.

Что делать? Обращаться в кладбищенские службы — бессмысленно. Во-первых, документов нет, кроме собственного свидетельства о рождении, удостоверяющего, что я сын Варвары Петровны Пузановой, похороненной в той же ограде. (это свидетельство должно быть у меня среди собственных документов и сегодня). Можно ли без документов заказывать другой крест, я был не уверен. К тому же беспокоило, что ограда была в свое время поставлена так, что выступает из общего ряда. А ну, как возникнут к этому претензии?

В общем, я стал искать «неофициального» выхода. И посчастливилось найти неподалеку выброшенный могильный крест, своего рода самоделку из трех сваренных труб — такие кресты, возможно, ставились в первые послевоенные годы.

(Может быть, это тот самый крест, для замены которого кто-то разрушил могилу моего деда? Ладно, спасибо, хоть табличку не выкинули).

Я взял и вкопал (даже можно сказать — воткнул) этот брошенный крест — на месте могилы деда. Приспособил к нему табличку. В очередной раз покрасили ограду. Как будто так и всегда было...

Мой "нелегальный" крест на могиле деда стоит до сих пор. Оля с Еленой Ивановной подкрасили его серебряной краской, так что он выглядит даже "респектабельнее", чем каменно-бетонный крест на могиле бабушки. Последний очень покосился, от времени. Но чтобы его "выпрямить", надо слишком глубоко копать.

Пару недель назад (ввиду обстоятельств, о которых скажу ниже) я был на семейной могиле. Вокруг — куда более заброшенные захоронения. Вроде уже и ограда не так вылезает на дорожку...

Пара кленов, уже послевоенных, навалились на ограду, так что дверца не запирается. С помощью дополнительных самодельных "петель" и принесенного с собой замочка я ограду все же запечатал.

Замочек заржавеет со временем. Но пока заметно, что повешен недавно.

Зина выполола на могилках сорную траву.

Надо бы раковины поставить, но тут уж без кладбищенских служб не обойтись. Может, лучше этого не делать, при отсутствии документов.

[Заменен был крест на могиле деда уже в 2002 г ., когда захоранивали в эту же ограду прах Елены Ивановны Алексеевой. – А. А. Март 2007].

На могиле моей тети Марии Петровны Пузановой, скончавшейся в 1973 г., я никогда не был. (Знает, конечно, местоположение этой могилы мой двоюродный брат Владимир Абрашкевич ). Где похоронена моя тетя Елизавета Петровна Пузанова (в Москве) — не знаю. И вроде — спросить не у кого.

На могиле отца (после похорон в 1974 г.) я был лишь однажды. Это было лет 10 назад, если не больше. Тогда я еще помнил местоположение кладбища, но забыл точное местоположение могилы.

Моей тогдашней супруге Нелли Алексеевне Крюковой принадлежала инициатива этой поездки. Каким-то чудом (не там, где я искал) мы нашли могилу отца. Рядом с ней был похоронен кто-то из родственников Лидии Михайловны (его жены, во втором браке). Две каменные плиты, или даже две надписи на одной плите (не помню).

Поклонившись этой могиле, я записал и название кладбища, и как туда ехать, и где могила. Но прошло 10 лет, и где эта «бумажка»?

Нелли Алексеевна должна помнить, какое это кладбище. Оно за городом, на юг от СПб, около часа езды на рейсовом автобусе. Могила же — от входа, который кажется главным (угловой вход), налево, и потом — в глубину. Не сразу, поискав заново, я, наверное, смог бы эту могилу найти.

[14.09.97. Как я сообразил теперь, это, вероятно, Павловское кладбище].

Вот такова моя «исповедь» на тему родительских могил. Не буду ее комментировать. И так ясно. Для моих потомков — дурной пример.



Глава 14. Недавно в Сиверской (могила не моей бабушки)

Люди часто возвращают Добро не тем, от кого они его получили. Это своеобразный закон «круговращения Добра».

Никогда не надо ждать благодарности за сотворенное Добро. Тем более «требовать» такой благодарности (чем само принесенное ранее Добро обесценивается).

Не надо любить «по обязанности» или из чувства «долга». А только — по внутреннему, «безотчетному», естественному побуждению. В лучшем случае, можно осмыслить свое побуждение (или чувство) — когда оно уже есть.

Вот так и с Памятью.

Бывает, что внуки берегут память о предках больше, чем дети — память о своих родителях. А уж как «воспринимают» усопшие эту заботу — мы при жизни никогда не узнаем.

Но мне сейчас хочется пояснить свою мысль о «круговращении» Памяти (являющейся несомненной формой Добра).

История, которую я хочу рассказать — тоже семейная. Хоть в ней будут фигурировать люди, не упоминавшиеся до сих пор. Люди, ставшие моими (а стало быть — и моей дочери) родственниками — недавно.

***

В своей «хронике семьи Гудковых» моя жена Зина рассказывает о родительской семье своей матери Ольги Константиновны Вахарловской (в девичестве — Гудковой). Дед Зины Константин Николаевич Гудков был учителем, потом дьяконом, а в 30-х гг. был репрессирован и погиб. Неизвестно, где его могила, и даже дата смерти неизвестна.

Бабушка Зины Екатерина Кузьминична Гудкова погибла в войну, в 1942 г., от тифа, и похоронена на кладбище в Сиверской.

У Константина Николаевича и Екатерины Кузьминичны Гудковых было восемь детей. Мать Зины Ольга Константиновна была седьмым ребенком в семье.

Дети Екатерины Кузьминичны ухаживали за ее могилой, особенно те, которые жили в Ленинграде и его окрестностях. Сама Зина, не знавшая бабушки Екатерины Кузьминичны (Зина родилась через два года после ее смерти) бывала на ее могиле в детстве, вместе с мамой Ольгой Константиновной.

Нередко поводом для посещения этой могилы был приезд в Ленинград тех детей Екатерины Кузьминичны, которые жили в других городах.

По мере того, как уходили из жизни старшие родственники Зины, могила посещалась реже.

Последней из детей Екатерины Кузьминичны, проживавших в Ленинграде, скончалась мама Зины — Ольга Константиновна (в 1991 г.). Ее дочь Светлана не могла оставить престарелого отца Глеба Анатольевича Вахарловского, и посещать могилу бабушки стало как бы некому.

Из детей Екатерины Кузьминичны ныне здравствуют лишь две тетушки Зины (сестры ее покойной мамы) — Нонна Константиновна Бранкина (она живет в Новгороде) и Татьяна Константиновна Козярская (живет в Вышгороде, под Киевом). Обе — уже в очень преклонном возрасте.

Тетя Нонна раньше почти каждый год приезжала в Ленинград. Сейчас — здоровье не позволяет. Последний раз она приезжала в 1992 г . Ездила в Сиверскую, на могилу Екатерины Кузьминичны, вместе с детьми своей племянницы Ольги Глебовны Вахарловской и ее детьми Сережей и Дашей (первому тогда было 13, а второй — 8; правнуки Екатерины Кузьминичны).

Недавно тетя Нонна заволновалась, специально написала племяннице Ольге (сестре Зины), прислала деньги (100 тыс. руб.) [напомню, что описываются события 1997 г. – А. А. Март 2007] , чтобы обновили табличку, ведь старая заржавела.

Супруг Ольги Владимир Константинович Буторлин заказал новую блестящую табличку у себя на заводе, и поехали Ольга, Владимир и их племянница, Зинина дочь Люба (правнучка Екатерины Кузьминичны) в Сиверскую, устанавливать эту табличку на бабушкином кресте. Это было в конце мая нынешнего года.

И вдруг... не смогли найти могилы! И не то, чтобы Ольга не помнила места. Место вроде то, а там — другое, свежее захоронение...

Неподалеку нашли остатки старой раковины. Выяснили, что на этом месте в старой металлической ограде 5 дней назад (!) захоронили покойника, местного жителя Сиверской, предварительно выкинув крест с могилы, которую «никто не навещал».

Благо еще недели не прошло с тех пор, как это случилось, удалось найти людей (кладбищенские рабочие), которые делали новое захоронение на месте старого.

Те даже вспомнили, что на выброшенной табличке была указана дата смерти — «1942». «А дата рождения — 1880?» — «Кажется, да» — «А фамилия?» Они не запомнили, да и табличка стерлась от времени.

Крест с табличкой выкинули, уже не найти.

«Так как же, вы, порушили могилу?» — «А нам сказали: это место пустое... Хороните здесь».

Тут все не так очевидно, чтобы с ходу возмущаться и вставать в позу оскорбленных родственников. Уверены ли мы, что это была наша могила? А вдруг не наша? Полной уверенности нет, поскольку правнучка Люба и муж внучки Владимир здесь раньше никогда не бывали, а внучка Ольга была давно и даже не уверена, какая была ограда — металлическая или деревянная.

(Потом Зина нашла фотографию: старшая из дочерей Екатерины Кузьминичны ныне покойная зинина тетя Маруся — на могиле матери. Так там ограда деревянная. Но это уже очень старая фотография).

Последней на могиле бабушки Екатерины Кузьминичны побывала внучка Светлана (сестра Зины и Ольги). Света говорит, что красила ограду — деревянную. Когда? Вроде в 1982 году. Но ты же была тут с тетей Нонной в 1992-м? Тут Светлана проявляет неуверенность...

Через несколько дней Зина подменила Светлану «на дежурстве» у отца. Две сестры (внучки Екатерины Кузьминичны) — Светлана и Ольга — поехали в Сиверскую. Ольга нарочно предоставила Светлане возможность самой найти место захоронения бабушки.

Та указала: вот тут, где теперь свежее захоронение!

Кто же ставил металлическую ограду, которую не помнит Светлана? А дело в том, что на этом же кладбище (в Сиверской) неподалеку захоронены другие родственники сестер Вахарловских, уже по отцовской линии, причем более дальние. Так вот, их дети, когда ставили новые ограды, поставили такую и на могиле Екатерины Кузьминичны.

Правда тот, кто заказывал эти ограды, сам сейчас не очень хорошо это помнит... Но все же очевидно — могила бабушки Екатерины Кузьминичны была именно здесь.

А сейчас (всего неделю назад!) эта могила порушена. И можно тут упрекать кого угодно, но первый упрек — себе: где же мы пять лет были?

А что же теперь тете Нонне, которая из Новгорода о могиле матери беспокоится, ответить? Ведь самой тете Нонне уже скоро будет 85...

12.07.97 (все еще в поезде «СПб-Адлер»).

Такие вот драматические события развернулись вокруг бабушкиной могилы, и понятны переживания родственников.

Тут обсуждались разные варианты. Даже такой: бабушке уж «все равно», может — забрать оставшуюся металлическую ограду и перенести ее на могилу других родственников, рядом. Ну, пожалуй, там и табличку повесить, новую... Так сказать, символическое перезахоронение.

Была и противоположная точка зрения: нам могила дорога, а не ограда! Те порушили могилу, а мы будем ограду «спасать»?!

(Ограда, кстати, здоровенная. Там место еще не для одной могилы найдется).

А те, другие, которые своего покойника захоронили на чужом месте? Конечно, бессовестно поступили, но ведь у них сейчас свежее горе... Как с ними быть?

А кладбищенская администрация, небось, спросит: где документы? (Какие там документы от 1942 года!). Или: «Где вы раньше были?». У них вроде есть какой-то срок сноса старых, заброшенных могил.

Несколько дней шли семейные дебаты, совещания по телефону, уточнения, согласования точек зрения.

Но ясно было — что-то надо делать. А что?!

Мне показалось, что я смогу быть полезен в этой «нештатной» ситуации. На этот раз поехали втроем: Зина, Ольга и я (в роли «консультанта»).



Глава 15. «Круговращение Добра»

13-14.07.97 (уже на кордоне Гузерипль).

До Сиверской — час на электричке. Поехали во вторник. (В этот день — прием в поселковом совете, куда предлагала обратиться Ольга; я же сказал, что должен сначала увидеть место, где стоял бабушкин крест).

Я попросил Ольгу взять с собой лопату. Сам взял пару фанерок, рейку, гвозди и молоток.

От станции до кладбища — не близко. «Спорная» могила — если идти от главного входа вдоль кладбища по шоссе, то на уровне между пятым и шестым телеграфными столбами свернуть налево и чуть углубиться в кладбище.

Вот эта металлическая ограда. Внутри — свежий холмик, с крестом и лентами, еще и таблички нет.

За оградой, метрах в 10, остатки раковины, фундамент креста от порушенной могилы. Крест выкинули, а эту бетонную глыбу было, видимо, тяжело тащить. Такая вот диспозиция...

Ольга еще раз поясняет, что Светлана сама нашла это место, она не сомневалась. Свидетельства рабочих, делавших новое захоронение, тоже вроде не оставляют сомнений: наша тут была могила!

Пытаюсь вкатить бетонную глыбу (фундамент бывшего креста) в ограду. Удается! Чуть вкапываем ее на свободном месте в ограде, рядом с новым захоронением. Говорю: надо обозначить место. У меня есть фанерка, давайте напишем: «Здесь покоится прах Екатерины Кузьминичны Гудковой (1880-1942)», пока нет креста.

А у Ольги, оказывается, тоже такая дощечка с собой, только на ней — просто фамилия с инициалами, и даты жизни. Зато — с просверленными дырочками, для крепления проволокой.

Не один я такой предусмотрительный!

Укрепляем дощечку на бетонной глыбе. Это значит, что именно здесь должен быть восстановлен крест, вместо утраченного. Все с этим согласны (хоть были и сомнения).

Что же делать дальше?

Идти в поселковый совет? Я настаиваю на том, что первым делом надо встретиться с родственниками покойного, недавно здесь захороненного. Нельзя априорно и заглазно обвинять их. Нужен прямой контакт.

Адрес этих людей был уже известен, из прежних поездок Ольги. Их дом — неподалеку от кладбища.

Нас встречает молодой человек, оказывается, внук покойного. С нашей стороны — нет агрессии. Такое вот вышло «недоразумение»... Выражаем соболезнование семье покойного.

Сообщаем, что втащили глыбу (остаток раковины) в ограду, оставили дощечку. Мол, уж не взыщите...

Молодой человек тоже проявляет дружелюбие. Несколько смущен. Выражает готовность вместе с нами съездить в местное похоронное бюро «Факел». (Он — на своей машине). Вообще-то, он здесь постоянно не живет, приехал только на похороны.

Появляется «бабуля» (жена покойного). Та очень раздражена, проявляет недоверие даже к тому, что разрушена могила именно Е. К. Гудковой, о которой мы «печемся». «Запрещает» внуку сопровождать нас в похоронное бюро, пусть сами разбираются...

Относим ее поведение за счет недавней смерти близкого человека. Всячески подчеркиваем, что «мы к вам не в претензии», тут надо все «полюбовно решить».

В общем, едем со внуком усопшего в похоронное бюро.

Там тоже смущены. Никто, видимо, не ждал, что объявятся родственники — через 50 лет после первых похорон и через 5 дней после вторых. Вам кто-то сообщил? Нет, говорим, случайно совпало. Приехали табличку обновить, а могилы и нет...

Вырисовывается следующая расстановка действующих лиц в картине недавних событий:

Умер местный житель Сиверской. Кладбищенский смотритель — соседка этой семьи. Та им пообещала «подыскать подходящее место на кладбище». Может, ей и заплатили, но скорее — «по дружбе». Место — в металлической ограде (своей ставить не надо!), а могила там старая (1942 года). И никто вроде туда не приходит.

Похоронное бюро — место не выбирает, а хоронит — где кладбищенский смотритель укажет. Указала... Те аннулировали прежнюю могилу, сделали новое захоронение.

Кого винить?

Понятно, никто на себя одного вину не возьмет (да и не берет, как выясняется из разговора в похоронном бюро). И разделять ответственность с другими не хочет.

Впрочем, все смущены (начальник похоронного бюро в том числе): «Первый раз у нас такой случай!..».

Начальник похоронного бюро пытается перевести «конфликт» в плоскость наших с родственниками недавно усопшего отношений: «Наверно, вы (обращаясь к молодому человеку) должны поставить им (т. е. нам) новый крест».

Тот: «Но ведь не мы это место выбирали!».

Тогда (по мнению зав. похоронным бюро) они (т.е. родственники недавно усопшего) должны предъявить претензии кладбищенскому смотрителю.

Вот тут и выясняется, что кладбищенский смотритель — знакомая этой семьи (их соседка). Не будут они с ней «ссориться».

Еще хорошо, что сама она в этом разговоре не участвует. Она бы «покатила бочку» уже на нас: существует «срок давности» для сохранения старых могил. А где ваши документы? А где вы раньше были?

Если записей о старых захоронениях нет в кладбищенской конторе, то тем более нет таких сведений и в поселковом совете, куда хотела было Ольга обращаться...

Тут, скорее всего, суд понадобится. Это же на год тяжба затянется, а сколько нервов, поездок в Сиверскую... «Гражданская война» на могиле бабушки!

Хватило тут мне мудрости — «разрубить гордиев узел».

«Сколько стоит поставить новый крест?»- спрашиваю у зав. похоронным бюро. Оказывается, 670 тыс. руб.

«Я плачу вам эти деньги, сейчас. Можете вы за три дня восстановить старую могилу, в той же ограде, рядом с новым захоронением?»

Зав. похоронным бюро, разумеется, согласен. Но и растерян немного. Высказывает предположение, что две семьи (наша и недавно усопшего) поделят расходы... Хоть ему-то, конечно, все равно.

Понимая, что надо как-то мотивировать свое поведение, объясняю весьма «простодушно» и, вместе с тем, убедительно:

«Деньги эти, как вы понимаете, для нас не лишние. Но дешевле их заплатить, чем выяснять все эти отношения, кто больше виноват, еще, того гляди, судиться, адвоката нанимать, да еще над свежей могилой. Тут и сам «в ящик сыграешь»... Мне так спокойнее!»

Не стану здесь реконструировать невысказанные реакции всех свидетелей этого заявления (Зина, Ольга, внук недавно усопшего, зав. похоронным бюро, его помощница).

Деньги (моя двухмесячная пенсия, полученная в сберкассе накануне и предусмотрительно не выложенная из кармана перед поездкой; как чувствовал!) пересчитываются. Выписывается квитанция. Прощаемся.

Может, кто-то и считает меня «дураком». Но я поступил мудро.

Молодой человек отвозит нас на своей машине к нашей дальней родственнице, которая здесь же, в Сиверской, сейчас живет на даче. Расстаемся с внуком усопшего — тепло.

Некоторое время спустя (видимо, посоветовавшись с «бабулей») тот вновь появляется (мы еще не ушли), чтобы сообщить об их намерении обнести оградой свою могилу и соседний (свободный) участок.

Мы говорим — пожалуйста! Можете лишний кусок нашей ограды отрезать. Там — «на всех места хватит».

Великодушие может и подавить, если его слишком подчеркивать. Но мы — не подчеркивали.

Через несколько дней, от родственницы, которая на даче в Сиверской, узнали, что новый крест на могиле бабушки Екатерины Кузьминичны — стоит. И даже с новой блестящей табличкой, которую Ольга тогда оставила в похоронном бюро.

И даже нашу деревянную дощечку, как я попросил, не выбросили, а прислонили к кресту, как память об этих драматических событиях.

(Бабушкин крест поставили не в углу ограды, на то место, куда я «скромно» вкатил бывший фундамент, а — посередине ограды, так что и «для нас» место осталось. Это уже была инициатива Феликса, зав. похоронным бюро, тоже видать растроганного нашей «уступчивостью».

Лихой получился социально-психологический эксперимент!

***

Ну, решив главную проблему (восстановление могилы) оказался я уже сам перед проблемой нравственного свойства.

Ведь «мудрость» моя включала также и самоуправство в качестве необходимого компонента. Если бы я стал «наше» решение откладывать (хоть на минуту, скажем, для советов с Зиной и Ольгой, не говоря уж — на несколько дней, для советов с другими родственниками, ушел бы единственный тот момент, когда это решение надо было принимать.

Но, с другой стороны, это я про себя знаю, что был в ту минуту мудр (даже без кавычек!). А почему в этом так должны быть уверены Зинины (и теперь — мои) родственники?

И как же теперь быть, чтобы не поставить их в морально затруднительное положение?

Объяснить им, что ли, что я крест на могиле «чужой» бабушки ставлю — чтобы искупить грех своей собственной «короткой» родственной памяти?

Слишком все это как-то сложно... Тем не менее, объяснил я всем, кому сам, кому через Зину, что никто никому ничего не должен. Я так решил (даже без Зины), «на себя взял». И никого этим не хотел «укорить».

Несколько дней спустя начался трогательный нравственный внутрисемейный «аукцион» или «благотворительная лотерея» (как хочешь называй). В состоявшемся деле восстановления могилы бабушки захотели участвовать материально: зинин отец Глеб Анатольевич и зинина сестра Светлана; зинина сестра Ольга с мужем; зинина дочь Люба (правнучка Екатерины Кузьми-ничны) с мужем.

Причем каждый норовил «всучить» мне побольше, так что если бы я все деньги принял, то на нашу с Зиной долю ничего бы не осталось, а я бы еще и «проценты» получил, за идею.

Пришлось еще раз каждому объяснять, что я на это «возмещение своих затрат» не рассчитывал, поскольку поступал, ни с кем не советуясь, даже с Зиной (чье согласие я мог уверенно прогнозировать). Так что, могу и отказаться от денег.

Но отказаться было бы «гордыней». А я их всех люблю и понимаю, так что деньги от них принимаю, с благодарностью. Только давайте уж — «по справедливости»! Чтобы было от нас с Зиной, от Ольги с мужем, и от Любы с мужем — поровну, а от Глеба Анатольевича со Светланой (оба — пенсионеры, он по старости, она по инвалидности) — поменьше.

Тогда — никому «обидно» не будет.

Так и поделили расходы. А тете Нонне сообщили, что ее «поручение» выполнено. Новая табличка на могиле ее матушки Екатерины Кузьминичны Гудковой установлена, и даже крест обновили («так нужно было»!).

***

Всю эту историю, почти притчу, рассказал я в качестве иллюстрации к тезису к о «круговращении Добра».

А какое отношение эта вставная новелла имеет к моей собственной семейной хронике, ясно, я думаю, и без слов.

**

Полный текст семейной хроники «Коротка моя память (О моих родителях – для моей дочери)» см.: http://www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/Memoirs/alekseev.html

Все новости